Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1
Увидев немецкий сторожевик почти совсем рядом, юноша разбил капсюль дымовой шашки. Язычок пламени обжег руку, и в то же мгновение густой жирный дым молочно-белого цвета потянулся за кормой катера, повисая над морем длинным облаком.
Сторожевик не рискнул прорвать эту дымовую полосу, за которой укрылись советские катера, но прошел где-то совсем близко — Сережка даже явственно услышал перестукивание его дизелей и уловил команду на чужом языке…
Экипаж поврежденного «Помора» уже был снят подоспевшим на выручку «Алтайским учителем», который около часа вел страшную игру с немецкими орудиями. Сережка видел, как командир «Алтайца», убедившись в том, что катер спасти невозможно, выстрелил из пистолета в бензобак — «Помор» ярким факелом запылал на поверхности моря. Никольский крикнул в мегафон:
— Эй, на «Алтайце»! Возвращайтесь на базу. У меня еще торпеда!..
Скоро остатки разгромленного каравана пропали из виду, и перед катером широко раскинулось родное Студеное море. Повернувшись спиной к ветру, Сережка жадно вдыхал солоноватый воздух и улыбался.
«Вот, — думал он, — и я побывал в бою, а мне совсем не было страшно». Он сказал об этом боцману, и тот, обтирая пулемет тряпкой, которая дымилась от прикосновения к раскаленному дулу, рассмеялся:
— Просто тебе, сынок, было некогда!
Слышавший их разговор Никольский повернул к Сергею по-прежнему бледное, без единой кровинки лицо и — благо моторы работали не на полную мощность — тихо сказал:
— Запомни: бесстрашие у нас не только проявление духовных качеств, а профессия. Вот так-то, Рябинин!..
Он посмотрел на компас, стрелка которого дрожала под стеклом, и спокойно добавил:
— Боцман, займи мое место за штурвалом. Я, кажется, ранен…
»Герои Крита и Нарвика»
Последние дни были полны событий, которые так или иначе коснулись ефрейтора Пауля Нишеца.
Тринадцатый взвод, в котором он командовал самым разболтанным отделением, и рота финских солдат под командованием лейтенанта Рикко Суттинена занимали позиции рядом. Между егерями и маннергеймовцами существовала давняя непримиримая вражда, подогреваемая различием в продовольственном снабжении двух союзных армий.
Несмотря на эту вражду, Пауль Нишец быстро сдружился с финским капралом Теппо Ориккайненом. Капрал был молчаливым медвежеватым человеком с рыжим веснушчатым лицом; на его громадных руках еще не стерлись глубокие батрацкие мозоли. Он говорил всегда медленно и глухо, с трудом подбирая немецкие слова, и разговор между ними часто прерывался длительными паузами.
Основное, что связывало их дружбу, — это спирт, который Нишец мог доставать относительно свободно. Укрывшись где-нибудь от глаз «собаки Суттинена», как звал капрал своего командира, они выпивали принесенную Нишецем порцию.
Нишец нарочно пил меньше, стараясь напоить капрала, чтобы тот разговорился. Но Ориккайнен умел молчать подолгу. И только один раз он высказал ефрейтору самое наболевшее.
— Собака Суттинен! — сказал он. — Я семь лет батрачил на его вырубках «Вяррио», пришел в армию — он снова стоит надо мной. Хотел бы я вырубить этот проклятый лес дочиста, чтобы в моей Суоми передохли все лесные бароны…
Однажды, раздобыв полкотелка спирта, ефрейтор зашел за своим другом в финскую землянку. Капрала не было -куда-то вышел. Нишец решил его обождать и присел на нары. Солдаты рубили топором какой-то толстый лист фанеры, и по тому, как отскакивали от топора ровные квадратные пластинки, ефрейтор догадался, что это не фанера, а галеты. Финны мочили эти галеты в кипятке, с хрустом разгрызали их зубами.
В землянке царило зловещее молчание, какое бывает всегда среди голодных людей, когда они едят и заранее знают, что все равно не наедятся…
Нишец имел неосторожность сказать:
— Плохо вас кормит маршал Маннергейм!
Из угла злобно ответили:
— А тебя Гитлер лучше?
— Все-таки не так. Нам сегодня утром выдали хлеб, каждому по две сардинки и кофе.
— Может, не наелся? — спросили его. — Может, нашей жратвы попробуешь?
Какой-то солдат в лыжном костюме грубо сунул в рот Нишецу огрызок галеты. В землянке засмеялись.
— Ты поосторожней! — сказал ефрейтор, берясь за рукоятку тесака.
Солдат выдернул из ножен финский нож.
— А ну! — почти весело сказал он. — Может, смерим, у кого длиннее?..
— Олави! — закричали со всех сторон. — Воткни ему свой пуукко в глотку, пусть закусит после сардинок!
