Иен Келли - Казанова

Примерно тогда же да Понте вернулся в Прагу и изменил либретто, рискуя попасть под порицание придворной цензуры из-за привнесения в драму ряда дерзких акцентов. В этот момент и появился Казанова. Его участие в «Дон Жуане» встречает мало документальных подтверждений — две страницы заметок (сейчас они находятся в пражском архиве), из которых следует, что он, похоже, вносил поправки в работу да Понте, в слова Лепорелло и Дон Жуана во втором акте оперы, перерабатывая историю пражского музыканта Мейснера. Однако некоторые факты очевидны: да Понте не был в Праге, когда в оперу в последнюю минуту вносились дополнения, но Казанова там был. Итальянец прекрасно знал труппу, немного знал Моцарта и, возможно, решил поучаствовать.

Он без приглашения пришел на сбор итальянской оперной труппы, которая работала в театре Ностица. Туда входило несколько венецианцев — многие были известны Казанове — и компания репетировала, точнее пыталась, покуда наскоро и беспорядочно написанные части оперы по кускам прибывали из дома господина Моцарта. Раздраженные участники, по словам Мейснера, в конце концов заперли Моцарта в комнате наверху театра и сказали, что не выпустят его, пока композитор не закончит «Дон Жуана». В силу своей риторики, обаяния и, возможно, богатого опыта борьбы с истериками профессионалов театра, Казанова убедил взбунтовавшихся, что Моцарт закончит оперу и нужно ему позволить выйти из его «одиночной камеры». Моцарт, должным образом признательный, в ту же ночь написал увертюру, добавив зловещие аккорды из пятнадцатой сцены третьего акта во вступление к опере. Но премьеру все равно пришлось отложить, в назначенный вечер директор театра решил, что новая опера Моцарта непригодна для показа публике и вместо нее надо дать столь любимую «Свадьбу Фигаро». Опера «Дон Жуан» была, наконец, представлена на суд зрителей 29 октября, и Казанова видел ее премьеру. Пражская и, позднее, венская аудитория восторженно приняли сочинение. Среди множества отзывов можно встретить и слова Гете: «Ее давали каждый вечер в течение четырех недель, и весь город был так увлечен, что даже жалкий лавочник занимал себе место в партере или в ложе вместе со своей большой семьей, и никто не мог пропустить зрелище горящего в аду Дон Жуана».

Забытые почти на два столетия, доказательства из пражского архива поддерживают версию Мейснера о том, что Казанова работал над «Дон Жуаном», либо с да Понте и для итальянской оперной труппы, либо же ради собственного удовольствия. Даже если правда последнее, пристальный интерес и точное знание недавно исполненного произведения говорят в пользу причастности Джакомо к его созданию. В пражском архиве хранятся два варианта десятой сцены из второго акта, в которой Дон Жуана и его слугу Лепорелло ловят на обмане три переодетые маски, здесь чувствуется рука Казановы. Диалог написан на сложенной вчетверо дорогой бумаге. Это не просто заметки-примечания: написанное читается как замысел или же часть большого проекта.

Кто автор этих элегантно оформленных страниц? Видел ли их да Понте или только члены труппы, пытавшиеся сделать связный спектакль в отсутствие оригинального либретто и с безнадежно запаздывающим композитором? Насколько «Дон Жуан» был и остается образом Казановы? В смысле собственно текста — Джакомо если и участвовал, то крайне мало. Из сохранившихся заметок Казановы следует только ситуационная связь с тем либретто, которое сейчас исполняется, и неизвестно, включил да Понте предложения Казановы в премьерный спектакль на сцене Ностица или нет. Возможно, да Понте переработал их на свой лад позднее и утерял «оригинал» Джакомо, или, может быть, Казанова сохранял свои правки к опере, потому что они никогда не были в ней учтены. Мы знаем тем не менее, что Казанова присутствовал в 1787 году на премьере в Ностице. Очень жаль, что он не написал об этом ничего, кроме заметок, касающихся либретто. Был ли он обижен на то, что его идеями так в итоге и не воспользовались? Ревновал ли он к почету, которым окружили его друга и порой соперника, благодаря истории, которую Казанова имел право рассматривать как собственную? Где-то примерно в то же время Казанова стал составлять свой «каталог песен». Казанова никогда не превзойдет явно преувеличенный список из тысячи восьмисот побед Дон Жуана, но будет без стыда и раскаяния на свой собственный лад вершить свою жизнь параллельно великому опусу да Понте и Моцарта; увиденному им в Ностице.

Акт V, сцена V

Замок в Дуксе

1787–1798

Вы слышали этого необыкновенного человека? Я знаю лишь нескольких людей, которые могут сравниться с ним в познаниях, интеллекте и воображении.

