Леонтий Раковский - Кутузов
В Литве и Белоруссии попадаются красивые еврейки, но у евреев глупый обычай: все замужние женщины должны брить голову и носить парик…
Маркитантки и те отстали в этой немыслимой дороге, а маркитантки у неаполитанского короля — все как на подбор.
Неизвестно, что будет, что прикажет император: идти дальше, или придется скучать в этом тоскливом белорусском городке? Все должны решить разъезды, а их нет как нет.
Но вот наконец на дороге показались всадники. По желтым доломанам и красным киверам сразу узнали: французские гусары из бригады Жакино. Мюрат послал их на Петербургскую дорогу, которая проходила вдоль реки Двины. Гусары и их кони выглядели свежими — они только что выкупались в реке.
— Ну как, молодцы? — вскочил на ноги Мюрат.
— Нигде никого, ваше величество. Проскакали чуть ли не десять лье, и хоть бы след.
— Конечно, Барклай отступил не к Петербургу, а к Москве.
Мюрат сделал два-три шага и стоял, глядя вдаль своими безмятежно-голубыми глазами и посвистывая.
Вот едут еще. Синие мундиры без ментика. Это прусские гусары. "Послушаем, что скажут они".
Пруссаки были не такие свежие, как французы, — их путь лежал далеко от воды.
— Какие вести?
— Никаких.
— Почему?
— Не встретили и не видели ни одной души.
— Ах, черт возьми!
Мюрат порывисто схватил с земли свою шляпу и стал обмахиваться ею, как веером.
— Еще кто-то скачет, — сказал, подымаясь с земли, Бельяр.
Издалека можно было различить красные мундиры и красные вальтрапы[42]. Это саксонские легкоконные принца Альбрехта.
— Ну, где настигли? Далеко? — спросил неаполитанский король.
— Не настигли, ваше величество.
— Не может быть!
— Извольте проверить.
— Бельяр, вы видели что-нибудь подобное? — возмущенно спросил Мюрат.
Он вновь швырнул шляпу на траву и заходил широкими шагами в тени берез, то и дело поглядывая на дорогу.
Вдали заклубилась пыль. Вырисовывались пики, веселые флюгера и синие мундиры. Польские уланы. Они были посланы по дороге в Поречье.
— Где русские?
— Русские как сквозь землю провалились! Они пошли другими дорогами.
— Вы что-нибудь понимаете, Бельяр? — спросил Мюрат.
— Понимаю: русские провели нас.
— Что я скажу императору?
— Это и скажете.
Мюрат ничего не ответил, только взглянул на начальника штаба, как бы говоря: "Попробуй скажи!"
— Еще не все потеряно. Я послал итальянских конноегерей по самой короткой дороге к Москве — на Рудню, — вспомнил он, надевая шляпу.
Мюрат стал кусать ногти, как Бертье. Ему казалось: если бы он сам помчался по какой-либо из этих пяти дорог, то до сих пор уже обязательно увидел бы, нашел бы, настиг бы русских!
Наконец на дороге показался последний разъезд.
— Скорее, друзья, скорее! — прищелкивал от нетерпения пальцами неаполитанский король. — Ну говорите же, что? — издали кричал он егерям.
— Дорога свободна, ваше величество. Русских нигде не видно.
— А следы? Кто шел: кавалерия, пушки? Сколько?
— Какие могут быть следы на песке? Шли. Много шло, но мы не видели никого…
— О черт! Коня! — крикнул Мюрат.
Он вскочил в седло, словно бросался в холодную воду, — он помчался с докладом к императору. Он мчался, стараясь не думать, что будет, — разговор предстоял не из приятных. Неаполитанский король, бесстрашный в атаке, был трус в императорском кабинете. Мюрат не боялся вражеского клинка, но боялся своей жены Каролины Бонапарт и ее брата — императора Наполеона.
IVКогда смущенный Мюрат доложил императору, что кавалерийские разъезды нигде не обнаружили следы русских, Наполеон не поверил:
— Не видали на дороге ни одной павшей лошади?
— Нет, ваше величество.
— Не нашли ни одного поломанного колеса?
— Нет, ваше величество.
— Не захватили ни одного отставшего солдата?
— Нет, ваше величество.
— Черт возьми! Да это какая-то армия привидений! — вырвалось у Наполеона. — Кто у них командует арьергардом?
— Генерал Пален.
— Молодец! За такой блестящий отход я дал бы ему орден Почетного Легиона, — говорил Наполеон, быстро шагая по палатке. Шпага била его по ноге.
Наполеону невольно вспомнилось то, что сегодня сказал Коленкур: "Мы, как корабль без компаса, застряли среди безбрежного океана".
"Да, — подумал Наполеон. — Это верно. Мы не знаем, что происходит вокруг: нет ни пленных, ни перебежчиков, ни шпионов. И нет населения: крестьяне уходят в леса".
