Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
— Господин Ираклий, — сказал граф Сегеди, — представьте ваш контракт и приступайте к своим обязанностям.
— С удовольствием, — ответил я. — Но, к моему прискорбию, он остался в юридической конторе.
— Может быть, сгодится этот? — Дата Туташхиа достал свой экземпляр и передал графу.
Пока граф читал наш договор, я передал другим документ о помиловании, а сам побежал в кабинет за чернилами и ручкой. Потом я взял протокол и подписал его как адвокат и поверенный в делах Туташхиа.
Граф стоял посреди комнаты, держа в руке контракт между Ираклием Хурцидзе и лазским дворянином Арзне-вом Мускиа.
— Сколько лет вы не виделись со своим двоюродным братом Мушни Зарандиа? — спросил он.
— Шестнадцатый год, ваше сиятельство, — ответил Дата Туташхиа.
— Два часа назад он был здесь. — Граф показал рукой на улицу.
— Зачем? — спросил Туташхиа.
— Если бы вы собрались бежать… Он должен был вернуть вас, уговорить, что вам ничего не грозит.
Сегеди вынул из кармана часы и, посмотрев на них, добавил:
— Мушни Зарандиа просил передать, что сегодня в девять часов вечера он будет у вас в гостинице.
Все мы вышли на улицу проводить графа, а когда экипаж скрылся за углом и мы вернулись к столу, Дата Туташхиа сказал негромко:
— Зачем такие люди идут в жандармы?
— Сейчас Сегеди едет к своим жандармам и думает: зачем такие люди идут в абраги? — ответил ему Элизбар Каричашвили.
ЖЁЛТАЯ ТЕТРАДЬ
Прошло одиннадцать лет с той поры, как навсегда исчез из моей жизни Дата Туташхиа, и семь с того дня, как Нано Тавкелишвили-Ширер оставила нашу страну и поселилась в Калифорнии.
По принятым у нас нормам юриспруденции и нотариальным законам, как раз к этому времени истекал срок хранения бумаг, которые эти два необычных моих клиента оставили на попечение в моей конторе. Одни пакеты они отдали мне сами, другие присылали потом разными путями. Оба они уже больше семи лет хранили молчание, и я обязан был вскрыть пакеты, чтобы узнать, не проливают ли они света на тайну жизни их владельцев, нет ли там прямых распоряжений и просьб, которые по каким-либо причинам они не могли предать гласности в прежние годы.
Одиннадцать и семь лет! Достаточный срок, чтобы забыть нашу дружбу, теплоту наших встреч, чтобы человек моей профессии взял нож и хладнокровно, как мясник, взрезал конверты. Но я перебирал их один за другим, а руки мои дрожали. Потом я отложил нож, с трудом удерживаясь от подступивших к горлу слез. Конечно, я и прежде много думал о тех днях, но сегодняшние мои воспоминания были переполнены особой печалью, особой тоской по этим людям, которые так ненадолго и так бурно переполошили мою жизнь и скрылись стремительно, как скрывается упавшая с неба звезда.
Скрылись — и нет их!
Вахтанг Шалитури кончил свою отчаянно озлобленную жизнь офицером во время осады Порт-Артура, когда упавший снаряд не оставил от него и следа. Сандро Каридзе пришел к заключению, что монастырь — лучшее место для уединения и философских раздумий, бросил свою службу и постригся в монахи. Однажды я столкнулся с ним на станции Дзегви, но он отвел глаза и сделал вид, что не узнал меня. А Элизбар Каричашвили, тот и вовсе исчез с моего горизонта. Говорят, в деревне у него оказался старый-престарый дом и клочок захудалой земли. Он поселился там, хозяйничает и разводит цветы. Гоги, это я знаю сам, осточертела его ресторанная жизнь, он принимал участие в серьезном политическом деле; на его деревянную ногу снова надели кандалы и отправили в Сибирь. Каждый месяц я посылал ему десять рублей, пока он был жив.
Я уже сказал, что от Нано не доносилось ни звука… Будь она жива, она не могла бы не дать мне вести о себе, хотя бы мимолетной. Значит, ее не было уже в живых… Но эхо жизни Даты Туташхиа время от времени докатывалось до меня. Он жил, он яростно боролся с собой, он оставался таким, каким был всегда, — прекрасным, единственным, ни на кого не похожим. Во всяком случае, полгода назад было так. А к моменту вскрытия конвертов, может быть, и его не было на свете…
В пакетах, хранившихся в моей конторе, оказались важные документы и переписка этих двух людей. Все письма, полученные от Даты, Нано держала в отдельном пакете. Письма же Нано были главной ценностью Даты Туташхиа. Моя совесть чиста перед ними, я исполнил все, что они возложили на меня. Их письма я хранил долго, до последнего дня существования моей адвокатской конторы. А когда пробил час и я обязан был уничтожить архив, то писем Даты и Нано я не смог сжечь сразу, а сначала переписал в эту тетрадь.