Здесь [в Дуксе] находится еще один совершеннейший оригинал, брат художника Казановы из Вены, литератор, поэт, философ, астролог, предсказатель и колдун — полубезумец.

Примерно в феврале 1784 года Казанова в качестве секретаря венецианского посла в Вене присутствовал на обеде с графом Йозефом Шарлем де Вальдштейном, главой знаменитой пражской семьи с поместьями по всей Чехии. Граф в свои двадцать с чем-то лет еще не состоял в браке — к огорчению его матери, — служил императору Иосифу II и владел огромным имением Дукc (иначе — Духов) на северо-востоке Чехии. Дукc располагался вблизи модного курорта горячих источников, Теплице, и не очень далеко от Дрездена, поэтому вполне вероятно, что Казанова слышал о нем раньше. Однако он не мог знать, что в замке имелась библиотека, насчитывавшая, как он сам потом утверждал, сорок тысяч томов — или всего лишь двенадцать тысяч, если верить брату Вальдштейна, «и большинство из них я бы бросил в огонь». Тем не менее собранию книг в 1784 году потребовался библиотекарь.

Казанова умел ладить с шумными молодыми аристократами, и Вальдштейн оказался одним из таких. Общего у мужчин было только пристрастие к разнообразному чтению и некоторые специфические познания в каббале. При их первой встрече граф упомянул книгу «Ключи Соломона», а позднее тем же вечером повернулся к венецианцу-каббалисту и сказал: «Стало быть, поезжайте в Чехию со мной. Я отправляюсь завтра».

Приглашение было принято не сразу, но когда 23 апреля 1785 года умер Фоскарини, Казанова оказался и безработным, и бездомным. Опять. Он совершил поездку в Карлсбад, чтобы увидеть свою старую подругу принцессу Любомирскую, бывшую там на водах, а затем поехал в Теплице и Дукc. Он согласился занять пост библиотекаря в замке за годовой оклад в тысячу флоринов (тогда — около ста фунтов) — это была солидная плата — и вдобавок получил возможность питаться вместе с хозяевами домашней пищей, статус гостя и разрешение совершать регулярные поездки в Теплице. Хотя Казанова часто бывал в Праге — следя за публикацией своего романа «Икосмерон» и премьерами опер «Дон Жуан» и «Милосердие Тита», и еще чаще в Теплице, в течение долгого времени ему приходилось жить в маленьком чешском городке. Переезд в Дукc стал последним в его жизни.

Хозяин, граф Вальдштейн, в Дуксе часто отсутствовал. Казанова, несомненно, завидовал графским подвигам в Европе: попытке увезти в безопасное место французскую королевскую семью, прославившей аристократа в Лондоне и Вене как мужественного и храброго человека. Возможно, именно Вальдштейн послужил прообразом для вымышленного героя романа «Алый Первоцвет». Однако про свой долг перед семьей и про своего библиотекаря граф забывал.

Комнаты Казановы в замке выходили окнами на парадный двор и на центральную площадь Дукса, тогда и ныне — унылого провинциального городка. Относительно современный замок был построен в стиле классического итальянского барокко, поэтому напоминал церковное учреждение и казармы и пребывал в довольно запущенном состоянии, хотя при нем также имелись охотничий домик и конюшня на сто двад цать лошадей — район был известен как прекрасное место для лесной охоты, с суровой погодой, продолжительной снежной зимой и тяжелой атмосферой из-за запаха добываемого поверхностным способом угля. У ворот возвышался обелиск в стиле барокко со зловещими вырезанными в камне сценами, изображающими ад. Когда Казанова смотрел на падение Дон Жуана в «ад» — в люк на сцене Ностица, — то, возможно, думал, что он сам страдает от собственного варианта «dissolute punito» («наказания распутника») — наказания провинциальным адом за то, что жил слишком на широкую ногу и слишком хорошо.

Джакомо не был единственным несчастным обитателем замка или единственным там человеком с неопределенным статусом. Так, управляющий замка, немец, которого звали Георг Фельдкирхнер (либо Фолкирхер), считал себя более важной персоной, нежели бедный итальянский библиотекарь, и делал жизнь Казановы невыносимой. Еще один слуга, Карл Видероль (Видерхольт) аналогичным образом презирал Казанову за претензии на аристократизм и литературную известность, хотя сам не умел даже читать. Посетители замка Дукc описывали имение как сообщество настоящих чудаков: «здесь жили конюх-еврей, кучер-француз и английские лошади — вы не понимали, в какой стране очутились», и это вгоняло Казанову в уныние. Еще здесь был элегантный, украшенный фресками в духе барокко садовый павильон, через который можно было ходить вдоль расчерченных французских садов, и огромный английский парк, где устраивались конные скачки.