Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Парус, натянутый сильными руками, утвердился на своем месте. Петр поправил леер, и ветер тотчас наполнил полотнище.

— Пускай!

Денщик отвязал цепь и забросил ее на борт. А затем шестом навалился на корму. Бог отошел от причала, и Петр помахал рукою.

Ветер подхватил суденышко и понес его вперед. Навстречу заре.

Глава двадцать вторая

«Усмотри, что дочери родятся…»

Были беременны, мучились, — и рождали как бы ветер, спасения не доставили земле, и прочие жители вселенной не пали.

Все Измайлово в очередной раз всколыхнулось. И в кремлевских дворцах и теремах — шу-шу, шу-шу…

Царица Прасковья снова понесла. Царица очереватела.

— Пучит брюхо неведомо отчего. Знать, дитё зачалося, — не то радуясь, не то жалуясь говорит царица своему повелителю, лежа с ним в его алькове.

Редко-редко требовал он ее к себе, приметно слабел царь Иван, сил оставалось только на моленье. Но все-таки время от времени побуждалось в нем плотское желание. Все более по наущению сестрицы Софьи. Ей он беспрекословно повиновался, чуть ли не робел.

— Старайся, братец, старайся, — понукала его Софья, — мы все за тебя и Парашу Бога молим! Экая радость — дети пошли! От тебя зависит продленье рода нашего, смыслишь ли ты?

Коли сестрица говорит — надо смыслить, она — главная в роду, она все знает, Господь дал ей ум повелительный, царский.

Царь Иван и взмолился:

— Парашенька, голубица, ну роди сына. Ну натужься. Порадуем сестрицу, ждет она. И сами порадуемся: новый царевич народился.

— Заговор нужен, — всхлипнув, отвечает Прасковья. — Воды святой от Троицы. И от ног старцев схимников. Вели игумену тайно прислать.

Призвал Иван ближнего человека и спальника своего, недавно жалованного Александра Ивановича Милославского. Ему можно довериться. Он сохранит тайну.

— Сочини ты, братец, грамотку к игумену Троицы, дабы прислал нам разных вод священных и целебных.

Сочинил. Принес, дабы была запечатана царскою золотой печатью. На снурке.

— Ну чти.

— «Царь и великий князь и прочая всея Руси самодержец, — ровным голосом чел спальник, свой, доверенный, — велит тебе, богомольцу, дабы сотворил и прислал нам, великому государю, в полной и непроницаемой тайне, ни единому человеку не поведавши, ибо, по слову апостольскому, тайна сия велика есть, священного масла великого четвертка в сосуде, и воды с ног великопостников и больничных братии, умыв сам тайно, я воды из колодезя Сергия три ведра, отпев молебен у колодезя, все помянутое за своею печатью».

— Хорошо сочинил. Теперя запечатай и пошли с верным человеком, — остался доволен Иван. — Да пущай не медлит, быстрей воротится, дело спешное, преважное.

Но нету угомону на царицу Прасковью. Просит она, дабы привели к ней юрода Афонюшку, обретающегося у храма Покрова на Рву, что в народе прозывается Василием Блаженным. Тот Афонюшка есть прорицатель и молитвенник, коли он слово скажет, по ево и сбудется.

Афонюшка заупрямился: побирался он Христовым именем на паперти, почитали его богомольцы, хоть был он гугнивый, борода в слюне да в соплях, бормотал невесть что, но бормотанье это наслано на него было свыше и в нем сокрыт тайный смысл. Коли разгадать его, откроется будущее, сокровенное, важное.

Втолковывали ему, что к царице Прасковье повезут его, великая милость и награжденье ждут его в ее покоях. Но он талдычил свое:

— Тута я, тута, не сойду, к царице не пойду, тырля-мырля-карабед, слово угодное.

Все ж уломали его. Усадили в царицыну карету, рядом сели стольники, за руки держат — не выпрыгнул бы. А Афонюшка беспокоен, ерзает, все свое бормочет:

— Тута я, тута, тырля-мырля-карабед, царица скормит обед, человеку Божиему Афонасию скорбному. Тырля-мырля…

И так бормотал всю дорогу да плевался смачно. Оба стольника морятся, дух от него идет скверный да и весь он скверный и грязный, нечистая сила! Но царица повелела — куда денешься. И великий государь хочет приобщиться. Противен он им, а сказано: святой человек, блаженный, он и порчу наслать может, говорили, и исцелить.

Стали подъезжать к Измайлову, а Афонюшка почал брыкаться да ругаться. И сколь ни уговаривали его, не присмирел. Так и доставили его — буйного, плюющегося — прямо к царицыным покоям.

Вышли царицына мамка да ближняя боярыня. Поклонились Афонюшке, попросили его благословения, словно он поп какой. А Афонюшка помахал в воздухе рукой и забулькал: «Бла, бла, блап!» Они несуразность эту и приняли за благословенье. Повели юрода в царицыны покои.

