Василий Ян - Батый

Между старыми деревьями пробиралась стая больших монастырских собак. Передние подошли совсем близко и ждали, посматривая на лежащих, как на свою скорую добычу. Одна из собак подошла слишком смело. Нукер метнул копье и пробил ей спину. Собака с визгом бросилась в сторону, волоча копье. За ней умчались остальные. Монгол пошел через глубокий снег, подобрал копье и вернулся на свое место.

Стукнула дверь на крыльце. Заскрипела калитка. Несколько человек шли по тропинке. Собаки снова подняли лай и бросились навстречу.

Показались Субудай-багатур, Арапша, Хаджи Рахим и три нукера. Хаджи Рахим нес зажженный резной фонарь из промасленного шелка. Он первый, большими шагами, поспешил к Юлдуз, склонился к ней и осветил тусклым светом фонаря ее страдальческое лицо.

– Когда-то ты меня кормила… Ты приносила молоко и горячие лепешки и продлевала дни бедной жизни дервиша! Что же ты теперь, маленькая Юлдуз-Хатун, потонула в урусутских снегах? Ты можешь стать добычей этих голодных псов! Скорее, скорее очнись!

Хаджи Рахим поставил фонарь на снег и с трудом развязал обмерзшие веревки. Он помог приподняться полубесчувственной, застывшей Юлдуз. Арапша завернул ее в соболью шубу. Развязанный Мусук вскочил и подошел, шатаясь, к Субудай-багатуру, стоявшему неподвижно, расставив ноги, будто все, что происходило, его не касалось.

– Чей ты сын? Скажи ясно! – спросил Хаджи Рахим.

– Вольного ветра! – ответил Мусук.

– Кто эта женщина? – продолжал Хаджи Рахим. – Знаешь ли ты ее?

Мусук молчал. Из шубы послышался слабый голос:

– Это мой брат, Мусук. Мы оба дети Назар-Кяризека из Сыгнака.

– Все это верно! – сказал Хаджи Рахим. – Я узнаю обоих.

– Довольно! – вмешался Субудай-багатур. – Что говорит Хаджи Рахим – то всегда верно! В этом доме черных шаманов все потеряли разум… Воин Мусук! Ты докажешь мне, какой ты «сын ветра». Ты поедешь вперед, на самую трудную разведку… Нукеры! Отнесите Юлдуз-Хатун в ее покои.

Из-за двери кельи, где помещался джихангир, слышались странные крики и дикий, всхлипывающий вой.

У стены жались нукеры.

– Что там случилось? – спросил Субудай-багатур.

– Джихангир свирепствует! Он порубил мечом урусутских богов и зарезал двух друзей-блюдолизов. Теперь он плачет.

– Как плачет?

– Разве ты не слышишь?

Субудай подошел к двери. Оттуда раздавался вой то шакала, то гиены…

– Не входи! Он зарубит тебя…

Арапша внес Юлдуз в соседнюю келью и опустил на лежанку. Китаянка И Лахэ стала ловко растирать ее.

Субудай ждал возле двери. Снова послышался крик:

– Какая казнь! О-о!.. Какое вероломство!.. О-о! Злодеи опять встали на моем пути… О-о! Они увидят, что я внук Чингисхана!.. Да, они это увидят!..

Субудай-багатур, склонившись так, что его широкая спина стала совсем круглой, решительно отворил дверь и вошел в келью.

Из-под стола торчали ноги зарубленных. На полу растекалась лужа крови.

Бату-хан сидел на столе, скрестив ноги. Он держал на коленях кривой меч. Лицо его распухло, глаза, красные и воспаленные, яростно уставились на Субудая. Тот выпрямился и посмотрел ему прямо в лицо. С большой лаской Субудай спросил:

– О чем плачешь, джихангир?

Бату-хан поднял меч над головой, точно раздумывая, кого бы ударить. Вдруг, повернувшись, стал бить по иконе святого Власия. Меч зазвенел, от иконы отлетали щепки.

– За что ты наказываешь урусутского бога? – продолжал Субудай необычным для него мягким отеческим голосом.

– Мне сказали, что этот бог с длинной бородой спасает несчастных и оберегает всякую скотину, а для меня он ничего не делает!.. Висит на стене и дерзко глядит на меня. Прочь, урусутские боги!

– Но что случилось? Никто ведь не погиб?

Бату-хан прищурился на Субудая пьяным, мутным взглядом:

– Не погиб, говоришь? О-о! Ты тоже хочешь быть среди моих друзей! Мне не нужны друзья, мне нужны только верные слуги!.. Я не прощу коварства. Вон торчат ноги двух бывших друзей! Я затолкал их в угол. Они осмелились распоряжаться моим именем! Попробовали бы они сделать это при Чингисхане! О-о! В этом доме черные злые онгоны выползают из щелей и делают людей безумными… О-о!

Субудай оставался спокойным. Бату-хан соскочил на пол и потащил Субудая за рукав:

– Идем! Я покажу тебе, что они наделали! Иди за мной!.. Хаджи Рахим, ты тоже иди с нами! Где твой фонарь? Зажги его.

