Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
Сев на коней, послы в сопровождении стражи спокойно поехали к себе на Городище, где стояли у наместника великого князя.
Безрядье, убийства и грабежи продолжались по всему Новгороду. Убийцы настигли и убили Захария Овинова с братом его Кузьмою на владычном дворе, убили еще некоторых доброхотов московских, а у тех, которых не нашли, дворы разграбили. Многие из сторонников Москвы – бояре, житьи и прочие – разбежались, а иных из них настигли и, схватив, посадили в темницы. Послам же московским и страже их никто из народа никакого зла не сделал: одни не хотели, другие не смели.
Господа чтила послов, но долго не давала ответа, ибо дьяк Далматов по наказу государеву требовал ответ писанный, чтобы всякая измена новгородская вошла бы в изборник новгородских провинностей.
Наконец послов отпустили именем веча с такой грамотой, обращенной к обоим великим князьям. Главное из нее прочел дьяк Далматов обоим воеводам:
– «Вам, господам своим, челом бьем, а государями вас не зовем; а суд вашим наместникам на Городище по старине; а вашему суду великих князей и ваших тиунов у нас не быть. Дворища Ярославля вам не даем. На чем на Коростыни мир кончали, по тому докончанию хотим с вами и жить…»
Старый воевода князь Федор Давыдович, выслушав это, покачал головой и со вздохом сказал:
– Сами собе смерть подписали…
Только июля тринадцатого послы государевы воротились в Москву и привезли с собой ответную грамоту господы новгородской.
Иван Васильевич, хотя давно уж знал все о делах новгородских от наместников своих и бежавших доброхотов московских, был весьма рад этой грамоте. Передавая ее дьяку Курицыну, Иван Васильевич сказал:
– Пусть дьяк Гусев переписать велит грамоту для изборника о воровстве новгородском. Моим судом судились, государем звали, а тут от всего отрекаются…
На другой день после этой беседы, когда грамота была переписана, дьяк Курицын за ранним завтраком снова принес ее государю. Великий князь повелел Саввушке немедля заложить колымагу.
– Поедем мы с Федор Василичем к митрополиту, – сказал он, – и ты с нами, взяв малую стражу.
Владыка Геронтий встретил государя у красного крыльца в сопровождении духовных чинов, которые при митрополичьем дворе служат ему.
Приняв благословение от митрополита, государь и дьяк Курицын поднялись в переднюю владыки. После краткой молитвы Иван Васильевич сел на государево место и сразу начал беседу о деле.
– Отец мой и богомолец, – обратился он к владыке, – новгородцы крамолу куют, как перед Шелонью, мятежи зачали и под короля Казимира идти хотят. От всего, в чем крест целовали, отрицаются, а на нас лжу положили и всякое бесчестье…
Митрополит Геронтий, пораженный словами государя, крестился и говорил скорбно:
– Аще кого Господь наказать хощет, лишит первей всего разума. Сии же бесы богоотступники совсем без разума стали.
– Отче святый, – продолжал Иван Васильевич, – прочти сию дерзкую грамоту.
Митрополит взял новгородскую грамоту из рук Курицына и, читая ее, восклицал:
– Воровство у них на уме, воровство!.. Не токмо в словах своих отрицаются, а и в том, что было! В судах твоих, государь, отрицаются. К Литве захотели, а Рым к ним руку тянет через короля Казимира.
Сокрушенно качая головой, владыка Геронтий возвратил грамоту дьяку Курицыну.
– Истинны слова твои, отец мой и богомолец! – воскликнул Иван Васильевич. – Помощи твоей и Церкви святой жду яз ныне! Русь православную спасать надобно от скверны латыньской! Клянусь пред Богом радеть о сем, живота не щадя! – Государь встал и, несколько раз перекрестясь на образа, продолжал: – Отче святый! Молю тя, скажи утре во храме слово о сем, хочу меч карающий обнажить на веры отступников и крестного целования преступников.
– Да поможет те Господь в сем деле святом, сыне мой! – воскликнул митрополит.
– Аминь, – отозвался великий князь и добавил: – Ныне же молю тя, подумай малое время с Федор Василичем, которого тут тобе оставляю. Он тобе, отче, все подробно о зле новгородском расскажет. Яз же за благословением на рать великую к матери своей поеду.
На другой день вся Москва, посады и пригороды загудели церковным звоном, от всех церквей пошли крестные ходы в Кремль к собору Михаила-архангела, где должен был служить обедню сам митрополит Геронтий и сказать слово о зле новгородском.