Вошел он, поклонился, плюнул и ногою растер. Царица ему обрадовалась:

— Благословен будь, Божий человек. Заждались мы тебя. Подай нам голос вещий. Просим мы у Господа и пресвятой Богородицы даровать нам сына. Проси и ты, тебе он внемлет.

— Тыр-мыр-дыр, — забормотал Афоня. — Бог все видит, прошу-шу-шу, дать, исполать…

Царица зашепталась с ближнею боярыней: просит-де он или нет. Как его понимать? Вроде бы молвил «дать». Надо бы еще воззвать к нему, пусть и великий государь — а он сидел за ширмою и слушал — убедится.

— Помолись при нас, Божий человек, дабы пресвятая Богородица услышала твое и наше моление и дала нам знак.

Афонюшка снова смачно сплюнул и ногою растер. А затем стал кланяться на все стороны и встрепанную свою бороденку пощипывать. Потом опустился на колена и стал водить руками вокруг плевка своего. Водит и гугукает.

— Гу-гу-гу, во трубу архангельску гудую-дую, слети андел, махни крылами, осени обитель сию благостынею твоея.

— Аминь! — радостно воскликнула царица Прасковья, услышав то, что хотела.

— Аминь! — откликнулись все, кто был в покое.

И царь Иван зааминил из-за ширмы. Услышав неведомый голос, Афонюшка перепугался и бросился к дверям. Насилу его успокоили и привели к царице.

— Стало быть, сбудется, Афонюшка? — спросила она ласково. — Видишь ли десницу пресвятой Богородицы над чревом моим?

В глазах юрода появилось нечто осмысленное. И он неожиданно забормотал:

— Вижу, вижу, вижу, все вижу, знамение будет, знак подаст.

— Ох, святой человек, надежа наша, спасибо тебе, спасибо. — И царица схватила его руку, покрытую многолетнею грязью, как коростой, а потому не телесного, а почти черного цвета, и приложилась к ней. — Целуйте все, — приказала она. — Божья благодать над нами.

И все поочередно, одни с охотою, другие морщась, стали прикладываться к руке юрода. Из-за ширмы вышел царь Иван в парчовом каштане и тоже пожелал приложиться. Но Афонюшка, завидев его, испуганно отдернул руку и спрятал ее за спину.

— Ны-ны-ны, — зачастил он. — Неможно, сияй един.

Иван смутился, не зная, как понимать испуг юрода и его слова. А Афонюшка тем временем все пятился и пятился, пока не коснулся спиною стены. И, остановившись, забурчал все с тем же испугом на лице:

— Отыдь, отыдь, неможно тебе, грех велий…

Смутилась и царица. Но тут же нашлась и велела:

— Поведите да накормите блаженненького. — И, взяв у ближней боярыни кошель, достала оттуда несколько серебряных монет и протянула их оробевшему почему-то юроду. — Возьми, Афонюшка, да наградит тебя Господь от щедрот своих.

Афоня заулыбался и, приняв даяние, опустил его в суму, висевшую у него на груди. Она была замызгана и засалена, как и его хламида, но все смотрели на нее благоговейно. Тем временем царь Иван снова скрылся за ширмой, и юрод успокоился. Его увели в трапезную.

— Матушка-государыня, гляди-кось, как пол-то замазан. Прикажешь прибрать? — простодушно спросила мамка.

— Что ты, что ты! — замахала рукою Прасковья. — Вот что сделай: обведи слюни блаженного мелком да пусть побудут, доколь не опростаюсь, дабы не ступали на то место. Благодать от него исходит, поняла.

— Поняла, матушка, как не понять, а я-то, дура неразумная, по простоте-то своей хотела было мокрою тряпкой протереть. Благо ты надоумила, а то бы согрешила.

— Вот еще привезут воду от омовения ног святых старцев с Троицы, — продолжала царица, — да за сею нуждою забыл наш государь послать в Саввин монастырь, в Звенигород. А как получим да станем кропить ею пишу нашу, пошлет Господь здравие да благополучие.

— Как же, как же! — торопливо подхватила мамка, но углы губ ее невольно смешливо подернулись.

Царь Иван вышел из-за своего заточения, и Прасковья удовлетворенно проговорила:

— Почуял Божий человек твое царское величие, засмущался. Видно, и впрямь исходит от тебя, государь мой, державная сила.

— Может, и исходит, — согласился Иван. — То одному всевышнему ведомо и его святым угодникам.

— И блаженненьким, на которых святой дух нисходит, — подхватила царица.

Она была довольна. Афонюшка обещал: просимое содеется. Она нимало не сомневалась, что так оно и будет. И родит она великожеланного сына, наследника. Были уж две дочери — Марья да Федосья, да старшую, первенькую, Бог прибрал. «Не наказание ли это за грех прелюбодеяния?» — иной раз думала она. Не посылает ли ей Приснодева за то одних девок? А ведь она страстно молила у нее сына. Более всего хотелось ей оправдать общее упование всех Милославских и прежде всего, разумеется, супруга своего и властной сестрицы его царевны Софьи.