Р. Грейвз - Золотое руно

Вскоре Ясон услыхал странный шум: что-то то ли шуршало, то ли скреблось. Медея шепнула:

- Это змей выползает из гробницы. Он занимает свое место на дереве.

Она провела его в центральную часть святилища, вымощенную змеевидным узором, в форме равностороннего треугольника, а когда он туда вступил, луна окончательно вышла из облаков. В дальнем углу треугольника за круглой белой гробницей, где покоились священная челюстная кость и пуповина, рос древний кипарис.

Ясон резко втянул носом воздух. Наконец-то он достиг цели своих странствий, но он охотно отдал бы пять лет жизни за то, чтобы снова очутиться на Лемносе с пышнотелой Гипсипилой, да играть с ней в кости на поцелуи под раскрашенным балдахином, и чтобы утренние пташки сладко пели им с розовых кустов под окном. Перед ним, привязанное к кипарису, сияло под легким досчатым навесом Золотое Руно, висевшее вниз головой, как бы в насмешку над Богом Овном; а вокруг ствола и ветвей дерева обвил свои кольца змей Прометей. Он медленно покачивал своей широкой головой и высовывал свой раздвоенный язык, а Медея пела ему по-гречески. Ясон прикинул, что по длине он в четыре раза больше роста высокого мужчины, а по толщине - как бедро человека. Медея взяла корзину из дрожащих рук Ясона и подняла крышку. Она вытащила петуха, сняла капюшон у него с головы, развязала ему ноги, поставила наземь и насыпала ячменя поклевать. Затем обратилась к змее, напевая негромко и ласково:

Черного, черного петуха

Принесла тебе Медея.

Смотри, Прометей, как черен он,

Съешь его, не жалея.

И пусть будет крепок потом твой сон,

Крепок сон Прометея.

Большой змей оставил кипарис, развернувшись во всю длину и шурша, пополз к ним, но запах Ясона встревожил его, и он внезапно зашипел: ибо у всех диких тварей вызывает беспокойство кислый запах, испускаемый испуганным человеком. Медея успокоила его ласковыми словами, как мать капризного ребенка, и добилась от него повиновения. Ее голос успокоил и Ясона, запах его стал чище и больше не раздражал змея. Змей Прометей заметил петуха и свернулся, чтобы его поразить. Петух всполошился, прекратил клевать ячмень, опустил гребень и дрогнул. Змей отвел назад голову и внезапно метнул ее вперед, словно копье.

- Закрой глаза! - приказала Медея. - Ни одному мужчине не дозволено наблюдать трапезы Прометея.

Ясон закрыл глаза. Когда ему велено было их открыть, змей уже проглотил петуха - вместе с перьями, лапками и клювом. Медея протянула назад руку, Ясон поднес ее руку к губам, они молчали.

Вскоре змей медленно уполз обратно к кипарису, обвил его, и Медея снова ему запела. Ясон заметил, что теперь змей, раскачиваясь, больше не попадает в такт музыке, а медленно движется. Голова его падала все ниже и ниже: ибо перья петуха были обрызганы наркотическим соком высокого, с раздвоенным стеблем кавказского крокуса шафранового цвета, корень которого красен, как свежее мясо, и который известен теперь как цветок Прометея. Медея срезала этот корень, когда луна была полной, и положила его, чтобы пустил сок, в раковину из Каспия с тремя витками.

Затем она сняла с груди ветвь можжевельника и стала медленно помахивать ею перед глазами змея, описывая священную восьмерку. Змей расслабился, он свисал с ветвей, и голова его раскачивалась, словно у мертвого, рядом с раскачивающейся головой Овна.

- О, возлюбленный Ясон, - сказала Медея то ли смеясь то ли плача. - Теперь подойди и возьми свою награду. Вот нож.

Ясон взобрался на кипарис, обвитый огромными кольцами одурманенного змея, холодными, как смерть, на ощупь. Он перерезал кожаные ремешки, которыми было привязано к дереву Руно за четыре ноги, схватил его за хвост и начал снова спускаться. Он невольно гримасничал, как если бы осушил рог кислого вина, и все же, когда он снова стоял на каменных плитах, слава его деяния согрела ему желудок и заставила лицо вспыхнуть. Руно было удивительно тяжелым из-за огромных забитых рогов и золотой каймы. Ясон обвязал его вокруг себя под одеянием. Затем Медея снова вручила ему корзину, и он последовал за ней.

Они вновь пересекли двор Бога Войны, не оглядываясь. Часовые с бычьими головами отворили ворота, чтобы их выпустить и низко им поклонились. Они благополучно зашагали по кипарисовой аллее к городу. Медея шла впереди, не говоря ни слова. Ясону хотелось бежать, но шаг Медеи был медленным, словно она погрузилась в раздумья.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Когда Ясон и Медея снова оказались в виду Эа, Ясон испустил клич, о котором заранее было договорено - унылый вой магнезийского Леопарда, который заставил лаять всех домашних собак в городе. То был сигнал сыновьям Фрикса начать кровавую диверсию, под прикрытием которой "Арго" мог бы спокойно отплыть прочь. Они пробежали по дворцу, каждый - через отдельное крыло, вопя одновременно, так что крик этот отдавался эхом в каждом коридоре:

- О, негодяи! О, о! Месть святотатцам!

