Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
— О моем желании ты уже знаешь, об этом говорить нечего. Но я тебя умоляю, не показывай вида, что ты поражен и расстроен. Пожалуйста, не волнуйся, Хотя наш красавчик сегодня и победил, но я тебе клятвенно обещаю в самом скором времени доставить его голову.
— Аполлоний, ты возвращаешь меня к жизни, — вскричал Лукулл, легко переходя от полного уныния к прежней самонадеянности.
— Теперь не время благодарить, восторгаться или горевать, надо действовать и действовать очень умно. Помни, ты не должен показывать, что потрясен или хотя бы огорчен поражением. Наоборот, теперь тебе необходимо удвоить твою надменность и самонадеянность. И поверь мне, все подумают, что твое отступление есть ничто иное, как военная хитрость. Это, прежде всего, поднимет боевой дух легионеров, а, кроме того, ты станешь авторитетом в глазах напуганных граждан. Тебе ведь известно, что и одни и другие, глупы, рассуждать они не умеют. Если они видят начальника в хорошем расположении духа, им этого довольно. Тотчас в их головах возникнет предположение, что у тебя уже появился какой-нибудь замечательный план во славу великого Рима… Между тем, рекомендую тебе усилить посты у городских ворот, и вообще повсюду удвоить число часовых. А главное, немедленно пошли гонцов в Рим и Неаполь, чтобы тебе поскорее прислали подкрепление. Потом пригласи самых влиятельных граждан, требуй новой милиции, обольщай, не скупись на обещания, будь по-прежнему горд, а главное — смел, потому что смелость города берет.
— Этот человек прав, всегда прав, — вскричал Лукулл, когда ушел Аполлоний, — ну, ободрись, патриций, докажи всем, что в твоих жилах течет кровь древних Лукуманов Этрурии. Не надо показывать своего отчаяния. После отступления, действительно, надо быть еще более самонадеянным, чем прежде. Отступление, — продолжал, горько улыбаясь претор, — нет, это не отступление, а настоящее бегство, самое унизительное поражение. Клянусь именем всех богов преисподней, сегодняшний позор наложил на мою репутацию такое же позорное клеймо, которое скрывает под повязкой Аполлоний. Ну, друг мой, Тито Вецио, хотя ты сегодня меня и победил, и покрыл мое имя позором, но я надеюсь этот позор смыть твоей кровью.
Ободренный Аполлонием, претор очень умело воспользовался советами своего сообщника. Он появлялся во всех частях города, веселый, надменный, беспечный. Отдавал приказания, хвалил действия начальников отдельных частей, некоторых из них хорошенько отчитывал, благодарил опытных легионеров и вообще разыграл такую комедию, что и солдаты и граждане подумали, что отступление от Тифаты — военная хитрость, хорошо продуманный маневр опытного римского военачальника. Аполлоний правду говорил: толпа, как военных, так и гражданских, глупа и не способна здраво рассуждать, думать. Она легко попадается на чисто внешние эффекты, а подлинные факты проходят мимо нее бесследно. Жалкие люди толпы, которых некоторые историки справедливо называют баранами, не могли сообразить того, что напускная самоуверенность Лукулла после очевидного и жестокого разгрома есть нечто другое, умело сыгранная роль для того, чтобы сбить глупцов с толку наверняка. Однако военное искусство Лукулла стоило римлянам очень дорого. Восставшие побросали в Волтуры более семисот трупов убитых легионеров, захватили много оружия, лошадей, знамен, ожерелий, медалей. Сами же потеряли всего лишь пятьдесят человек, что служит несомненным доказательством преимущества позиции, занимаемой отрядом Тито Вецио.
ЗОПИР И СЕСТ
Поздно вечером, когда претор Лукулл, отбросив показную веселость, горестно раздумывал о постигшем его несчастьи, невольник доложил ему о приходе Аполлония. Обрадованный возможностью повидаться со своим единомышленником и отвести душу в откровенно беседе, Лукулл немедленно приказал пригласить египтянина. Последний не замедлил явиться. Но боги! В каком он был странном виде. Его, было совершенно невозможно узнать. На голове волосы почти обриты, повязки на лбу нет, страшное клеймо беглого раба так и бросается в глаза, одет в темную тунику и греческий плащ. Короче говоря, Аполлоний предстал перед Лукуллом в костюме раба.
Претор, глядя на приятеля, не мог прийти в себя от изумления.