Лаз! Я должна тебе сказать… Но мешают люди, а мы никогда не бываем вдвоем. Мне зажимает рот страх — вдруг ты считаешь, что женщина не может прикасаться к таким делам?
День вчерашний для меня так же необычен и тревожен, как и. тот минувший день, когда я первый раз увидела тебя на дороге в окрестностях Очамчиры. Видно, встречаться в таких загадочных, невероятных условиях написано нам на роду и предначертано свыше.
Подумай сам и скажи — разве я не права?
Вчера я долго не могла уснуть, все из-за нашей встречи. И спрашивала себя, почему же я думаю о ней непрестанно, как и тогда, в очамчирскую ночь. Только под утро я задремала, не понимая, что происходит со мной.
А утром пришла ясность, все стало на свое место, и я смогла, наконец, понять что меня так бесконечно волнует. Конечно, я не открою тебе ничего нового, но не могу не сказать — ты так безрассудно ведешь себя, лаз!
Ираклий, по-моему, твердо уверен, что ты Арзнев Мускиа. Но даже если бы он знал правду, от него не может быть ничего дурного. Дело не в нем, дело в тебе самом, в том, как вчера, в Ортачальских садах, ты был так губительно неосторожен! Ты знаешь сам, за то, чтоб тебя изловить, обещана награда, и какой-нибудь негодяй будет счастлив выстрелить тебе в спину.
Зачем тебе все это? Почему ты появился здесь? Я не имею права спрашивать, но от тюремной решетки тебя отделяет только шаг… Ради бога, скройся скорей, уезжай! Я посылаю тебе это кольцо в память нашей возвышенной дружбы. Аметист мой любимый камень и камень месяца моего рождения.
Лаз, уезжай!
Н.
Госпожа Нано! Я был поражен, когда получил ваше письмо. А потом радовался, как дитя. Потому что, поверьте, я никогда в жизни не получил ни одного письма. Писать мне было некому и некуда! И все-таки я счастливец, не смейтесь, но это так. Я утверждал это и раньше, но все смеялись в ответ, зная мою жизнь. Но не будь я счастливцем, разве встретил бы я вас в Очамчире? И после этого жить и бродить по белу свету лишь для того, чтобы встретить вас второй раз. Только с избранником судьбы возможны такие чудеса. И сегодня еще одно чудо — первое в жизни письмо, написанное самой прелестной в мире рукой! Конечно, вы сами не можете и понять, что значит ваше письмо. Этого никто не сумеет понять. Человек, подобный мне, не сможет устоять на земле, если нет никого на свете, кто бы подумал и потревожился о нем. А я уже давно живу так, что принужден в полном одиночестве думать и о себе и обо всем на свете. Оба эти груза вместе я должен нести один. Их нельзя разделить и каждый тащить отдельно или суетливо взвалить на плечи только один из них… И, верно, очень хорошо, что я один, что весь мир во мне одном. Однако человек, такой, как я, в конце концов, забывает, что о нем может думать другой человек. Забывает… И потребность в таком чувстве притупляется и словно отмирает, будто зарастает мхом и покрывается пеплом. Так ты и живешь — то тяжело, то легко, то весело, то печально — и не подозреваешь даже, что человек одарен еще одним прекраснейшим свойством — радостью от того, что кто-то другой думает о тебе, искренне и бескорыстно беспокоится о твоей судьбе. Как драгоценный камень, редка и дорога та радость. Сколько невидимых нами усилий совершается на небесах, чтобы спустить нам эту благодать. Всевышний, я уверен, делает это для избранных. И таким избранным стал я… Как же не считать себя счастливцем, если вы одарили меня такой радостью.
Вы спрашиваете, зачем я приехал сюда… Отвечать слишком длинно, но, когда мы встретимся, может быть, сумеем поговорить об этом — так предсказывает мне сердце. Пусть вас ничто не волнует, госпожа Нано, у меня нет дурных предчувствий… Не думайте, что я целиком полагаюсь на случай, но я верю в свой дар предвидеть. Как мне не верить… Природа вручила мне его заведенным, как часы, и я имел тысячу возможностей испытать его на прочность. Только не думайте, бога ради, что я эгоист и не считаюсь ни с кем, кроме себя. Если человек, как я, провел всю жизнь в гонениях, в поисках прибежища и укрытия, он превосходно знает, что его удачи целиком зависят от людей, с которыми он связан, благодаря которым он жив… Если я сам хочу быть на свободе, то я должен думать о свободе тех, которые протянули мне руку помощи, о том, чтобы их не настиг закон, расплата и наказание. Это простая истина для меня как заповедь — если друг в беде, то и ты в беде. То же самое, что я писал о двух грузах… Я принял меры, знайте, госпожа Нано, я не принесу зла никому из тех людей, с кем встречаюсь сейчас здесь, в Тифлисе.
