Крестоносцы 1410 - Юзеф Игнаций Крашевский
Вердер их вовсе не прятал, ходили они и в костёл и по улицам, а, по-видимому, даже с отцом и матерью гостили в замке. Решил наконец бургомистр иметь у себя каштеляна и пышный приём ему устроить, приглашая самых близких его товарищей.
Из мещанства не было никого, а из женщин только домашние, которые, занимаясь хозяйством, к столу не садились. Выбрали день непостный, чтобы вместе накормить мясом и рыбой.
Навстречу каштеляна и его рыцарей вышел на рыночную половину Вердер, держа шапку под мышкой, и ввёл его в большую комнату внизу, специально украшенную, обвешанную сукнами, выстланную от порога пупруром. В соответствии с обычаем, двое шутов, хотя немецких, стояли на пороге, чтобы, если не речью, то движениями смешить почётных гостей.
Стол был заставлен хоть по два раза на стольких особ, одна миска рядом с другой, а после этого первого блюда будут ещё два. Кувшинов на столе с винами, медами было больше, чем нужно. Село, таким образом, шумное рыцарство, а пан каштелян на первом месте. Лишь тогда подошла жена с дочками приветствовать его и пригласить, чтобы вкушал то, что Бог дал. Вердер так же, не присев, присматривал за столом.
Когда мальчики воду и полотенце обнесли вокруг, а руки вымыли, начался такой ужасный штурм тарелок, что вскоре они опустели, а костей под столом (таков был обычай тогда) лежало достаточно при каждом.
Наливали кубки, все охотно развлекались, но хозяин в этом мало что понял. Шуты отправляли презабавные шутки и строили мины, чтобы рассмешить гостей.
Подали второе блюдо, потом и третье со сладостями, фрукты домашние и привезённые, на вина также не скупились. Когда с какой-нибудь тарелкой в руке, заключающей что-то особенное, появлялась либо Вердерова, либо одна из дочерей, сидящие у стола, пожирали глазами, причмокивая.
Панны были, правда, с сильными руками, большими формами, рослые, но свежие как кровь с молоком, а, смеясь, показывали ряды белых, как жемчуг, зубов в оправе малиновых уст. Их присутствие дивно веселило рыцарей.
Пир продолжался почти до сумерек, но под конец уже только при жбанах; три скатерти с тремя переменами блюд убрали, последнюю, которая осталась, была сшита загадочно и очень красиво. На ней тарелки с миндалём, инжиром, изюмом и орехами, с сахаром в маленьких кусочках, имбирём и иными сладостями, стояли уже только рядом со жбанами и бутылками. Развеселённые умы откликались смехом и песнями.
Каштелян ел и пил так обильно, что немного почувствовал нужду вздремнуть, но это на него никогда надолго не нападало. Несколько раз он сомкнул очи и было ему достаточно.
В другой комнате сидели дамы, а была она также обширна и войти в неё никому не возбронялось. Поэтому молодёжь рада была туда заглянуть, к трём дочкам бургомистра. Каштеляну эта мысль после дремоты тоже пришла в голову, и пошел он из-за стола, а за ним несколько желающих, чтобы поблагодарить госпожу Вердерову. Уже входили они на порог, когда, словно их что осенило, остановились все, не смея его переступить.
Госпожа Вердерова хозяйничала ещё около жбанов, выдавая их слугам, три девушки стояли в стороне, но сейчас они казались смотрящим на них, как бы вдруг поблёкшими и погасшими. В центре их стояла нарядная девушка, в шёлковом платье из грубой ткани, подпоясанным золотистым пояском, у которого висела также сшитая из золота сумочка.
Платье, наверху вырезанное, богато окаймлённое, было окружено белой кромкой меха. На красивой шее великолепная цепь обвивалась два раза и спадала на грудь, с подвешанной к ней бальзамкой, украшенной рубинами. Распущенные завитые волосы светились как шёлк, а стократ мощней игривые глазки и крошечные сжатые губы выражали гордость и насмешку. Из-под разрезанных и свесившихся рукавов белого прозрачного платья, вторые, затянутые золотыми шнурками, выступали, охватывая маленькие ручки, все покрытые кольцами.
Великолепная эта девушка не имела и по крайней мере не казалось, что ей многим более десятка лет, но смотрела смело, не испуганно, на входящих рыцарей, хоть они этим зрелищем казались пораженны. Пан из Гранова смотрел и смотрел, и не имел мужества идти дальше.
– Выглядит как королевна! – сказал он Добку из Влошовой, стоящему рядом. – Но кто же это? Или четвёртая девка этого Вердера?
Поклонился в эти минуты, высовываясь из другой комнаты, бургомистр и тем языком, каким привык объясняться, представил Illustrissimo et Excellentissimo Domino… дочку торговки, своей соседки, известной пани Барбары Носковой, особенно славя её тем, что умела говорить на польском языке.
Она уже зарекомендовала себя, прежде чем открылись уста, самой своей внешностью рыцарям, которые, не тая симпатию, одни тянули к двери других, чтобы все могли поглядеть на это чудо.
Офка стояла так, выставленная на любопытные глаза мужчин, вовсе не смущённая, улыбаясь с уверенной гордостью.
– Истинный розовый сад этот ваш город Торунь, – откликнулся каштелян, – такие у вас цветут цветы…
– А вы этот сад нещадно топчите, – промолвила Офка, приближаясь с поклоном к каштеляну.
– Упаси Боже! – засмеялся каштелян. – Грех был бы и жестокая вина; мы скорее пришли глаза и сердца им нарадовать. С женщинами воевать не думаем.
Прерванный разговор, в который тот и этот были рады вставить словечко, начался в малом кругу.
Офка стреляла глазами, а куда попадал этот выстрел, там поражал сердца. Вердеровны понравились тем, что, согласно польской поговорке, выглядели «как лани», та была подобна королеве и имела панскую фигуру, а когда отворяла уста, удивляла словом свободным и разумным.
Все, ею очарованные, так бы и стояли, смотря до завтра, если бы красивый этот гость, чуть попрощавшись, не сбежал и не спрятался где-то в глубине дома. Градом посыпались вопросы, кто она была и что. Вердер рассказал широко о богатстве, благочестии, достоинстве пани Носковой во сто крат больше, чем сам о них думал. А когда, после того праздника, гости рассеялись и пан каштелян вернулся в замок, унесли с него самые живые воспоминания этого неожиданного явления.
У многих напрасно шла кругом голова.
Было это в канун возвращения пани Барбары Носковой, которая, встретившись на дороге с ксендзем Яном, узнала о дочке, и также взяв с собой брата, счастливо снова под Оленя завернула.
Мать и дочка долго обнимались, у первой не было сил делать упрёки, другая чувствовала, что никогда для