В Кремле все площади, улицы и переулки около церквей были полны народом. Стояли плечо к плечу, а в церкви и войти уж нельзя – столько людей там.
Гул колокольный и шум толпы был непрерывный, и только после обедни вдруг везде тихо стало: колокола смолкли, пения церковного не слышно, и на улицах в толпе тишина, словно вымерло все кругом. Это слово свое о зле новгородском начал митрополит Геронтий, но слово его слышно было только в соборе. Все же на улицах было тихо, говорили вполголоса, ибо слова владыки передавали по рядам от Михаила-архангела во все стороны.
Митрополит горячо призывал всех на защиту Руси и веры православной, говорил, что великий князь снова становится карающим мечом в руке Божьей против латыньства господы новгородской.
В конце слова своего Геронтий повелел всему духовенству по всей Руси православной – во всех церквах и монастырях призывать народ на рать с новгородцами, от веры отступающими и крестоцелование преступающими.
После этого митрополит и служившие с ним епископы и священники в полном облачении вышли из собора вслед за великим князем, но государь вместе со всем семейством своим остался на паперти. Они же, сойдя на площадь, отслужили молебен о даровании победы московскому воинству.
Под звон колоколов, принимая благословение крестом от священников, стоявших на паперти, народ, взволнованный и возмущенный новой изменой новгородцев, в суровом молчании медленно стал расходиться по домам.
Иван Васильевич, все семейство его, старая великая княгиня Марья Ярославна и братья государя Андрей меньшой да Борис в колымагах своих поехали в хоромы великого князя.
Когда народ узнавал ехавших впереди обоих великих князей, Ивана Васильевича и Ивана Ивановича, громкое «ура» потрясало кремлевские улицы, прорываясь сквозь гул колоколов. Иван Васильевич, склоняясь к уху сына, прокричал ему:
– С сего дни проповедь митрополита пойдет по всей Руси! Слова его, яко незримые воины, почнут бить новгородцев за измены их! Народ за нас будет, а в сем главная сила для полков наших!
В ближайшие же дни после молебствия на площади принялся великий князь за приготовления к войне. Прежде всего послал он гонца к великому князю тверскому Михаилу, брату покойной Марьюшки.
– Узрим вборзе, что и как дядя твой родной для нас содеет, – сказал он сыну, – он тоже от нас в зарубежную сторону глядит.
– Не посмеет, чаю, в помощи нам отказать, – неуверенно произнес молодой великий князь.
Иван Васильевич усмехнулся.
– Днесь с часу на час жду ответа, – сказал он, нетерпеливо потирая руки. – Первая ласточка будет…
Дверь в покой государя отворилась, и начальник княжой стражи Ефим Ефремович ввел боярского сына Леваш-Некрасова, которого Иван Васильевич посылал в Тверь.
– Сказывай, – приказал великий князь.
– Великий князь тверской тобе повестует: «Будь здрав брат мой, подай Бог тобе успеха. Шлю яз тобе воеводу своего знатного князя Михайлу Федорыча Микулинского со многими полками. Будешь идти землей моей, везде полкам твоим корм готов будет: и людям, и коням. Яз же сам рад буду за столом у собя брата моего видеть…»
– Добре! – воскликнул радостно великий князь и, налив кубок вина подал его вестнику.
– Пей, Трофим Гаврилыч, во здравие да иди отдыхать. Вижу, вельми устал…
– Будьте здравы, государи, – проговорил вестник и, выпив, вышел с поклоном…
– Теперь, Иване, других твоих дядей звать буду, – весело продолжал Иван Васильевич, – Андрея большого да Бориса. Андрей-то меньшой и сам пойдет. А о старших братьях придется мне бабке твоей челом бить. Ее послушают – она их опора…
В хлопотах этих предвоенных и август прошел, и в последний день его журавлиный отлет начался. Наступил и сентябрь-ревун, и встретила Русь на первое число праздник Семена-летопроводца. Начались уж в деревне посиделки и осенние хороводы, а великий князь все еще не начинает похода, давно уж решенного. Все с воеводами думает и все карты, которые чертили еще для шелонского похода семь лет назад, снова разглядывает. Воеводы же волнуются и, не смея сказать Ивану Васильевичу, сыну его Ивану Ивановичу докучают, что время зря государь упускает, новгородцам дает к войне подготовиться.
Не выдержал молодой великий князь и сентября десятого сказал осторожно об этом родителю своему, якобы от себя.
Рассмеялся великий князь и спросил, глянув в лицо сыну:
