Иен Келли - Казанова
Джакомо не был единственным несчастным обитателем замка или единственным там человеком с неопределенным статусом. Так, управляющий замка, немец, которого звали Георг Фельдкирхнер (либо Фолкирхер), считал себя более важной персоной, нежели бедный итальянский библиотекарь, и делал жизнь Казановы невыносимой. Еще один слуга, Карл Видероль (Видерхольт) аналогичным образом презирал Казанову за претензии на аристократизм и литературную известность, хотя сам не умел даже читать. Посетители замка Дукc описывали имение как сообщество настоящих чудаков: «здесь жили конюх-еврей, кучер-француз и английские лошади — вы не понимали, в какой стране очутились», и это вгоняло Казанову в уныние. Еще здесь был элегантный, украшенный фресками в духе барокко садовый павильон, через который можно было ходить вдоль расчерченных французских садов, и огромный английский парк, где устраивались конные скачки.
Но библиотекарь неизбежно имел лишь косвенные связи с истеблишментом, предававшимся скачкам, охоте и стрелявшим фазанов. Шум и запах лошадей были повсюду, а питаться, в отсутствие Вальдштейна, приходилось в неприятной компании Видероля и Фельдкирхнера, готовил же им сварливый и бездарный повар. Пища оставалось единственной чувственной радостью, доступной Казанове, но за столом в Дуксе он видел мало хорошего.
Одним из преимуществ Дукса, однако, с точки зрения Джакомо, являлась близость к городку Теплице, ненадолго ставшему на раздираемом войной континенте центром притяжения для искателей удовольствий и курортниц. В 1787 году княжество с большим замком в Теплице, который по-прежнему доминирует в этом маленьком городке, унаследовал Иоганн Непомук Клари-Альдринген. Иоганн был женат на бельгийской принцессе Кристине де Линь, которая, как и ее отец, князь Шарль Жозеф де Линь, бежала от Французской революции. В это время Казанова и подружился с ними в Теплице. Семья де Линь была связана с Вальдштейном через родственников и знала Казанову по Вене и Праге. Замок де Линя конфисковали революционеры, и в конце 1780-х и в 1790-е годы принц тратил значительные суммы на дом своей дочери в Теплице, с огромными роскошными комнатами, и с видом на городскую площадь. Он чувствовал себя счастливым, встретив другого беженца из дореволюционного высшего общества, и с ним Казанова в последний раз снова с радостью стал шевалье де Сенгальтом.
Революция и ужас террора потрясли людей, на гильотину отправились многие из друзей и бывших любовниц Казановы. Словоохотливая, остроумная, богатая и непростая семья Клари и де Линь приняла библиотекаря из соседнего замка, и он стал гостем вечером в Теплице и в маленьком театре при замке. «Надевайте Ваш парик, мы собирается в Теплице — все Клари и де Линь будут рады видеть Вас», — обращается к Казанове де Линь в своем обычном дружески-приказном стиле. Принц также писал: «Mon cher Казанова, Вы никогда не постареете — не с Вашим сердцем, Вашим гением и Вашим желудком… Приходите к нам повидаться, мы не перестаем говорить о Вас… У меня прямо все прыгает в волнении от такой перспективы».
Именно принцу — писателю, большому любителю женщин и знатоку придворных обычаев и слухов от Версаля до Санкт-Петербурга — Казанова первому показал черновик собственных воспоминаний. Де Линь сказал, что не смог прочесть ни одной главы, чтобы не испытать зависти, удивления, интереса либо эрекции. Он был очарован книгой, как и самим Казановой. Принц был превосходным комментатором, поскольку прожил в чем-то сходную с венецианцем жизнь, и высказал мнение о том, например, что рассказы о царице Екатерине II и о Фридрихе Великом являются наиболее достоверными из всех тех, что ему доводилось встречать. Убежденность де Линя, как бывалого путешественника и сверстника Казановы, в правдивости мемуаров делает его, пожалуй, главным свидетелем в защиту Казановы. Мужчины «упали друг другу в объятия», как было указано, словно беженцы из потерянной эпохи, знающие, что внешний мир «катится к дьяволу».
Де Линь оставил печальный портрет своего друга из Дукса, который, при всем при том, по мнению принца, сам был повинен в собственных несчастьях.
Дня не проходило, чтобы у него не случилось ссоры из-за кофе, молока или тарелки макарон, на которых он настаивал. Повар не смог порадовать его полентой, конюх для поездки ко мне отправил с ним негодного кучера, собака лаяла по ночам, гостей было больше, чем ожидал Вальдштейн, когда привел его к себе угостить за небольшим столом. Охотничий рог раздражал его фальшивыми или резкими нотами. Священник беспокоил его, пытаясь обратить его… Граф не пожелал ему доброго дня… Граф одолжил у него книгу, не сообщив ему… Он рассердился, а люди смеялись. Он показал свои стихи на французском, а люди смеялись. Он жестикулировал, пока читал свои итальянские стихи, они смеялись. Он поклонился, когда входил — как Марсель, известный мастер танца, научил его делать шестьдесят лет назад — люди смеялись. Он исполнял на балу в замке свой менуэт, они смеялись. Он надел свой старый костюм с шелковой золотой вышивкой и подвязки с блестящими пряжками и шелковые чулки, и они смеялись. Он называл их «сволочи».