Между тем Аполлоний, поворачиваясь перед ним, спросил:
— Нравлюсь ли я тебе в таком виде? Правда, меня невозможно узнать? Никто из твоих приближенных не может даже мысли допустить, что клейменый раб, которого ты видишь перед собой, и есть египтянин Аполлоний, друг претора Лукулла. Этого-то я и хотел. Ты, конечно, спросишь, зачем мне все это надо? А я, в свою очередь, задам тебе вопрос: читал ли ты рассказ Геродота о персе Зопире? Или, быть может, ты хорошо знаешь историю приключений Сеста Тарквиния? На всякий случай я тебе их напомню. Сатрап Зопир, видя, что его повелитель Дарий, осаждая Вавилон, напрасно теряет время и силы, отрезал себе нос и уши и перебежал в таком виде к осажденным, обвиняя Дария в жестокости, будто он его за самую ничтожную вину подверг такому страшному наказанию. Жители Вавилона, обманутые такой хитростью, совершенно доверились Зопиру, который в один прекрасный день открыл ворота города своему повелителю. Сеет Тарквиний также воспользовался похожей хитростью в борьбе с Габициями, которые решили, что он спасается от отца, и поручили ему собственную защиту и защиту города Гобле. Сеет же послал отцу своего рода символическое извещение — большие стебли мака с оторванными головками. После чего сдал Гобле римскому тирану. Итак, приободрись. Дарий или Тарквиний, ты нашел в Аполлонии Сеста и Зопира.
— Наконец я начинаю понимать.
— О, ты поймешь еще лучше, когда в твоем присутствии я дополню свое превращение.
Сказав это, Аполлоний позвал двух рабов, стоявших за дверями с пучками прутьев в руках, ожидая его приказаний, и обнажил свою спину до плеч. Лукулл все больше и больше изумляясь, глядя на эти странные приготовления, наконец, воскликнул:
— Что ты хочешь делать, Аполлоний?
— Бейте! — обратился египтянин к рабам.
Последние, выполняя волю господина, начали хлестать его по спине.
— Клянусь Геркулесом, я тут решительно ничего не понимаю, — говорил претор, — зачем ты подвергаешь себя истязаниям.
— Так нужно.
— Но, сумасшедший, вся твоя спина вздулась, и по ней струится кровь.
— Что за беда, продолжайте бить.
— Ну, теперь, видя это добровольное истязание, я готов поверить знаменитой истории о Муции Сцеволе.[199] Клянусь богами подземными, — продолжал Лукулл, — ты весь в крови. Я полагаю, довольно!
— Нет, еще не довольно, бейте!
Претор в ужасе закрыл свое лицо полой плаща. Избиение продолжалось еще некоторое время, и кровяные брызги летели на белую мантию римского патриция. Наконец Аполлоний сказал:
— Ну, теперь довольно, можете идти.
— Хвала богам, — облегченно вздохнул Лукулл, — давно было пора прекратить. Посмотри, у тебя вся спина в крови. Но объясни мне, однако, что все это значит? Как ты думаешь осуществить твой замысел?
— Ничего не может быть легче, если ты поможешь. Сейчас, вот в таком непривычном для тебя виде, с окровавленной спиной, я отправлюсь в лагерь мятежников. Прикинусь, конечно, рабом, бежавшим от казни, к которой меня приговорили за то, что я уговаривал бежать к бунтовщикам моих товарищей. Таким образом, само собой разумеется, я заслужу их сострадание и буду пользоваться доверием. А потом, конечно, начну действовать в соответствии с обстоятельствами… Ты должен устроить так, чтобы у одних ворот находился человек, который бы по условному знаку пропускал меня в город в любое время дня и ночи. Я могу указать тебе такого посредника, он у меня есть, сделает все, что прикажешь, лишь бы мог при этом заработать несколько звонких монет.
— Прекрасно. Где он?
— Здесь, ждет меня у входа.
— Пусть войдет, мне надо его увидеть.
Аполлоний отворил дверь, хлопнул в ладоши, после чего на пороге показалась отвратительная фигура Макеро.
— Так, так, так, — знакомая рожа, — удивился претор, — да, этот выбор недурен, лучшего мошенника не найти. Хотя, говоря откровенно, я полагал, что он давно повешен.
— С твоего позволения, знаменитый Лукулл, я еще жив и здоров, и готов тебе служить, — сказал негодяй, почтительно кланяясь.
— Да, как видно, дерево виселицы до сих пор лишено своего самого зрелого плода.
— Ты изволишь шутить над твоим верным слугой, могущественный и славный претор, — отвечал, почтительно сгибаясь, Макеро, — но ворожея мне сказала, что я не умру ни на кресте, ни на виселице.
— Значит, под плетьми, с чем тебя и поздравляю! Впрочем, хватит шутить. Вот тебе дощечки, отдай их квестору Фламмию, он назначит тебя в центурию к воротам Юпитера. Аполлоний объяснит, что ты должен делать. А теперь можешь идти.