Наполеон в раздражении бросил треуголку на стол, где широкой скатертью лежала карта, подошел к пологу, отделявшему кабинет от помещения дежурных адъютантов, и приказал:
— Вице-короля и принца Невшательского!
Он продолжал ходить по палатке, не обращая внимания на Мюрата, который стоял, переминаясь с ноги на ногу.
Ни в одной кампании Наполеон не совещался ни с кем. Он всегда все решал сам. И теперь не собирался поступать иначе, тем более что знал: ни Мюрат, ни Бертье никогда не станут оспаривать его решений. Бертье боготворил императора, а Мюрат — боялся.
Бертье прибежал тотчас же, вице-король приехал через несколько минут.
Вице-король неаполитанский Евгений Богарне, талантливый полководец, советовал остановиться, дать отдохнуть войскам, подтянуть обозы. Он передал императору, что солдаты жалуются на быстроту и трудность похода, говорят: "Все, что мы вытерпели во время переходов по солончаковым степям Аравии, на спаленных солнцем возвышенностях Арагонии, в песках Ливийской пустыни, все это мы нашли здесь".
Наполеон знал и видел сам, что армия терпит в трудном походе большие лишения, что надо очень много лошадей и из-за этого приходится бросать зарядные ящики и обозные фуры, но смотрел на все сквозь пальцы — на войне не без потерь.
— Русский арьергард отошел так, что не оставил после себя никаких следов, но тем не менее ясно: Барклай отступает к Смоленску. Надо подумать, почему он это сделал? Если отступил только потому, чтобы поскорее соединиться с Багратионом, одно дело. Но если русские станут отступать все дальше и дальше, как скифы, которые заманивали в свои безводные, пустынные степи? Не унаследовали ли русские вместе с территорией тактику и стратегию скифов? Ведь надо помнить основное правило войны: не делать того, что хочет противник. Надо организовать завоеванную Литву и Белоруссию и пополнить армию. — Он подошел к карте. — Две реки определяют нашу позицию: Двина и Днестр.
— Днепр, ваше величество, — поправил Бертье.
— Днепр, — повторил за ним Наполеон. — Наш правый фланг будет в… в Бобруйске, — прочел он, — а левый — в Риге. — Ригу он почему-то запомнил. — На всей линии устроим блокгаузы, провиантские магазины, преобразуем этот…
— Витебск, — подсказал Бертье.
— Витебск. Пригласим из Варшавы и Вильны польскую знать. Построим театр, вызовем, как в Дрездене, Тальма и Марс…
Он уже видел себя с очаровательной Валевской…
— Решено: первая кампания в России окончена. Воздвигнем здесь наши орлы! В тысяча восемьсот тринадцатом году нас увидят в Москве, а в тысяча восемьсот четырнадцатом году — в Петербурге. Война с Россией — трехлетняя война!
Он вынул шпагу из ножен и бросил ее на карту.
Маршалы расходились довольные: в императоре говорили разум, логика, говорил гений.
VНеожиданный отдых у Витебска пришелся солдатам Наполеона по душе. Спокойнее и удобнее было размещаться в обывательских домах, чем где-либо в поле. Не приходилось мучиться с топливом для костров: заборы, сараи, полы, а иногда и окна и двери горели быстро и жарко. Проще обстояло дело с едой и питьем: в походе шагали без воды и без надежды на какую-нибудь еду, а здесь все оказалось на месте.
Артишоков и спаржи на витебских огородах, конечно, не водилось, но зато в изобилии произрастали картофель, редька, лук и огурцы. А в обывательских чуланах, каморках и погребах находили муку, крупу, масло, яйца, мед. Чтобы добыть корову, овцу или свинью, не надо было отряжать вооруженный отряд под командой полковника, с этим легко справлялся один простой гренадер.
Куры беспечно бегали под ногами у старой гвардии, а петух наивно пытался петь на зарядном ящике.
Куриный бульон возбуждал в велите, фузилере и вольтижере[43] больший аппетит, чем вареная репа или кашица из немолотой ржи, которой питались на походе.
В первые дни французы и португальцы, итальянцы и вестфальцы, пруссаки и поляки — все были довольны постоем в Витебске.
В первую неделю не скучал в генерал-губернаторском дворце и сам император. Его захватила работа: он ежедневно отправлял в разные концы Европы около сотни писем.
В белом шелковом китайском халате, с пестрым мадрасским платком, обмотанным вокруг головы в виде чалмы, Наполеон медленно ходил из угла в угол по кабинету. Он диктовал выразительно, но чрезвычайно быстро одно письмо за другим, без всякого перерыва. Секретарь, скромный, тихий Меневаль, и адъютанты старались записать все, что диктовал император. Переспрашивать не полагалось.