В редких случаях Казанова решался отправиться дальше Теплице. Он проводил время в Праге в 1787 году и в 1791 году, по случаю коронации нового императора Габсбурга, Леопольда II. Это была возможность встретиться со старыми друзьями. Именно здесь, в театре и на посольском приеме, он наткнулся на молодого итальянца из свиты неаполитанского короля. Маркиз де К. был сыном Леонильды, и поэтому, вероятно, внуком Казановы — ему был двадцать один год. Казанова увидел сильное сходство молодого человека с мужем его матери, покойным маркизом, и предпочел игнорировать возможность того, что молодой человек являлся ему и сыном и внуком от кровосмесительной встречи с Леонильдой в 1770 году. Как Казанова отметил, молодой человек был мудр не по годам.
Это было время маниакального писательства Джакомо. Он проводил за столом часы в надежде получить экономическую выгоду и убедить правительства в своей способности управлять лотереей. Он задумал снова написать о Вольтере и о России и отправил десятки писем, но, в основном, не далеким европейским литераторам, а местным друзьям и молодым женщинам, которые стали доминировать в его жизни в последние годы, Сесиль де Роггендорф и Элизе фон дер Рекке.
Многие подробности о жизни Казановы в Теплице и Дуксе известны благодаря беспокойному внуку де Линя, принцу Шарлю Клари, которого обычно называли Лоло. Он написал толстый журнал и много писем о человеке, которого называл «Каз», а также поведал нам об укреплявшейся дружбе Казановы с собственным «злобным» дедом, принцем де Линем и с разведенной Элизой фон дер Рекке, дружившей с обоими постаревшими кутилами. Они были, как писал восемнадцатилетний Лоло, весьма веселыми, когда не говорили о прежних временах и собственных душах, и полны нежных воспоминаний об ушедшей эпохе. «Я когда-нибудь говорил о боли воспоминаний? — писал пожилой де Линь. — Что такое жизнь? Как мало в ней моментов истинного счастья? И как они недолговечны?» Ежегодно в течение нескольких месяцев Казанова и он утешали друг друга, встретившись в красивом и маленьком оживленном курортном городке Теплице с его космополитичными салонами и крохотным замковым театром.
Заметки Казановы из Дукса включают в себя ряд напоминаний для других членов домохозяйства, инструкции по изготовлению мыла для белья, рецепты поленты и печенья по-бурански, жалобы на плохие дрова и Фельдкирхнера. Кроме того, Казанова сочинил к Фельдкирхнеру десятки писем — с бранью, враждебных и презрительных, — но немногие из них, если вообще хоть одно, были отосланы. В одном из них, написанном на оборотной стороне заметок о реформе календаря, Казанова отказывает управляющему в его приглашении на кофе. «Я не хотел бы, — пишет венецианец, — допустить дисбаланс в вашей экономической системе». Это не было счастливой жизнью в доме престарелых.
Джакомо стал не только враждебным, его преследовала депрессия. Когда его мир сузился до комнат замка, оживление в жизнь итальянца внесли Элиза и Сесиль, хотя они служили для Казановы болезненным напоминанием о его собственных стесненных обстоятельствах и об «ослабевшей» способности находить «наслаждение в удовольствиях». Элиза, по-видимому, говорила с ним по поводу его депрессии, потому что он оставил ей печальный небольшой трактат об эвтаназии. Но такой путь был не для него.
Мало что из написанного Казановой было опубликовано, поскольку недоставало требовавшихся для этого подписчиков — круг друзей, умерших либо обиженных им, постоянно сокращался. В 1786 году, однако, была издана философская работа «Мыслитель», после чего в 1787 году последовала публикация «Истории моего побега» — истории, уже хорошо известной в Европе, но лишь время от времени рассказываемой доходчиво и без фактических пробелов. Затем Казанова сосредоточился над «Икосмероном» — научно-фантастическим романом, который будет опубликован в Праге в 1788 году. Роман состоял из пяти томов, и его было трудно читать даже по меркам того времени, но Казанова становился все более многословным и в жизни, и в творчестве. По мере уменьшения числа посетителей Дукса его письма все удлинялись, а проза и математические работы прибавляли в объемах. Тем не менее три брошюры «О расчете удвоения куба, которое занимало математиков от древнего Египта и до Декарта и Ньютона» в 1790 году были опубликованы в Дрездене. Но это не принесло университетского признания, на которое рассчитывал Казанова, и не решило математической проблемы. А Казанова был уверен, что его математический труд, наряду с фантастическим романом, обеспечат ему бессмертие — и заставят слуг из Дукса прекратить насмешки над ним.
