Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
– Бей, Бумба, по пушкам! – крикнул Разин. – Они вот-вот снова стрелят!
Лучники начали бить по бойницам стрелами в пушкарей, и на Крымской стороне выстрелила всего одна пушка, на других сторонах они были невредимы.
Казаки сделали ещё один залп по верхушкам прясел и бросились вслед за мордвой на лестницы. Передние уже оседлали прясла, но солдаты взялись за гранаты и свои короткие сабли. Гранаты, взрываясь на земле, обрушивали лестницы, люди стали сыпаться с прясел, а тех разинцев, что удержались наверху, солдаты вырезали всех до одного и побросали вниз.
Неудача приступа на Крымской стороне стало явью, и Разин поспешил на Свияжскую сторону. Там он застал полный разгром. Сотни людей были убиты, а бежавшие стояли далеко за рвом, куда не долетали ядра и пули.
К атаману начали съезжаться есаулы. Все они были уязвлены поражением и не смотрели друг другу в глаза.
– Укорять мне вас не в чем, – сказал Разин. – Но все побежали к пряслам, а многие про смольё забыли. Город будем брать ночью одними казаками!
С наугольной башни на атамана и его есаулов поглядывал Милославский, он прямо-таки топорщился от распиравшей его гордости, что дал укорот знаменитому вору, не в пример Барятинскому, который от него бежал. Рядом с воеводой стоял солдатский полковник Зотов и беспокойно глядел в поле.
– Похоже, воевода, на Синбирск надвигается новая туча, – сказал он, указывая на огромную толпу мужиков, которые приближались к крепости со стороны Засвияжья.
– Не бери это в разум, Глеб Иванович, – снисходительно молвил Милославский. – Главное, мы удивили воровскую головку бунтовщиков. Готов с тобой биться об заклад, что не позднее завтрашнего утра вор с дружками пометается в струги и побежит на Низ.
– Вряд ли, – недоверчиво хмыкнул полковник. – Разин будет стоять вокруг Синбирска, пока его не сожжёт. Он ведает, что ему отсюда одна дорога – на плаху. Надо ждать нового приступа.
Дьяк Ермолаев стоял на крыльце съезжей избы с бумажным листом.
– Что там у тебя? – спросил воевода, расстегивая пряжку панцирного доспеха. – Помоги, Ларион!
Дьяк зажал бумажный лист в зубах и двумя руками снял броню с Милославского.
– Уф! – выдохнул воевода. – Петька, принеси кваску!
Денщик побежал в подклеть, держа в руке ковш.
– Сколько всех насчитал? – сказал воевода.
– Тридцать девять убито и двести семь ранено, – доложил Ермолаев.
– Худо, что много раненых, – вздохнул воевода. – С убитыми проще, зарыл, и всё, а с этими надо нянчиться. Где их разместили?
– Солдат и стрельцов в их же избах, двадцать шесть начальных людей отдали Твёрдышеву.
– Обойди, Ларион, увеченных, – сказал Милославский, принимая от денщика ковш с квасом. – А я вечером по ним пройдусь.
Воевода прошёл в свою комнату, где на столе уже стоял обед. У Милославского с утра во рту не было даже маковой росинки, и он принялся хлебать уху, затем взялся за пироги с капустой, запивая сухомятку квасом.
Дверь в спальню приотворилась, и оттуда вышла Настя. Воевода глянул на неё и чуть не подавился пирогом: воеводская забава была одета в платье из чёрной крашенины, на голове повязан чёрный платок.
– Куда это ты наладилась? – спросил Милославский.
– Ухожу обхаживать раненых, – сказала Настя. – Надо же их поить, кормить, убирать из-под них, а Потаповна уже немощна, и одной ей не справиться.
– Что ещё за Потаповна? – подозрительно глянул на девку воевода.
– Степана Ерофеевича ключница.
– Твёрдышева? – с грозной хрипотцой в голосе выдохнул воевода.
– Его молочная мамка. А что? – вызывающе сказала Настя.
– А то! – взревел Милославский и крикнул денщика: – Петька! Запри эту дуру в чулан! Я с ней позже потолкую.
Глава пятая
1
Степана Разина неудача первого приступа ничуть не смутила, а пробудила в нём жажду к мщению непокорным синбирянам и великую гордыню. «Добро же вам ставить мне препоны, – говорил он сам себе, меряя шагами нижний ярус острожной башни, одновременно обращаясь к соловецким старцам, Горинычу и воеводе Милославскому. – Вам ещё неведома моя сила, ни тебе, дряхлый водяной обманщик, ни тебе, вислопузый князёк, ни вам, соловецкие затворники! Похочу и вздыблю на вас всю Русскую землю, и мужики затопчут вас так, что и мокрого места не останется! Теперь я знаю, что, кроме смерти, и у меня ничего нет, так-то вольнее доживать суженый мне срок и не ждать попусту чужих милостей!»
Разгорячив свою душу ярыми словами, Разин кликнул к себе есаула Корня, и они поехали вокруг крепости выглядывать, где способнее этой ночью ударить по Синбирску. Остановились возле Свияжской стороны.
– Хотя Синбирск не оказал нам гостеприимства, но в передней у него мы наследить успели, – сказал Разин. – Рвы мостами накрыли, лестницы к стенам натаскали. Теперь всё это надо сберечь до темноты. Вели поставить здесь добрых пищальников, чтобы они не дали синбирянам разметать наше добро. На приступ пойдём здесь.
– Кого на город напустить хочешь? – спросил Корень.
– Надо выкликать охотников, – сказал атаман. – Как мыслишь, найдутся такие?
– Мои казаки все пойдут.
– Пяти сотен будет довольно. Я не стану брать город с боя. Я его спалю. А для такого дела и этих людей достанет.
– Мёртвых бы надо прибрать, – сказал Корень. – Живые на них смотрят и начинают тосковать о своей судьбе.
– Так тебя Милославский и пустит за ров! Тотчас начнёт палить из всех пищалей и пушек. Ему, ворону, вид мертвечины люб! Но ты ночью за своими казаками пусти мужиков, пусть приберутся.
Разина и Корня заметили с прясла синбиряне. Стрелецкий голова Бухвостов схватился за пищаль стоявшего с ним рядом десятника.
– Она у тебя заряжена? Давай! И вы, стрельцы, не мешкайте, бейте по тем всадникам, один из них точно вор Стенька Разин!
Атаман и есаул поворачивали коней, чтобы ехать к острогу, когда с прясла грянул недружный залп десятка пищалей. Тупые кусаные пули, как шмели, прожужжали мимо всадников, Стенька оглянулся и погрозил кулаком стрельцам, которые высунулись из-за прясла, ожидая, что кто-нибудь рухнет на землю.
– Что, промахнулись! – громовым голосом вскричал Разин. – Придёт час, и я повырываю всем головы!
Мужики, стоявшие толпами вблизи этого места, всё видели своими глазами и враз уверовали, что Степана Тимофеевича
