Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
— Спать здесь стану. А сейчас иди. Поужинаю да и работать мне надо.
Но Зот еще помедлил, ждал: может, захочет чего начальство, проявит себя, понятнее станет, как к нему подходить.
Не обращая внимания на него, Гырдымов достал из тощего портфелика завернутую в газету горбушку ярушника, луковицу и соль в спичечной коробке. Луковицу с хрустом давнул о лавку, так что сердцевина выскочила, и начал всухомятку есть, макая лук в соль.
Зот скроил такую рожу, будто у него заныл зуб.
— Как вы без приварку-то? Неуж мы уж злыдни какие, разве для своих людей еды не найдем?
Гырдымов опять напустил на лицо строгость. Но строгость уже была не такая, помягче, поучающе сказал:
— Ем я, как весь пролетарьят ест, потому как хлеб зажимает кулак... Слыхал, в Питере один крахмал на еду остался? И того крохи.
Пермяков покачал головой: понятно, мол, ох, как все понятно. Ему самому нравилось быть таким добрым, простым, каким его понимал Гырдымов.
Поев, комиссар прошелся по широким половицам, привстал на носки. Ему было по сердцу, что Зот смотрит с почтением и робостью. Послушливый мужичок.
— Пролетарьят, — расхаживая, поучал он, — должен теперь в строгости всех держать, чтоб буржуй ни в какую щель не лез, чтоб...
Зот кивал головой: правильно, конечно, сущая правда.
Гырдымов, кончив говорить, стащил пыльные сапоги, аккуратно по-солдатски развесил портянки на голенища и неприхотливо растянулся на широкой скамье, подложив под голову портфель, в который сунул для объемности свой револьвер.
Зот ушел, но тем же заворотом вернулся, неся подушку и одеяло.
— Уж как хошь, дорогой товарищ Гырдымов, а такого я видеть никак не могу, чтоб наш брат солдат как попало, на голой лавке валялся. Ругай не ругай, а вот... — сказал он растроганно.
Гырдымов смутился и даже спорить не стал.
— Ну ладно, товарищ Пермяков. Спасибо.
Зот уходил, с радостью думая, что можно и к этому неприступному комиссару подходец найти. Угождение он любит, вот отчего надо его-то брать. И вдруг остановился: список-то дал, который для отвода глаз был составлен. Вдруг начнет Гырдымов шерстить да вызывать всех, но успокоил себя: «Авось все сойдет, как сходило. Я-то тут же буду, рядом».
Когда Зот на другое утро приковылял в волисполком, Гырдымов, бодрый, подтянутый, уже расхаживал по комнате и продолжал свою вчерашнюю речь. Видать, развивал в себе оратора.
— Вызывай вот этих всех, — и подал список. На столе, к которому хотел сесть Гырдымов, лежал лист бумаги. На нем крупно было написано: справа — «за революцию, за Советы», слева — «за контру».
Первым потребовал Гырдымов блаженного человека старика Ямшанова, того, что один на все село жил в курной избе: никак не мог собраться с силами сбить себе русскую печь с дымоходом. И в богатые дни у него на соль денег не водилось: возил с теплых ключей грязь да выпаривал соль, а теперь и вовсе туго было.
Фрол Ямшанов сжился со своей бедой, был безотказным, запуганным человеком. У самого рожь стоит недожатая, а позовет его Сысой Ознобишин, всей семьей впробеги к нему: вдруг осерчает тот, хлебушка не станет давать взаймы.
Когда позвали Ямшанова к приезжему комиссару, его от страха прошиб пот. Зашел в своем старозаветном, пахнущем курной избой армяке, подпоясанном лыком, худой зимний малахай стащил с головы у самого порога, перекрестился на свернутый в трубку флаг, стоявший в углу, и боязливо шагнул к столу.
Гырдымов взглянул проницательно, сразу понял: нарочно мужичок оделся победнее, но ничего, не таких в оборот брали. Строго спросил:
— Ямшанов Фрол Петрович?
— Я Ямшанов, — робко согласился тот.
— Почто не платишь чрезвычайный налог?
Ямшанов обмер, немо посмотрел на комиссара.
— Почто не платишь? — снова спросил Гырдымов.
— А нету, нечем. Нет у меня ничего, что было, так все отдано. По едокам, знать, разложили. А у меня едоков вон сколь. Их кормить надо да еще отдавать Советской власти. Разве напасешься? Нету, — и смял шапку. — Хоть что хошь делай.
Гырдымов знал, что деревенский мужик всегда прибедняется. Надо на него поднажать. Он покрутится, повздыхает, поплачет, а все-таки зерна наскребет.
— Вот список у меня двойной. Кто чрезвычайный налог не внесет, запишу: значит, он против Советской власти идет, контра, значит. А отсюдова можно и тю-тю. Понял?
У Ямшанова задрожали руки, испуганно забегали глаза. Вытер шапкой пот с белой лысины.
