Станислав Зарницкий - Дюрер
Мюнцер эту акцию нюрнбергского совета расценил правильно — как предупреждение ему самому. И в ноябре 1524 года по собственной воле покинул Нюрнберг. Он спешил на юг, где уже во всю силу полыхала Великая крестьянская война.
Вняв предостережению Шпенглера, Дюрер встреч с Мюнцером не искал, хотя его ученики не раз намекали и прямо говорили, что мог бы мастер включить портрет Мюнцера в задуманную им серию гравюр с изображениями мужей, прославивших Германию. Дюрер упорно пропускал их намеки мимо ушей, хотя было ему ясно, что Мюнцер личность незаурядная. Делал вид, что весьма ему некогда — торопится закончить четвертую часть своей книги.
После отъезда Мюнцера из Нюрнберга забеспокоились городские власти. Начали понемногу наступать на «еретиков», подразумевая под ними тех, кто уже не удовлетворялся Лютеровым учением, а шел дальше. Не обошли вниманием и мастерскую Дюрера. Недаром Пиркгеймер предупреждал его: ох, доберутся когда-нибудь до всех врагов католицизма! Несладко придется тем, из чьих мастерских выходили гравюры, осмеивающие папу. Никто ведь не поверит, что хозяин ничего не знал о происходящем у него в доме, под его собственным носом. Факт этот, между прочим, был упомянут и на рейхстаге. Пояснений Дюреру было не нужно: гравюру Зебальда Бегама, изображавшую низвержение папы в ад, он видел. Более того, по просьбе ученика исправил в ней некоторые погрешности и разрешил воспользоваться своим прессом.
Новый папа Клемент VII пригрозил: пришлет в Нюрнберг своего специального легата наводить порядок и выжигать ересь. Опять запахло кострами, только теперь не во имя очищения божьих храмов, а во имя восстановления веры. Городские власти художникам и печатникам неофициально советовали: пыл свой поубавить — не изображать папу в виде дьявола и брошюр против пего не печатать. И Лютера тоже не трогать.
Поведение Дюрера в это время многих приводило в недоумение. Еретиков из своей мастерской он не изгнал, но и не выступил в их поддержку. Стоял вроде бы в стороне от всех волнений и демонстративно вместо памфлетов противоборствующих сторон изучал «Начала» Евклида. С этой целью вступил в переписку с Кратцером, придворным астрономом английского короля, с которым познакомился в Нидерландах. Кратцер как раз переводил труды греческого математика. Несколько ценных советов мастер от него получил и в своей рукописи использовал. Но вот полного перевода «Начал» астроном не смог ему выслать: времени для перевода Евклида у него нет. И в этом же письме поздравил Дюрера с тем, что стал Нюрнберг, как говорят, «евангелистским». Пусть бог даст им силы вынести борьбу до конца. В начале декабря отвечал ему художник: «Также из-за христианской веры мы должны подвергаться обидам и опасностям, ибо нас поносят, называют „еретиками“. Но да ниспошлет нам бог свою милость и да укрепит нас в своем слове, ибо мы больше должны богу, нежели людям. Так что лучше лишиться жизни и имущества, чем допустить, чтобы наше тело и душа были ввергнуты богом в адский огонь».
После того как Андреа обзавелся собственной типографией, он ремесло гравера почти забросил — печатал теперь памфлеты на папу, сочинения сторонников Денке. Только ради Дюрера согласился вернуться к прежнему ремеслу. От Андреа Альбрехт узнал, что еще дальше пошли проповедники нового учения: Священное писание не стоит ни гроша, выведет людей в возрожденный Иерусалим не вера, а богом избранные вожди — Мюнцер например, и будет царство небесное на земле, после того как все станет общим.
В Аугсбурге уже требовали все купеческие компании запретить, а фуггеров изгнать из города. Нюрнберг, конечно, в стороне не останется. Это еще можно было понять, но совсем непостижимым казалось требование Денка всех крестить заново. Мол, когда этот обряд совершается над ребенком, в нем нет смысла, ибо ребенок не обладает разумом, не понимает, что с ним творят. По Денку выходило так, что сейчас вообще нет никаких христиан. А кто же есть? Все перепуталось, нелегко стало жить на божьем свете!
Однажды Андреа, прибежав к Дюреру, поспешил обрадовать его: выступил Лютер в защиту художников! Правда, выступил как-то неопределенно. Что же он сказал? А вот что: дескать, раз Христос держал в руках монеты с изображением римских цезарей, значит, не осуждал он искусство. Дюрер находил «защиту» Лютером искусства весьма слабым. Да, аргументы Экка были более убедительными. Андреа, однако, советовал не торопиться с суждениями. Лютер выскажется наверняка более определенно. Сколько же ждать можно?
