Белая ворона - Владимир Лазарис
Закурив, она погладила руку Домета.
— Спасибо, Азиз. Как у вас дела?
— Прежде я хочу спросить, как дела у вас. Вы сказали, плохо. Что плохо?
— Все, — Лина блаженно затянулась сигаретой. — Сменила квартиру, когда мне на двери нарисовали шестиконечную звезду, нашла какую-то конуру на окраине, но и оттуда хозяин грозится выгнать, если послезавтра не заплачу. Денег нет: какие могут быть заказы у еврейки! По улицам боюсь ходить, чтобы не попасть в облаву.
— Дайте мне ваш адрес и телефон, — попросил Домет, — чтобы в следующий раз я не искал вас по всему городу.
— Что делать? Я не умею справляться с бытовыми трудностями. Нанять грузчиков для меня было сплошным мучением.
— А что же Ассад…
— Опять вы о нем! Пожалуйста, прошу вас, Азиз, не спрашивайте о нем. Как мне вам объяснить, что от него я не жду ни денег, ни помощи, ни заботы — ничего! Я готова быть для него и прачкой, и кухаркой. Он позволяет мне любить себя, а мне большего и не надо.
— Но, Лина, он же вас…
— Не любит. Но я его люблю.
Оба замолчали.
— Лина, почему Ассад-бей перешел в ислам?
— Об этом мы с ним никогда не говорили. Впрочем, как-то раз он сказал, что ислам намного терпимее христианства.
— Терпимее к чему, к кому?
— Не знаю. Надо полагать, к евреям. Он же — еврей.
— А где он сейчас?
— Не знаю, — ответила Лина и расстегнула пальто. — Мне стало жарко. Давайте погуляем.
— Ваш телефон, — напомнил Домет, протягивая ей авторучку, — и адрес.
Лина взяла салфетку и написала две строчки. Домет расплатился, и они вышли.
На улице было пасмурно. Дворники сгребали с тротуаров сухие листья. В центре огороженного кованой решеткой сквера стоял бюст Шиллера, загаженный голубями. Все скамейки были заняты, кроме одной, на которой черной краской было написано «Только для евреев». Лина села и посмотрела на Домета.
— Так и будете стоять или сядете?
Секунда колебания, и Домет сел. Он почувствовал себя, как на горячей сковороде. Он еще надеялся, что они с Линой заслонили гнусную надпись, не заметив, что она есть и на другой стороне спинки. На них с презрением посматривали с соседних скамеек. Кто-то сказал: «Еврейские свиньи!»
«Мне конец! Меня приняли за еврея. Бежать!»
— Пойдемте в другой сквер.
— Вы меня стыдитесь, Азиз?
— Я хочу уберечь вас от унижений.
— Бесполезно. Эти надписи во всех скверах.
— Чем я могу вам помочь?
— Одолжите мне пятнадцать марок, чтобы я расплатилась с хозяином.
Домет достал из портмоне пятьдесят марок.
— У меня нет сдачи.
— Не нужно. Других купюр у меня с собой нет.
Лина взяла деньги и заплакала.
— Азиз, мне стыдно. Я не могу вас ничем отблагодарить. У меня внутри все перегорело. Как после пожара. Подходишь к своему дому и застаешь пепелище. Так и со мной.
— Переезжайте жить ко мне.
Лина молча уставилась на Домета и шмыгнула носом.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что я люблю Левушку.
— Но я же предлагаю вам жить у меня, а не со мной.
— А вы это выдержите?
— Не знаю.
— То-то и оно.
— Вы не думали уехать?
— Думала, и не один раз. Только куда?
— Рита сказала, что некоторые вернулись в Россию.
— Ну нет! Оттуда я еле сбежала и никогда туда не вернусь.
— Тогда в Палестину.
— Ах, Азиз, вы — романтик. Я помню вашу пьесу о Трумпельдоре. Да нет, в Палестине мне делать нечего. Какая из меня сионистка! Левушка собирается в Италию.
— Почему в Италию?
— Хочет писать биографию Муссолини и говорит, что итальянцы — люди древней культуры, не то что варвары-нацисты с их клоуном во главе.
— Вы потише с такими разговорами, — испугался Домет. — Ведь повсюду — уши, а за вами следят.
— Что? За мной следят?
«Господи, кто меня тянул за язык! Не могу же я сказать, что видел дело. Что придумать?»
— Вы сами сказали, что за вами следит полиция, что вы там зарегистрированы.
— A-а, полиция, — протянула Лина. — Скоро две недели, как я там не была. Они и адреса моего не знают.
— Но вас же могут арестовать за то, что вы не отмечались. Вы не боитесь?
— Я боюсь только за Левушку. Азиз, миленький, умоляю вас, сделайте что-нибудь! У вас же большие связи.
— Чего вам бояться, он же по документам — араб.
— Боюсь, они докопаются, что он — еврей. Я не вынесу, если с ним что-нибудь случится! — она заискивающе заглянула ему в глаза и поцеловала в щеку. — Спасите Левушку! Хотите, я сегодня останусь у вас на ночь?
Домет отшатнулся.
— Боже мой, Лина, за кого вы меня принимаете?
Лина резко встала.
«Она уходит!»
Домет хотел догнать ее, но неведомая сила прижала его к скамейке. Лина ушла не обернувшись.
«Ну и слава Богу! Что я такое несу?»
Когда Лина позвонила, Домет не узнал ее голос.
— Лина, что с вами? Вы здоровы?
— Скорее приезжайте! И купите водки.
Домет примчался и увидел, что на Лине нет лица.
Лина не преувеличила: комнатушка — действительно конура. Перед кроватью на полу сложены книги, рядом с ними стоит примус. Домет поставил водку возле примуса. Они сели на кровать. Лина достала из картонки стакан, протерла подолом платья, налила водки и выпила не закусывая. Налила еще — и выпила.
— Уе-е-е-е-е-е-хал! — взвыла она.
— Переезжайте ко мне. Я заберу вас отсюда прямо сейчас.
— Нет, я буду его ждать. Он должен мне позвонить. Он обещал.
— А если не позвонит?
— Позвонит.
Лина быстро опьянела и упала на кровать. Домет выругался про себя и ушел. На душе было препогано.
Всю неделю с утра до ночи он был занят подготовкой важного доклада майора Гробы, и мысли о Лине как-то отступили. Только в пятницу Домет спохватился и набрал ее номер. Ответил сиплый мужской голос.
— Попросите, пожалуйста, фрейлейн Гельман.
— Кого?
— Фрейлейн Гельман, которая живет в этой квартире. А вы кто?
— Сержант Гросс. Криминальная полиция. Тут какая-то еврейка отравилась. А вы ей кто будете?
Домет осторожно положил на рычаг телефонную трубку и тупо посмотрел на нее.
13
Домет очень похудел, у него появилась изжога, он стал рассеянным, быстро уставал, на вопросы сослуживцев, что с ним, отвечал, что устал, давно не был в отпуске.
После отъезда из Палестины ему вообще не снились сны, а теперь он их видел чуть ли не каждую
