Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
Он отвернулся, глянул вдаль. Затем также страстно продолжил.
— Вообрази, утром я наткнулся на Антиноя, а вечером того же дня мне вручили письмо Зии. У меня все смешалось — радость, скорбь. Не могу сказать, что я и сейчас пришел в себя. Я уверен, это не просто совпадение. Впрочем, об этом меня предупреждали звезды. Эвтерм, ты веришь звездам?..
Эвтерм едва наскреб силы, чтобы отрицательно помотать головой.
Император страстно воскликнул.
— А я верю! Впрочем, это все чепуха! Важно, что теперь пришел мой черед. Антиной — мой Рубикон. Боги подсказали — у тебя развязаны руки, Публий. Поверишь ли, раньше, пока был жив твой хозяин, я не мог отделаться от ощущения, что за мной его глазами надзирает Траян. Что бы я ни делал, эти оба сурово следили за мной. Порой это было невыносимо. Теперь я избавился от опеки. Это совсем не означает, что я дам волю худшему. Наоборот, теперь я тем более обязан утверждать добродетель. Мой отец учил меня — сила должны быть доброжелательной и справедливой, а этого можно добиться, если каждый гражданин будет работать над собой. Каждый из нас обязан приложить все силы, чтобы завтра стать лучше, чем сегодня. Я постараюсь вбить эту истину в головы моих подданных. Я начну с себя, Эвтерм. Но мое завтра должно быть моим завтра и ничьим иным. Тебе понятно?
— Очень, государь! — взволнованно откликнулся Эвтерм.
— Рад. Для этого мне как раз понадобится Антиной. У него необычная судьба, он явился мне как знамение, как обещание нового света, как указующий перст, ведь, согласись, заря может воссиять не только в нищей пархатой Иудее, но и в Риме. Почему бы в Италии не произойти чуду? Почему посланцу небес не быть найденным в Вифинии? Или ты возражаешь? Ты уперся в распятого сына плотника и ничего не хочешь слышать? Вот для таких, как ты — я имею в виду не только христиан, но и всех, бредущих в разные стороны, — мне нужен Антиной. Мне кажется, он будет достоин моих надежд.
Он вновь резво прошелся вдоль балюстрады. Когда вернулся, застал вольноотпущенника плачущим и шепчущим. Император обнял его за плечи. Так они стояли некоторое время, пока Адриан не подал голос.
— Я хочу попросить тебя об одолжении. Не как император, но как частное лицо. Не надо никому рассказывать, что случилось с сыном Лалаги. Если спросят, скажи, мальчишка — уроженец Клавдиополиса, его родители — потомственные граждане Мантинеи. Их предки давным — давно переселились сюда из Аркадии. Они обеднели, но не потеряли достоинства.
Эвтерм кивнул.
— А как император, — голос Адриана посуровел, — я хотел бы предостеречь тебя. В том случае, если кто‑то проявит неумеренную прыть и начнет настойчиво интересоваться прошлым Антиноя, ты должен будешь сообщить мне об этом. У найденыша нет прошлого, его день рождения — это день встречи со мной, ясно?
— Яснее не бывает, государь.
Адриан сделал паузу, потом попытался как бы оправдаться.
— У меня свои виды на этого ребенка. Он будет первым, кто войдет в мой Педагогиум. Я решил открыть школу для сирот, куда буду лично отбирать детей. Мне нужны разумные, не испорченные, любознательные дети. Когда мои питомцы вырастут, они помогут мне управлять империей. Вольноотпущенникам нельзя доверять. Государство — это не усадьба, не постоялый двор, а сила, и эта сила всегда должна питаться свежей кровью
Эвтерм встрепенулся.
— Благая мысль, государь. Учить детей, дать им основы знаний о мире, о том, кто создал его — это очень важно.
Император поморщился
— Давай пока оставим Зевса — создателя в покое. Ты сам мог бы принять участие в воспитании детей, если дашь слово, что не будешь касаться вопросов, связанных с вашей верой. Ты же прекрасный знаток Зенона и Эпиктета. Флегонт считает себя твоим учеником. Твой ум и способности ярче всего проявились в характере Таупаты. К тебе бегали за советами вся челядь в Палатинском дворце. Молодая поросль Целийского холма ценит твои суждения. Мой свояк Анний писал мне, что даже его внук Марк обращается к тебе с вопросами.
Эвтерм не удержал улыбку, она скользнула по губам.
— Да уж! Вообрази, император вот такого, — он показал рукой рост внука Анния, — карапуза, который нахмурил брови и вполне серьезно спросил — если ударить демона палкой по голове, он вправду растает?
Они оба рассмеялись, потом император предложил.
— Вот и передай свои знания юному поколению.
— Нет, государь. Без веры мне будет трудно. Ради чего тогда я отправился в путь?
