Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
— Ну вота и Федюшка наш венчалси на царство, пока он в руках наших, Матвеева надоть сковырнута.
Все мужчины закивали головами, все они явились с пира и от бражного были краснолицы. Парадные одежды снять не успели и от того сильно потели.
— Он был главою Аптекарского приказу, — продолжал Иван Михайлович, — вота и надо обвинить его в умысле на жизнь государя. Свалить все болезни на промысел Артамошки. И неудачи с малороссийскими делами, а заодно и неудачи в войне с турками.
Куракин потянулся вперёд:
— А коли он Григорию Ромодановскому-Стародубскому отпишет, а тот его перед государем прикроет? С князем Григорием шутки плохи.
— Надоть быстро всё сотворить, штобы до Ромодановского дошло, когда уже было содеяно.
Вновь все закивали головами. Встал племянник хозяина князь Александр Иванович Милославский:
— Стараниями Матвеева посол Дании, пьяница Магнус Гэ, отозван евонтовым королём до дому. С того тот Магнус сильную обиду затаил на Матвеева. Сейчас на пути домой он уже в Ярославле. Надо его догнати, штобы он через ярославского воеводу Нащокина нашему государю на Матвеева жалобу отписал. А ту жалобу в большой скандал раздути. Всем скопом навалимся и спихнём Матвеева с Посольского приказу.
Все радостно вскочили со своих мест. Дядя похлопал племянника по плечу:
— Ну, Ляксандра, ты удумал. Бери перекладных и скачи в Ярославль.
Так закончился этот день венчания на царство.
В доме было темно и душно, трещал сверчок в сенях. Андрей Алмазов был сегодня свободен от службы, а восстановленные торговые дела позволяли не спешить в лавку, с того вставать с полатей не торопился, но со двора донёсся стук в калитку.
Выругавшись, Андрей поднялся, надел штаны, всунул босые ноги в сапоги и, выйдя на крыльцо, крикнул:
— Кого Бог послал?
— То я, Григорий Суворов. Открой, дело до тебя есть.
Андрей посадил пса на цепь и отворил калитку:
— Ну чего тебе?
Григорий показал бутыль с бражным:
— Вот решил помянуть друга нашего, Тимофея Ермилова, до времени усопшего.
Андрей хотел выругаться, но сдержался:
— Проходи в дом.
Суворов не заставил себя ждать.
Жена, успевшая одеться, при виде бражного что-то зло бурчала под нос, накрывая на стол. Перекрестившись, выпили не чокаясь, поминая погибшего друга и сродственника. Суворов ел жадно, как будто дома его сегодня не кормили, и с какой-то хитрецой посматривал на Андрея.
— За процветание, Андрей, твоего дома, штоб ни зёрнышка единого мышь из твоего добра не расточила, штоб ни капельки лампадного масла мимо не пролилось! — поднял он по второй.
Сотник благодарил поклоном, осушил чарку, повернул дном её вверх, дескать, уважил, пил до конца. Суворов тоже выпил и продолжал:
— А ты слыхал, Андрюша, што от отъезжающего датского посла через ярославского воеводу Нащокина поступила государю жалоба на боярина Матвеева, што, мол, деньги не доплачивал на постой и за поставку вина двору не уплатил аж пятьсот рублей.
— На Матвеева не впервой жалуютси.
— Не впервой жалуютси, но впервой его участь будет решать дума, а не усопший государь, пусть земля ему будет пухом. А в думе нынче всем верховодит Милославский, а он ещё засветло собрал большую часть думы и Кремле.
Андрей выскочил из-за стола словно ошпаренный, схватил кафтан и рванулся на улицу. До дома Матвеева он нёсся как полоумный и возле ворот нарвался на золочёную карету боярина, возвращающегося из Кремля. Карета остановилась, и открылась дверь, рука в перстнях поманила Андрея:
— Ты уже знаешь?
— О жалобе посла?
— То малость. Меня не допустили к государю. Родион Стрешнев встретил в передней и объявил, што с меня сложены обязанности главы Посольского приказа и переданы думному дьяку Лариону Иванову. Я же назначен воеводою в Верхотурье и должон отбыть не позднее восемнадцатого июля.
Андрей смотрел на Матвеева, не веря своим ушам:
— Энтого быти не может.
— Даже брата твоего на Украину отослали. Ни один в думе не сказал и слова в мою защиту, а Васька Волынский даже просил моей головы.
— И што теперь?
— Надо ждати, пока государь повзрослеет и возьмёт власть в свои руки. А пока надо отсидетси на воеводстве. Ты же здеся останешьси моими ушами и глазами. Сейчас иди, до восемнадцатого ещё увидимся, а пока мене надо побыти одному.