— Дак как супротив Совецкой, я за Совецку, только платить нечем. Хлеб с мякиной с рождества едим, товарищ комиссар Гырдымов. Совецка власть мне земли прибавила, корову крутихинску дала. Пошто на ее обиду держать? Не-ет.
Гырдымов перевел взгляд с мужика на список, и рука не поднялась вывести «за контру». Но отступаться от Ямшанова он не хотел. Властно засунул два пальца за отворот френча. В голосе стальная твердость.
— Вот как хотишь, займуй, не займуй. Иначе...
Ямшанов, забыв надеть шапку, выскочил на крыльцо.
— Ну, Фрол Петрович? — сгрудились обеспокоенные мужики.
— Приступно больно берет, нравный. А где я возьму-то, где? Ты ведь, Зот, знаешь, нету у меня.
Подковылял Зот, покачал головой:
— Я что, мужики, я человек маленький.
— Дак пошто с меня, сколь с Сысоя, записано. Может, из-за того, что в прошлый раз Сысой мне хлеба, подвез. Говорит, у тебя в аккурат будет, с тебя не возьмут. Оплел он меня, оплел. За евонной хлеб теперь я этот налог уплачивай.
Зот потянул Ямшанова за рукав.
— Ну, уж это ты напраслину городишь. Кто видел-то? Не плети-ко, не плети, Фрол.
— Как это не плети! Ты свово не обидишь, — плачущим голосом выкрикнул Фрол.
— Слушай, Фрол Петрович, не зычи. Вместе жить-то. Попрошу я, заплатит, поди, за тебя тесть. Помалкивай, опять ведь по муку придешь. Помалкивай.
Ямшанов немного успокоился, но все равно обида брала. Шел, загребая разлычившимися лаптями пыль, и качал головой.
Навстречу, сидя боком на мерине, ехал Митрий, сзади пылила обернутая зубьями кверху железная борона. Митрий мужик справный. Да и справедливый, в новую власть попал. Остановил его Фрол со своими горестями. Заступись!
В это время вызвал Гырдымов Афанасия Сунцова, и список ему помог: сначала Сунцов кривил светлое личико святого, стонал, плакался, но, узнав, что может попасть в «контры», пошел выгребать пятнадцать пудов жита.
Зато Анна Ямшанова, по-деревенскому Федориха, попала в список «за контру». Хозяйство у нее было бедняцкое. Муж где-то уже года три маялся в плену, и от него приходили письма с непонятными даже Зоту-писарю адресами и штемпелями. Разбирала их только учительша Вера Михайловна.
Гырдымову Федориха прямо сказала:
— А нету у меня хлеба, и займовать не пойду.
Тот намекнул, что она попадет в «контры».
— А пиши, куда хошь, — с злой беспечностью сказала она, — везде мне голодно будет, — и пошла.
— Амбар у ее сгорел, — подковылял к Гырдымову Зот. — Надо бы ее из списка-то убрать.
Гырдымов нахмурился: приходилось список портить, вычеркивать фамилию. Он этого не любил. Но вычеркнул.
Сысой Ознобишин, Зотов тесть, маленький, но аккуратный, с большелобой головой человек, сразу понял Гырдымова:
— Как же, как же, надо помогать. Правда, время-то такое. Посевная. У многих гречка одна в запасе оставлена да до нови немного на еду. А деньги отколь у мужика? Но раз надо, придется поурезать себя.
Он Гырдымову понравился: все бы так, и Гырдымов своим твердым почерком записал его в список: «за революцию, за Советы».
В общем-то, дело шло неплохо. Оправдывала себя его придумка. Гырдымов закурил Зотова табачку: любил побаловаться куревом в хорошем расположении духа, а так не курил. Затянулся цигаркой и взглянул в окошко поверх крыш. Неплохо. Можно даже сказать, что и хорошо он все обмозговал. Никто, почитай, не вывернулся.
В это время ворвался в волисполком мужик, весь пыльный, волосы спутанные — и прямо к нему. И сразу заговорил:
— Оказия какая-то выходит, товарищ Гырдымов. Пошто Фрол Петрович Ямшанов-то попал в бумагу вашу? Ведь он, так сказать, сущий бедняк, а с него чрезвычайный налог.
— А кто ты такой?
— Шиляев я. Здешний человек.
Зот вытянулся в струнку, замер, ждал, когда можно слово вставить. Ишь, разошелся Шиляев, надо бы его срезать. Жаль, Гырдымову не рассказал, что укрывал тот поручика Карпухина.
У Гырдымова благодушие пропало, он буравнул взглядом Шиляева.
— А твое какое дело? Кто тебе уполномочие дал комиссаров спрашивать?
— Мужик я обычный, а ежели про должность, то член я волисполкома. Тоже здеся иной раз сижу, — сказал распалившийся Митрий.
Гырдымов вскочил.
— Так вы что, играете тут? Список-то ваш, волисполкомовский.
— Ты на меня-то, товарищ Гырдымов, не ори, — бледнея сказал Митрий. — Я столь же знаю, пошто в список Ямшанов попал.
Зот подошел было, попробовал слово сказать.