— Ради чего?
— Чтобы успокоить несчастного, не пройти мимо обиженного. Ради того, чтобы ответить, если спросят.
— Это пустое, Эвтерм, — возразил император, потом неожиданно заинтересовался. — И что, спросили?
— Спрашивали, государь. В Антиохии, в Эфесе. Но к тому времени властям доставили твое разъяснение, посланное эдилу в Брундизии. Он тогда еще поделился со мной новостью, что ты якобы приказал оставить в покое моих единоверцев.
— В каком‑то смысле, — кивнул Адриан.
— Это известие очистило мне душу.
— Рад за тебя, Эвтерм. Рад за твою душу. А мне вот пока не очень‑то везет. Одна надежда на Антиноя.
Император сделал паузу, потом, словно вспомнив о чем‑то, сообщил.
— В письме Зия просила меня передать тебе просьбу Постумии Лонги. Старуха хочет, чтобы ты как можно скорее возвратился в Рим и занялся хозяйством. На том же настаивает Зия. Тебе должно быть известно, эта женщина не умеет просить, она приучена брать, но в данном случае, она, скорее всего, права.
Наступила тишина. Первым ее прервал вольноотпущенник.
— Я не могу отказать Постумии в ее просьбе. Она мне как мать.
— Через несколько дней в Италию отправляется посыльное судно. Оно мчится как ветер. Капитан может взять тебя на борт.
— Благодарю, государь…
— Ступай?
Уже от двери Эвтерм подал голос.
— Лучший наставник для подрастающего поколения — художник Диогнет.
— Я тоже подумал о нем, — кивнул император.
Глава 3
Эвтерм прибыл в Рим в начале осени. Речная барка, на которую он пересел в Остии, причалила затемно. Пришлось некоторое время ждать, пока наступит рассвет и можно будет начинать разгрузку. Тогда и спустили трап.
С первыми лучами солнца Эвтерм отправился домой. Золотые стояли денечки, лучшие в Италии. Прошли дожди, спала жара, протрезвел, охладился воздух. Очистились воды в многочисленных лужах, которые приходилось огибать Эвтерму на пути от пристани к Целиеву холму.
Эвтерм топал кружным путем, через республиканский форум. Пока шагал по Священной дороге, пока огибал Большой цирк, сдерживался, но когда добрался до подножия широкой мраморной лестницы, по которой столько раз — считай, всю сознательную жизнь! — спускался в город, не выдержал, со всех ног бросился вверх. Добрался до верхней площадки и рухнул на скамью, над которой, как и прежде, нависала статуя взбудораженного Париса, протягивающего незримой Афродите победное яблоко.
Сидел долго, переводил дыхание, с угрюмым видом разглядывал застроенные холмы. Донимавшее его на море чувство бессмысленности, ненужности его возвращения домой здесь, на каменной скамье, обострилось до крайности.
Зачем он спешил?
Куда?
Перед ним раскинулся Рим. Город просыпался — громоздкий, безбрежный, бесцеремонно шибающий в глаза символами греховной власти.
Эвтерм не мог отделаться от ощущения, что его, словно нашкодившего щенка, взяли за ухо и вернули в прежнюю опостылевшую конуру — здесь твое место! Скоро ему накинут на шею поводок, посадят на цепь. Неужели до скончания дней ему назначено вертеться в пределах этого гигантского языческого капища?
В прозрачном, не загаженном пылью утреннем воздухе Рим рисовался ему как неправдоподобно огромный языческий храм, в котором ежедневно, ежечасно свершали шабаш не менее миллиона человек. Для острастки миру здесь были выставлены храм Юпитера, цитадель, Большой Цирк, Колизей, Клавдиев акведук, доставлявший свежую воду в самое сердце этой поганой кумирни — в Палатинский дворец, чья гигантская колоннада пристально надзирала за перемещениями повозок, направлявшихся на Бычий, Овощной, Рыбный рынки.
Святынями на этом капище считались каменные, бронзовые, гипсовые и всякие прочие бездушные истуканы.
В Риме их было множество — от мелких, неумело вылепленных, глиняных божков, выставленных у бесчисленных алтарей, до напыщенных, бронзовых, конных статуй императоров, которым с таким восторгом поклонялся ненасытный до зрелищ крови и денежных раздач, безбожный римский народ.
Главный истукан — колосс Нерона — был выставлен возле Колизея. Когда‑то изваяние антихриста и губителя украшало вестибюль Золотого дворца, потом Веспасиан передвинул его ближе к своему амфитеатру. Эвтерм и его единоверцы старались обходить это место стороной. Вольноотпущенник с ненавистью глянул в том направлении — сорокаметровый урод устрашающе взирал прямо на него, на Целийский холм и далее на юг.