Восемнадцатого июля, поминая старые заслуги боярина, ему устроили торжественные проводы на воеводство. Стряпчие, назначенные государем, и бывший его стрелецкий полк провожали Матвеева до околицы Москвы, а боевые холопы охраняли возы, коих количество было ещё достойно боярина. Андрей же Алмазов провожал его аж до Нижнего Новгорода.
Узнав о разбитом Косаговым отряде татар, посланном к нему, гетман Дорошенко отправил посольство в Москву с присягой в верности, называя себя подданным государя и верным сыном Украины.
У казаков главные атрибуты власти — клейноды[146] — булава с бунчуком. Самый захудалый казак спит и видит себя с булавою. У Чигиринского гетмана клейноды есть, а вот у кошевого Сечи Запорожской Ивана Серко клейнодов нет, они перехвачены гетманом Самойловичем, оттого и сердится Иван Дмитриевич на Самойловича, и пишет ему: «Хотя мы теперя новому великому государю присягнули, однако еслива ты и впредь не будешь нас допускать к милости царской, то вредно это будет одному теби. Много уж терпим, да терпению нашему и край будет».
Отписал Серко и царю Фёдору Алексеевичу. Слезницу запорожского кошевого государю читал Стрешнев:
— «А ещё, великий государь, гетман Самойлович чинит нам великие препоны: не пропускает к нам хлебные припасы, задерживает царское жалованье, не позволил стаду запорожскому зимовать в Черниговском полку, отчего оно вполовину пало. В казаках от того шатание, и многи ворчат, што-де зря Дорошенко обижали и союзников его, он бы нас не оставил, как ныне Москва оставляет. А я-то знаю: то не Москва, а гетман вред нам творит».
— Нехорошо Самойлович содеет, — тихо произнёс Фёдор Алексеевич. — Ой нехорошо. Надо отписать ему, штоб казаков не задирал.
— Я думаю, и энту слезницу серковскую приложить, — заметил Милославский.
— Ладно ли энто будет?
— Мы ему всё жалобы на нево всегда отправляем. Раз его одного прочим в гетманы, цущай усё знает о себе.
— И с Дорошенко, коли нам присягнул, пусть добром выведут на энту сторону.
Дума с теми словами государевыми согласилась.
Однако гетман Самойлович решил с Дорошенко действовать по-своему. Подняв семь полков, он двинулся к Днепру, отдав приказ по полкам готовиться к сражению с бунтовщиками и возмутителями Чигиринскими, не желающими присягать новому великому государю и единому гетману на Украине:
— Довольно с ними цацкаться.
Войско двигалось открыто, не таясь и не скрывая своей цели. И Дорошенко, узнав об этом, тут же снарядил гонца в Москву с грамотой к государю: «Гетман Самойлович ведёт на Чигирин войско, затевая меж братьями по вере междоусобие. Этому ли его учит слово великого государя?»
Подойдя к Днепру, Самойлович позвал к себе в шатёр всех полковников. Они подъезжали по одному и ещё на подъезде слышали, как гетман громко диктовал писарю послание Чигиринскому сидельцу:
— «Ты должен, не мешкая, вместе с воинством своим покинуть город и, переправясь на левый берег, присягнуть великому государю на верность лично, сложити с себе добровольно регемент и, сдав мене клейноды, отправиться в Москву пред светлые очи государя. Он, великий государь, обнадёживает теби великой честью и милостью, зовя к себе, а ты аки нашкодивший кот прячешьси в кустах...»
Собрав полковников, гетман зачитал им письмо, приготовленное для Дорошенко, те одобрили текст. Затем велено было от каждого полка выбрать по два человека, и эта группа отправилась через Днепр в Чигирин. Возглавлял её полковник черниговский Василий Бурковский.
Навстречу посланцам гетмана выехал из города Дорошенко, окружённый своими полковниками и есаулами.
— С чема пожаловали? — спросил он Бурковского. — По чьему указу?
— Государь и усё войско требует, штобы ты присягнул и сложил с себи начальство. Вота и грамота гетмана до тебя.
Бурковский подъехал вплотную к Дорошенко, протянул грамоту, свёрнутую трубочкой и запечатанную войсковой печатью. Затем воротился к своим спутникам.
Дорошенко сорвал печать, развернул грамоту, быстро прочёл и, сунув её за пазуху, ответил:
— Без согласия войска запорожского я никакого дела не могу начати, тем более слагать с себи регемент. Десять лет назад я был избран всем войском, и только оно может решати мою судьбу и участь. Только войско. Ждите здеся. Я отпишу гетману ответ, вам привезут его.
