Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира - Александра Маринина
– Где король? Впустите меня, ради бога!
– Кто там еще кричит? – морщится Болингброк.
Из-за двери доносится:
– Я тетка короля! Проявите сострадание, откройте дверь! Считайте, что я нищенка, которая просит подаяния.
Все это уже напоминает плохую комедию, и Генрих Болингброк усмехается:
– Трагедия окончилась, – и вот,
«Король и Нищенка» у нас идет.
То есть Болингброк получается не только вежливым и выдержанным, но и обладает чувством юмора. Учтем.
– Впустите свою мать, – говорит он Омерлю. – Она, поди, примчалась вымаливать прощение за вашу измену.
Но Йорк пока еще непреклонен:
– Кто бы тебя ни умолял – не прощай, король, иначе породишь новые преступления. Больной орган нужно удалять без колебаний, пока зараза не распространилась на все тело.
Входит герцогиня.
– Не слушайте его, ваше величество! Он так жесток, что готов родного сына отдать на растерзание.
– Ты сошла с ума! – возмущается Йорк. – Ты собралась защищать изменника?
Герцогиня становится на колени и начинает умолять мужа и Болингброка смягчиться и простить Омерля. Болингброк велит ей встать, но герцогиня упорствует:
– Нет, не встану с колен и буду продолжать умолять, рыдать и плакать, пока ты не простишь вину моему заблудшему сыну.
Омерль тоже становится на колени рядом с матерью и присоединяется к мольбам о милосердии. А вот Йорк… Ну что, он тоже встает на колени, только просьба у него совсем иная.
– Откажи им, король, иначе будешь потом жалеть.
Герцогиня продолжает гнуть свою линию, мол, Йорк злой и плохой, в нем нет жалости, мы умоляем тебя от всего сердца, а он – только от ума. Болингброк еще раз велит ей встать, но мать Омерля твердо решила не отступаться, пока не спасет деточку и не выпросит для него прощение.
– Скажите ей Pardonnez-moi, ваше величество, – презрительно бросает Йорк.
Казалось бы, к чему здесь французские слова? В комментариях Аникста к тексту пьесы говорится: «Приведенное выше французское выражение помимо своего прямого смысла (просьбы о прощении) имело еще второй смысл: «увольте меня», и именно он был в Англии обычным»[41]. Иными словами, Йорк советует Генриху отказать герцогине в ее просьбе. Типа «извините, но – нет».
Герцогиня, однако, не замечает ехидства и просит, чтобы король простил ее сына на родном, английском, языке. Выходит, она поняла реплику мужа буквально? Она не знает истинного смысла этих французских слов? Странно.
– Да встань уже, наконец! – устало говорит Болингброк.
– Нет! Не встану, пока не простишь.
– Ладно, прощаю, и будь что будет, – безнадежно машет рукой король.
– Господи, какое счастье! – радуется герцогиня. – Мой сын будет жить! Скажи еще раз, чтобы я поверила.
– Да прощаю я его, прощаю. От всей души.
Однако ж надо думать о насущном, и Болингброк принимается строить планы.
– Аббату Уэстминстерскому и всей этой шайке-лейке заговорщиков не поздоровится. Дядя, немедленно собери отряд, пусть ищут их в Оксфорде и вообще повсюду, пока не найдут. Я их с лица земли сотру! Удачи вам, дядюшка! Ты, кузен, тоже иди. Мать тебе жизнь спасла, не упусти свой шанс, не совершай больше ошибок, служи мне верно.
– Мой сын сегодня получил вторую жизнь, – с благодарностью произносит герцогиня.
Уходят.
Сцена 4
Там же
Входят сэр Пирс Экстон и слуга.
Сэр Экстон появляется в пьесе впервые, прежде мы его не видели и ничего о нем не знаем, поскольку это вымышленный персонаж.
Экстон, похоже, только что вышел из помещения, где общался с королем. Наедине или в компании с другими дворянами – непонятно. Но то, что говорил Генрих Болингброк, явно произвело на Экстона сильное впечатление, и он продолжает обсуждать услышанное со своим слугой.
– Ты ведь тоже слышал, как король сказал, мол, неужели не найдется друга, который избавит меня от этого живого страха. Ведь слышал? – настойчиво переспрашивает он.
– Слышал, – кивает слуга. – В точности так он и сказал.
– Король спросил: «Неужели не найдется друга?» – повторяет Экстон, как завороженный. – Причем два раза спросил. И оба раза с такой, знаешь, многозначительной интонацией. Так было?
– Так, – поддакивает слуга.
– И еще при этом на меня так пристально посмотрел, словно хотел сказать: «Не ты ли будешь тем добрым человеком, который избавит меня от постоянной тревоги?» Он имел в виду того, кто находится в Помфрете, я уверен.
Мне дружба государя дорога,
И я его избавлю от врага,
– заключает Экстон.
Уходят.
Забавно, что в этой сцене Шекспир использует фразу, якобы сказанную королем Генрихом Вторым в разгар его конфликта с Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. Сказал он эти слова или нет – в точности никто не знает, но считается, что сказал. Их услышали четверо рыцарей, преданных королю и желавших выслужиться и получить награду, отправились в Кентербери и зверски зарезали Бекета прямо в соборе, когда архиепископ готовился к мессе.
Ну а в Помфрете у нас, как вы помните, сидит под охраной свергнутый король Ричард.
Сцена 5
Помфрет. Замковая башня
Входит король Ричард.
Он произносит очень длинный, на две страницы, монолог, из которого видно, как свергнутый монарх пытается бороться с полным одиночеством. Мы ведь помним, что к нему никого не допускают во избежание попыток организовать заговор против нового короля, так что Ричарду и поговорить-то не с кем, кроме обслуги и тюремщиков. Пересказывать этот монолог я не стану, но вы не пожалеете, если сами его прочтете: в нем много интересных образов и метафор. В целом создается впечатление, что Ричард – человек далеко не глупый и не поверхностный, способный к абстрактному мышлению и к самокритике.
Входит конюх.
– Привет моему королю!
– Привет! Ты кто такой? Зачем пришел? Сюда приходит только цепной пес-тюремщик, который приносит мне еду, чтобы я с голоду не умер.
– А я был у тебя конюхом, когда ты еще был королем, – довольно панибратски обращается к нему вошедший. – Я, хоть и с большим трудом, добился разрешения взглянуть на моего бывшего хозяина. В день коронации я увидел, как Болингброк едет на твоем любимом жеребце. На жеребце, которого я так старательно холил! У меня прямо сердце сжалось.
– Да ну? И как мой конь шел под ним? – живо интересуется Ричард. – Давай рассказывай!
– Ой, ваш конь шел так горделиво, словно презирал землю под своими копытами.
– Чем же он гордился? Тем, что нес на себе Болингброка? Эта чертова кляча ела хлеб из моих рук! Радовалась, когда я ее гладил! И что, неужели
