Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
И она как-то странно покачала головой.
— Вы думаете, что я ничего не вижу? Хе, хе! Кася худеет, плачет по ночам, а кто виноват? Я знаю, я-то знаю…
Она улыбнулась и сказала на ухо Ганне:
— Это все Томка ее очаровал! Дай ему бог здоровья!
— Но ведь все кончено, вы дали слово королю, — шепнула Ганна.
Спыткова отрицательно покачала головой.
— Эх, все бы это устроилось, — сказала она, — только я не смею вам признаться.
— Ну, ничего, говорите, — спокойно сказала Ганна, глядя ей прямо в глаза, — говорите, пожалуйста, ведь вы знаете, что я ваша приятельница…
— Только чтобы об этом никто не знал, — беспокойно оглядываясь, говорила Спыткова. — Знаете ли вы, что когда Доливы спасли нас с Касей в лесу, то ведь мы все думали, что мужа моего нет на свете. И я была как будто вдова. Всю дорогу до городища Вшебор шел подле моего коня и глядел мне в глаза. Да если бы вы только видели, как смотрел! А когда помогал мне слезать с коня, так сжимал мне руку, что я вся обливалась румянцем. Он никогда не был влюблен в Каську, а только в меня. Он просто хотел через нее приблизиться ко мне…
Ганна все еще с недоверием качала головой.
— И даже потом, моя Ганна, — продолжала рассказывать вдова, — никогда не старался увидеть Касю, а всегда вызывал меня, и, как бывало, станет внизу, а я наверху, да как начнет говорить, а сам с меня глаз не сводит! Мне иной раз, как молоденькой девочке, стыдно было! Ну, что тут еще говорить! Что же делать, милая Ганна, когда он такой упрямый и так влюблен? Уж пошла бы я за него, чтобы только человек не мучился!
Удивилась Белинова, а Марта шепнула ей на ухо:
— Пусть бы только ваш женился на Касе!
У матери, крепко любившей сына, далее лицо просветлело, и она молча обняла Марту за шею.
Между семьей Беликов и Спытковой завязалась самая горячая дружба.
С того времени как войска ушли из Ольшовской долины, о них не было почти никаких известий. Иногда заезжал какой-нибудь заблудившийся по дороге шляхтич, ехавший к королю, и приносил с собой услышанную где-нибудь новость. Белина мало надеялся на успех и очень тревожился. Повсюду шли разговоры о больших силах Маслава, и хотя русские обещали прислать помощь, но нельзя было рассчитывать, что она подоспеет вовремя.
Каждое утро старик-хозяин поднимался на возвышение над воротами, смотрел в долину и слушал.
Не едет ли кто-нибудь? Не раздается ли топот копыт? Нет! Все тихо вокруг! Только лес угрюмо шумел, да плывут в небе облака; иногда из лесу выбежит дикая коза, осмотрится вокруг черными глазами, топнет сухой ножкой и умчится.
Однажды утром старик спустился с вышки над воротами и, медленно перебирая ногами, пошел к дому. Теперь около рогаток почти не было стражи; девушки, стиравшие белье, как раз собирались развесить его на солнце, потому что весенний ветер и солнце покрывают загаром человеческие лица, но белят полотно. В это время старая Эля взглянула в сторону леса.
— Ай! — крикнула она. — Смотрите-ка, смотрите, вон скачет, как бешеный, какой-то всадник прямо к городищу! Смотрите, он пригнулся к шее коня и гонит его во всю прыть. Ой, ох, наверное, бежал из боя — наши разбиты!
И все женщины крикнули в ужасе:
— Ай, наши разбиты!
— Наши разбиты! — разносилось по всему городищу, и девушки, бросив мокрое полотно, побежали на женскую половину, крича:
— Наши разбиты!
Одни бежали к воротам, другие — на вышку над воротами, все смотрели в долину.
А там скакал что есть духу всадник, то и дело подгоняя коня. Заметив стоявших на валах, он стал знаками что-то объяснятъ им. Всадник летит во весь опор, вот он уже близко. Старый Белина узнал в нем сына и возблагодарил Бога за то, что он остался жив.
— Ганна! Томко жив! Это он едет! — крикнул он.
Мать молитвенно сложила руки. Оба затаили дыхание. Вот уж слышен топот коня, вон он под воротами, на мосту… Въехал и, на ходу соскочив с коня, бросился к ногам родителей.
Поодаль стояла бледная Кася; он взглянул на нее, дыхание у него перехватило, схватился рукою за грудь. Молчание его, казалось, подтверждало догадку о поражении.
Но вдруг из уст его вырвались первые слова:
— Маслав разбит наголову!
— А король?
— Король тяжело ранен! Все поле усеяно трупами! Бой был упорный, долгий, жестокий, смертельный, но в конце концов чернь не выдержала — бросилась в бегство.
Все стали на колени и, сложив руки, поблагодарили Бога.
— Осанна! — подняв руки кверху, возгласил отец Гедеон.
Великий страх сменился столь же великою радостью. Все плача, обнимали друг друга, а ксендз тотчас же повел всех к алтарю.
Когда он окончил молитву, все окружили Томко; сестра так и повисла у него на шее, мать гладила его по голове, а Кася тайком от людей переговаривалась с ним взглядом, значение которого он только один понимал.
Спыткова никогда еще не была с ним так нежна, как сегодня, и все закидывали его вопросами, слушали внимательно и не могли наслушаться…
Весь день с утра до вечера он рассказывал, но и этого было мало, и как только он поднимался с места, его удерживали и упрашивали: говори еще!
И только вечером Здана завладела им: выбежала к нему во двор и обняла его.
— А Мшщуй? — тихо спросила она.
— Мшщуй здоров и храбро бился, — отвечал Томко — Посылает тебе шелковый платок; уж не знаю, где он его раздобыл и прилично ли тебе принять его. Если он не взял его у убитого мазура, то, верно, купил у русина.
Платок был очень красив, но не ради него зарумянилось лицо Зданы. Она быстро схватила его, спрятала, чтобы не увидели люди. Слезы выступили у нее на глазах.
Томко тяжело вздохнул.
— Послушай, Здана! Я знаю, что Кася обручена с другим, и мне не следует думать о ней, но я не могу перестать любить ее… Вот здесь нитка жемчуга для нее, отдай ей тихонько, чтобы мать не заметила. Слез моих прольется в десять раз больше, чем здесь жемчужин!
Он не мог продолжать и помолчал, стараясь овладеть собой.
— Что же делать? Видно, не судьба, — закончил он. — Если бы не я, Вшебор грыз бы