Бату-хан быстро пошел вперед, все последовали за ним. Он спустился в сад.

– Там нет никого! – сказал Субудай.

– Ты обманываешь меня?

Бату-хан направился к развесистой яблоне, остановился, посмотрел кругом, свистнул, сказал: «Дзе-дзе!» – и поспешил дальше. Монголы вышли через калитку в тихий монастырский двор, где протянулись сараи и конюшни.

– Хаджи Рахим, свети здесь!

На снегу, вытянув ноги, лежал вороной конь. Он приподнял голову и выпуклыми умными глазами посмотрел на Бату-хана. Голова его снова упала, и ноги, белые до колен, забили по снегу.

– Кто-то заколдовал коня: злые мангусы, или черные шаманы урусутов, или добрые друзья! Они завидовали, они не хотели, чтобы я на нем догнал и зарубил коназа Гюрга… О-о! Скажи, вороной, кто погубил тебя!

Конь с человеческим стоном изогнул шею и стал лизать кровавую рану в боку.

– Хаджи Рахим! Ты умеешь разговаривать со звездами! Выслушай коня, узнай, кто убил моего скакуна?

Хаджи Рахим осветил фонарем место, которое лизал конь. Хаджи Рахим положил руку на больной бок, ощупал и надавил.

– Здесь опухоль. Выходит кровь и гной. Вот отчего конь умирает… – И факих вытащил из раны тонкое железное острие.

Бату-хан склонился к тусклому фонарю.

– Это женская шпилька для волос! – сказал позади чей-то уверенный голос.

– Нет, это не женская шпилька! – ответил Субудай-багатур, рассматривая острие. – Женщины убивают шпилькой своего господина, когда он спит, но никогда не убьют его коня. Это сделали добрые друзья. Я говорил тебе, не заводи поддакивающих блюдолизов, а держи около себя только верных слуг… Это обломок кинжала!

Конь вытянулся, забил ногами. Бату-хан присел перед ним на корточках:

– Не придется тебе, вороной, въезжать в захваченный пылающий город… Ты верно служил мне, но коротка была твоя жизнь. О-о!

Бату-хан завыл, вскочил и бегом направился назад через сад и крыльцо. Все поспешили за ним. Около двери своей кельи Бату-хан остановился и обвел мутным взглядом, точно кого-то разыскивая. Он вошел, взял глиняный кувшин с вином и покосился на Субудая:

– А кто там, рядом?

– Пойди и посмотри!

Бату-хан с кувшином в руках прошел в соседнюю келью. На лежанке, освещенная поставцом с горящей лучиной, лежала Юлдуз-Хатун. Она посмотрела на подходившего Бату-хана скорбными глазами и натянула себе на голову соболью шубу.

– Она здорова? – спросил Бату-хан.

– Юлдуз-Хатун здорова и ни на кого не жалуется! – отвечала китаянка И Лахэ.

Бату-хан повернулся к Субудай-багатуру.

– Это ты сделал? Ты спас ее?

– Да, я!

– Ты один меня понимаешь… Ты мой верный слуга! Я не давал приказа ее казнить. Это сделали от моего имени мои друзья… – Он припал губами к кувшину и стал пить вино, которое стекало ему на грудь. Он покачнулся, опустился и растянулся на полу.

Субудай-багатур осторожно отобрал глиняный кувшин и тихо вышел.

– С рассветом мы выступаем, – сказал Субудай, ожидавшим нукерам. – Предстоит далекий и очень быстрый переход. Будьте все наготове. Я приказал позвать юртджи! Где они?

– Они ждут тебя, непобедимый!

Глава седьмая

Сон Бату-Хана

Монголы ушли из Углича в багровом зареве пожара. Монастырь, подожженный со всех сторон, горел, как костер. Монахи бегали, выкатывали бочонки с вином и елеем, выносили иконы. Согласно грозному приказу Бату-хана: «Не убивать и не обижать урусутских шаманов», – монгольские воины не трогали монахов, но при удобном случае, когда сотники не замечали, сдирали с монахов подрясники, соблазненные добротностью просторной одежды.

Бату-хан после старых монастырских медов и настоек еще плохо соображал, что кругом происходит. Субудай-багатур приказал бережно завернуть его в пушистую долгополую шубу, поднесенную архимандритом. Джихангира уложили в наполненные сеном раскрашенные сани. Рядом посадили закутанную в шали Юлдуз. Китаянка И Лахэ ехала в другом возке, охраняя имущество «седьмой звезды».

Монгольские отряды шли на север и запад широкой лавой, заходя во все встречные погосты. Воины забирались в каждую избу, вытряхивая из сундуков полотенца, сарафаны, рубахи и порты, – все годилось, все переходило в монгольские переметные сумы и в розвальни, следовавшие за отрядом. Монголы выгребали из закромов зерно, жарили его в своих котлах и ели горстями, сидя у костров.