Ээт вскочил со своего высокого ложа, полуодетый и напуганный, чтобы спросить, что случилось, и тут вбежал Фронт и сказал:

- Увы, Твое Величество! Грязный албанин, твой предполагаемый зять, осквернил и твой дворец. Он кастрировал и запряг в насмешку в двойное ярмо священных быков, дар твоих союзников-тавров. Но это следовало ожидать от питающегося вшами дикаря, для которого Бык - символ всяческих зол.

Весть о святотатстве, словно огонь, распространилась по дворцу, и таврийка Идия, камнеокая мать Медеи поспешно послала своего сына Апсирта за жрецом Быков из святилища Бога Войны. Вскоре они примчались по аллее целой оравой, и сама Идия отворила Северные ворота, чтобы их впустить. Не говоря ни слова, они побежали во дворец, размахивая секирами, под жуткий рев бычьих рогов, вертевшихся на длинных шнурах. Затем завязался бой между таврами и албанцами, и тщетно Ээт пытался разнять обе стороны. Тавры высадили вскоре своими секирами крепкие двери внутренних покоев и, увидев своих покалеченных и оскорбленных богов, возбудились и рванулись мстить. Секиры их взлетали и падали, словно цепы, пока сын Стира, обрушившись на них с галереи вместе со своими албанскими копейщиками, с боем не вытеснил их из зала.

Битва то разгоралась, то гасла, и трупы громоздились друг на друге в дверных проемах и коридорах; а аргонавты под командованием Анкея Большого выскользнули украдкой через неохраняемые ворота - те самые, в которые впустили тавров, и, обойдя город, никем не замеченные спустились к реке.

Аргус и Навплий пришвартовали "Арго" в узкой заводи в тени тополиной рощи. В том самом месте, где сошел на берег Фрикс поколение назад, когда привез украденное Руно Ээту. Ясон и Медея были уже на борту, когда Анкей со своим отрядом поспешно взошел на корабль, и все было готово к бегству. Они торопливо заняли места, натыкаясь друг на друга в темноте, ибо луну закрывали не только облака, но и листва тополей; затем некоторые, взяв шесты, начали отталкиваться. Но Линкей, пересчитав всех по головам, вскричал яростным шепотом:

- Стойте! Одного не хватает. Вспомните наш договор, аргонавты! Мы не можем отплыть, бросив товарища.

- Кого нет? Кого? - нетерпеливо спросил Ясон. И пожаловался: - Я ничего не могу различить в этой темнотище, Линкей, и не верю, что даже ты это можешь.

- Кто сидел на скамье с Мелампом, сыном Ареса? - спросил Линкей.

- Афинянин Бут, - прошептал Меламп. - Ты прав, Линкей. Его нет.

- Бут, Бут, где ты? - позвал Ясон.

- Тссс, - сказали все хором, - не так громко!

Ясон снова стал звать Бута резким и раздраженным тоном. Никакого ответа.

- О, о, кто-нибудь знает, где он? - спросил Ясон, едва не плача.

Афинянин Фалер ответил:

- Увы, благородный Ясон около часа назад, или, возможно, меньше, по крайней мере, прежде, чем Фронт поднял тревогу во дворце, я встретил нашего товарища Бута в коридоре. "Смотри, Фалер, - сказал он. - Я не вынесу, если покину Эа, не отведав колхского горного меду, который Автолик и два его брата считают ядовитым. У меня кусок сот, полных сладкого меда, принесенного сегодня утром из горного леса азалий. Понюхай, как изысканно пахнет. Попробуй немного, дорогой Фалер, как собираюсь попробовать и я. Давай вместе убедимся, что эти фессалийские волки - легковерные глупцы". Но я ответил: "Нет, Бут, нет. Пусть лихо само меня ищет, я его искать не отправлюсь". Тогда Бут поднес соты к губам и, лизнув их сперва языком, откусил и набил полный рот. Он сказал: "У меда горький, но приятный вкус. Вот видишь, я не раздулся и не умер ни с того ни с сего! Ну, попробуй, умоляю тебя, Фалер!" Но я снова отказался, повернулся и покинул его, предоставив ему самому доедать свои соты. С тех пор я его не видел и ничего не слышал о нем.

Ясон сказал:

- Бог Аполлон, когда поймет крайность обстоятельств, несомненно, освободит нас от клятвы взаимопомощи, которую мы дали его именем. Ибо если мы пошлем в город отряд, чтобы спасти Бута, который, возможно, уже умер от яда, ни один из нас не имеет надежды благополучно вернуться; а нам не будет хватать гребцов и бегство для оставшихся окажется невозможным. Неужели безумная и самонадеянная выходка Бута должна быть смертным приговором его товарищам, равно как и ему? Я говорю - нет. Отчаливаем, аргонавты! Пусть Бут, коли уж он такой знающий по части пчел, сам выбирается из потревоженного улья Эа, откуда мы уже осмелились похитить и золотой мед, то есть - Руно, и юную царицу пчел Медею.