Одно хорошо, проговорился Андреа: вот теперь он Дюреру поможет издать его книгу. Так вот оно что! Значит, боялся мастер Иероним, что толкает его Дюрер на неугодное богу дело. Все сразу изменилось. Теперь Андреа не только твердо обещал нарезать гравюры, но и предложил отпечатать книгу в своей типографии. Даже стал поторапливать. А Дюрер и без того от рукописи почти не отрывался. Все пока шло, как он хотел: Иероним уж постарается, чтобы книга получилась такой, какой он ее желал видеть. Не раз обсуждали они ее формат, шрифт, размещение гравюр и чертежей. Хотя здесь все стало на свое место. Проблема — напечатать сейчас в Нюрнберге книгу, не касающуюся вопроса веры. Пиркгеймер, например, своего Птолемея, для которого Дюрер все-таки сделал рисунок армилярной сферы, с помощью наследников Кобергера будет печатать в Страсбурге. Предлагали и Дюреру воспользоваться их услугами. Он отказался. Его книга должна печататься в Нюрнберге, под его личным присмотром.
А страсти тем временем все больше накалялись. В очередной приход Андреа сообщил, что Мюнцер создал в Альштедте при поддержке городских властей «Союз божьей воли», который выступил за общность имущества. Если же какой-либо князь или епископ воспротивятся разделу имущества, разговор с ними будет короткий: виселица или плаха. Для начала альштедтские «еретики» разгромили женский монастырь в Маллербахе, а предметы культа сожгли. Лютер обратился к курфюрсту Фридриху, предлагая покарать безбожника Мюнцера.
Час от часу не легче! Теперь и среди сторонников новой веры произошел раскол. Опять в Нюрнберге начнется брожение. То и дело из города и в город снуют какие-то таинственные гонцы, появляются какие-то посланцы, неведомо чьи, неизвестно от кого и откуда. Подозрительно бездействие совета. Что там задумали? Чего ждут? Шпенглера он давно не видел. Пиркгеймер заходил как-то раз, снова советовал избавиться от учеников-безбожников и поменьше знаться с Андреа. В совете говорят, что Иероним — ревностный сторонник Мюнцера. Неужели? А он и не заметил. Куда же ему заметить, когда он своим Евклидом занят, тоже нашел время! Пусть раскроет окно да прислушается. Вот он звучит, Лютеров хорал:
Твердыня наша — наш Господь.Мы под покровом Божьим.В напастях нас не побороть.Все с богом превозможем…
Поют его пришедшие в город крестьяне, и что-то уж слишком грозно поют, во всяком случае, не в молитвенном ключе.
Посовещавшись, совет решил запретить ежегодный показ реликвий, а ярмарку отменить. Вроде бы жест в сторону сторонников Лютера — на деле же пресечение возможности нежелательных сборищ. Высокие соображения совета Агнес не интересовали. Отмена ярмарки повергла ее в глубокое уныние. Где теперь торговать гравюрами? При нынешнем брожении в другой город не поедешь. Правда, и торговать сейчас было нечем.
В еретики Дюрера пока что не зачислили, но это, как он и писал Кратцеру, могло случиться со дня на день.
Как-то под рождество, достав из ларей старые рисунки, стал перебирать их. Воспоминания!
Вот он сам — мальчишка, впервые дерзнувший изобразить себя, Вольгемут, отец, император Максимилиан, Пиркгеймер, Брант, мудрый Эразм. На некоторых рисунках надписи: когда и с кого сделаны. Стал надписывать другие — но памяти. Получался почти связный рассказ о жизни и друзьях.
Разбирая бумаги, натолкнулся случайно на пакет с разрозненными листами бумаги, исписанными почерком отца. Он и не знал об их существовании. А записи интересные. Видимо, собирался Дюрер-старший рассказать о своей жизни, странствованиях и близких ему людях. Не успел. Сыновний долг повелевает довести до конца начатое. После рождественских праздников взял перо и вывел на чистом листе бумаги длинное заглавие. «Я, Альбрехт Дюрер-младший, выписал из бумаг моего отца, откуда он родом, как он сюда приехал и остался здесь жить и почил в мире». Писал простыми словами, без литературных ухищрений. Главное — набросать остов книги, подробности потом. Кое-какие подробности, чтобы не забыть, вставлял уже сейчас: о том, что пришел его отец в Нюрнберг в день свадьбы Пиркгеймера-старшего, что в мастерской Вольгемута сыну золотых дел мастеру пришлось претерпеть много страданий… Довел свою рукопись до сообщения, как женился он на Агнес Фрей, а дальше вдохновение иссякло.,.
