Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
— Он бился, как лев! — сказал Иеловита. — Я видел это собственными глазами… Он геройски рубил врагов, и там, где он показывался, все разбегалось перед ним.
— Я видел его раненым! Из его руки текла кровь, — сказал граф Герберт.
— Кто же был с ним? Как могли оставить его? — спросил Трепка. — Верная дружина ни на шаг не должна была отходить от него!
Старик был в сильном волнении.
Мимо них проезжали раненые, проходили пешие, потерявшие в битве коней.
— Не видели ли вы короля?
Все видели его в начале битвы, когда он еще молился, стоя на пригорке и измеряя взглядом все эти полчища в три раза сильнейшего врага: диких поморян, в крепких железных доспехах, пруссаков с палками для метанья за поясом, Мазуров с огромными щитами и всю эту страшную, крикливую, дикую орду, которая рассчитывала окружить королевские войска и уничтожить их, видели также многие, как он, помолившись, бросился навстречу войскам Маслава и долго гнался за самим вождем, которого легко можно было узнать.
К концу сражения, когда победа явно клонилась на сторону поляков, русских и императорских полков, когда дрогнули и начали отступать даже непоколебимо и стойко державшиеся пруссаки, когда все пришло в замешательство и трудно стало различать своих от врагов — король неожиданно исчез. Никто не знал, кто остался с ним и в какую сторону он заехал. Рыцарство, обеспокоенное его исчезновением, разбежалось во все стороны, до самых границ поля сражения, многие шли, склонившись к земле и осматривая грудами наваленные одно на другое тела.
Страшно горевали те, что привели с собою молодого государя и невольно обрекли его на гибель.
В это время из-за Вислы послышались торжествующие клики, как будто возвещавшие о новой победе. Вдали показалась медленно двигавшаяся группа людей; Трепка и все остальные бросились в ту сторону.
Все сразу узнали верного Грегора, шедшего впереди всех и помогавшего нести носилки из ветвей, на которых лежал раненый или труп, покрытый окровавленным плащом. Рядом с носилками шел ксендз, прибывший вместе с королем, и каждое утро, на рассвете, совершавший богослужение. Когда рыцари приблизились, они тотчас же узнали в лежавшем короля…
Он был весь в крови, но черные глаза были открыты, и губы кривились полустрадальческой-полублаженной улыбкой. Король взглянул на Трепку и произнес слабым голосом:
— Хвала Богу! Мы победили!
Но, произнеся эти слова, он потерял сознание. Носилки поставили на землю, и все, встав на колени, принялись приводить его в чувство водою. Только теперь заметили, что за носилками тянулась кровавая дорожка, и сам король был весь в крови. Нечего было и думать о том, чтобы нести его в лагерь, в палатку, надо было тут же на месте поскорее омыть и перевязать раны.
Одни побежали за повязками, другие — за хлебом и вином. Грегор, отстраняя всех, сам осторожно поворачивал израненное тело, снимая доспехи, расстегивая платье, с материнской нежностью и заботливостью отирал лоб и старался угадать все желания своего воспитанника.
Придя в сознание, Казимир обвел всех взглядом, улыбнулся и шепнул еще раз:
— Победа за нами!
Тут же, на поле битвы, перевязали королевские раны. Они были тяжелые, и много вытекло из них драгоценной крови, но для жизни они не представляли опасности.
Настала уже ночь, и месяц взошел над лесом, когда Грегор снова взялся за носилки и направился с ними к лагерю. Король, почувствовавший себя сильнее после нескольких глотков вина, данных ему графом Гербертом, оглядывал поле и тихо спрашивал о судьбе своих рыцарей.
— Милостивый государь, — сказал Трепка, — мы еще не считали своих и не знаем, кто жив, а кто погиб; мы думали только о тебе, ты исчез от нас, а с тобой погибло бы все…
— Я перестал быть вождем, — сказал Казимир, — когда почувствовал себя воином. Я сам не знал, что со мной сделалось. Помню только, что, когда конь мой был убит и я упал вместе с ним, я увидел над собой лицо Грегора и его меч, которым он размахивал вокруг, защищая меня. Он на руках вынес меня, ослабевшего и раненого, в более безопасное место, и ему я обязан жизнью.
Грегор, который с угрюмым видом стоял, склонившись над королем, не отвел глаз и не сказал ни слова… Трепка снял перед ним шапку и подал ему руку.
— Высшая честь принадлежит тому, кто спас нам дорогого государя.
Грегор, снова взявшийся за носилки и молча шедший впереди, не повернулся на эти слова и, может быть, даже не слышал их.
Лагерь уже был близко; королевские слуги, завидев носилки, бежали навстречу с плачем и криками, испугавшись, что несут тело короля.
Но как же велика была общая радость, когда все узнали о спасении его. Со всех сторон съезжались рыцари, возвращавшиеся с погони, и сходились раненые, которых оставили на поле битвы, считая убитыми, а они пришли в чувство и сами явились в лагерь; возвращалась и чернь, грабившая трупы.
Зажигались огни, всюду слышались радостные голоса и песни. Не оставалось сомнения в том, что поражение, нанесенное Маславу, было решительной победой короля. Этой победой он был обязан вовремя подоспевшим русским отрядам, а также шестистам рыцарям императорского отряда и собственному войску, сколько его нашлось во всей стране.
Бой продолжался почти целый день, потому что Маслава, превосходившего королевские войска численностью, не так-то легко было победить. Пруссаки и поморяне бились мужественно, мазуры тоже не отставали от них, и до самого вечера неизвестно было, на чьей стороне будет успех, и только в последней стычке, когда сам король во главе своего лучшего рыцарства бросился на Маслава, его главные силы расстроились и отступили.
В палатку короля приносили вести отовсюду; начальники отрядов собрались здесь на совете; сюда же вносили добычу, знамена и изображения языческих богов, оружие, брошенное на поле битвы, копья и мечи. Целыми грудами навалили около палатки эту жалкую добычу, но неизмеримо более ценным, чем весь этот хлам, было поражение человека, бывшего причиной всей этой войны и виновником всех несчастий в стране.
Неподалеку от палатки короля находилась небольшая палатка, где расположились Вшебор с Топорчиком и Каневой. Сюда принесли израненного и ослабевшего Доливу. Рыцари перевязывали друг другу раны и, несмотря на боль и утомление, настроение у них было почти веселое, — такой радостью наполняло их сердца сознание одержанной победы.
Только Вшебор выглядел угрюмым и печальным среди своих веселых товарищей.
Слуги разносили пищу и напитки, какие только могли достать. У графа Герберта нашлось даже вино.
— Что тебя так удручает, что ты и нос повесил? —