Нишец поднялся с нар, задохнулся от гнева:
— Вы… мясники! Германия спасает вас от красных, а вы… вы героя Крита и Нарвика хотите резать?! Жрете фанеру и — жрите!..
Кончилось все это тем, что, избитый и окровавленный, в разорванной шинели, Пауль Нишец едва дополз до землянки тринадцатого взвода. Финнов словно прорвало! На нем они выместили свою затаенную злобу: и за галеты, и за то, что голодали в тылу их семьи, обобранные немцами, и за то, что в «домах отдыха» для егерей служили финские женщины…
Ефрейтор Вилли Брамайер, командир второго отделения, науськал своих егерей пойти к финнам и отомстить за Нишеца. Вскоре разгорелась настоящая драка между финскими и немецкими солдатами. Финны сняли с поясов ремни с тяжелыми бляхами и так вздули «героев Крита и Нарвика», что те сразу попрятались по землянкам. Офицеры стали выискивать виновных и обвинили в первую голову Нишеца и того финна, которого звали Олави.
Но сидеть в промерзлой яме, заменяющей фронтовой карцер, им не пришлось вместе. Свыше был получен приказ: финскую роту лейтенанта Суттинена, как зарекомендовавшую себя враждебно по отношению к своим союзникам — немцам, срочно перебросить южнее — в район действий финской армии.
В придачу к кружке кипятку ефрейтор ежедневно получал по три квадратика финских галет вместо хлеба.
«Ну и ну! — думал он на второй день, когда от этих галет у него заболели челюсти. — Дернул же меня черт сказать им тогда про сардины! От такой фанеры не то что побьешь кого-нибудь, но и совсем взбеситься можно…»
На третий день, к вечеру, когда приближался конец его отсидки в карцере, Пауль Нишец совсем закоченел. Он прыгал, размахивая руками, прятал ладони за пазуху, но согреться не мог. «Хоть бы поскорее пришел лейтенант Вульцергубер», — тоскливо думал он, прислушиваясь к шагам наверху.
Командир батальона обер-лейтенант Вульцергубер пришел нескоро. Когда он открыл замок и выпустил ефрейтора из карцера, была уже глухая ночь.
— Пока вы отбывали арест, — сердито сказал офицер, — в вашем взводе случилась страшная неприятность. Фельдфебель Каппель сошел с ума…
— Ай-яй, — запечалился Нищец, — кто бы мог подумать! Ведь он был такой хитрый шулер. С минуту шагали молча.
— А вашего солдата Лангбенау убил русский снайпер. Выстрелом через окно. Когда он брился…
— Лангбенау был чистоплюй, — заметил Нишец. — Если бы не стал бриться, то и не подлез бы под пулю. Что касается меня, то я привык бриться один раз в неделю…
— Ну что, председатель? Екает у тебя селезенка? Это тебе, брат, не рыбу ловить…
Бывший председатель рыболовецкого колхоза «Северная заря» лежал в глубоком сугробе рядом с лейтенантом Ярцевым. Левашев был мобилизован вскоре после встречи с Рябининой, когда она ездила осматривать шхуну; это была его первая разведка, и боец волновался. Ярцев тихо сказал:
— Вот что, Левашев: «языка» так и так доставать надо. Ты останешься здесь, а я пойду вперед…
Запахнув полы маскировочного халата, лейтенант встал и пошел по тропинке. Лунный свет, косо падавший из-за гребня высокой сопки, накладывал на снег длинные тени. Около одной немецкой землянки Ярцев остановился, немного подумал и толкнул дверь. Несколько гитлеровцев, замотав головы, как старухи, в дамские шали, сидели возле лампы, играли в карты.
— Ну, чего встал! — огрызнулся один егерь, подозрительно оглядев стоявшего на пороге человека в белом одеянии. — Или входи, или закрой дверь, а то дует…
«Девять человек, — быстро подсчитал Ярцев и, заметив на коленях у немцев заряженные автоматы, закрыл дверь. — Пожалуй, одному не справиться, — думал он. — Вот бы сержанта Никонова сюда… Тот любил грохот!..»
Лейтенант прислушался: откуда-то доносились музыка и пение: наверное, егеря заводили патефон. Но других землянок не было видно — все они, глубоко занесенные снегом, походили в темноте на большие сугробы.
У встречного солдата он спросил:
— В каком это взводе опять веселятся? Егерь махнул рукой куда-то вправо:
— А это, как всегда, в тринадцатом взводе.
Лейтенант уже хотел скрутить гитлеровца, но в этот момент где-то хлопнула дверь, и егерь в одном мундирчике побежал к видневшейся невдалеке будке уборной. «Надо же было ему сейчас хватиться», — выругался в душе Ярцев и весело сказал:
— Да, тринадцатый взвод весельем славится. Там всегда балаган, только ярмарки не хватает!
