Олег Фурсин - Барнаша
И настал день, когда Иоанна уже не нуждалась во мне. Зато меня позвал к себе мужчина, которого я любила. Я взяла с собой последнее, что оставила себе из прошлой жизни — мой сосуд с благовониями. Я должна была сказать Ему это так же красиво, так же открыто и чисто, как сказал мне Он. Я должна была выказать Ему свою любовь откровенно. И, так же, как он передал мне своё кольцо в присутствии многих людей перед своим Богом, так же я должна была обозначить мою жертву. Я приносила ему в жертву свою жизнь, и свою любовь, и эта жертва была мне в радость… Я вошла в дом Симона-фарисея в Мигдале Галилейской, не страшась этого «высокого собрания» глупцов.
«Не бывает глупцов достойных, Мирйам, — говорила я себе при этом, — и не бывает глупцов, что не были бы трусами в душе. Никто не осмелится оскорбить меня, потому что здесь теперь Он, и здесь по-настоящему начнётся наша любовь, высокая, как небо над головой, чистая, как воды Галилейского моря».
Тот, кого я любила, не обманул моих ожиданий.
46. Грешница
Закон Моисеев определяет собой всю внешнюю и внутреннюю жизнь фарисея[225]. Не только те десять заповедей, что дал сам Иахве на Синае Моисею. Не только и не столько эти десять. 613 мицвот[226], устное предание Моисея, говорившего с Богом. А также неисчислимое количество предписаний с подробностями — наследие книжников, толковавших Закон. Клубок, который невозможно распутать. Какую молитву читать стоя, какую — сидя, кто и когда имеет право приносить жертвы, подробности обрядов, согласованных с днями, праздниками и обстоятельствами, пищевые и субботние запреты, и всё это — с учетом мнений разных раввинов, учителей и книжников. И ещё одна, но очень важная составляющая — как обойти все эти запреты и правила, оставшись в мире с Законом, а значит — не прогневить Бога…
Дабы не нарушить покоя субботнего дня, можно работать одной рукой, а не двумя. Если привязать ведро у колодца поясом, а не веревкой, и так добыть воду, то покой субботний не будет нарушен. Чтобы не нарушить запрет выносить что-либо из дома в субботу, можно заранее отнести в крайний дом улицы часть пищи и тем самым сделать как бы всю улицу своим домом. Моисей сказал: «почитай отца своего и мать свою», но если отдать в дар Богу всё то, чем отец и мать могли бы пользоваться у любящего сына, то можно оставить это себе до конца жизни, а потом это имущество используют для служения храму. И можно уже совсем ничего не делать для отца и матери своих.
Соблюдай все мицвот, лучше сто лишних, чем упустить одну, — и будешь угоден Богу, и больше ничего не должен Ему. Это и есть праведность фарисейского толка, праведность арифметическая. Вообще, они, фарисеи, истинные дети Авраама, Бог должен заниматься только ими, иначе Его обетования не смогут осуществиться. Лицемерие, безмерная гордость, презрение ко всем, кто не они, «обособленные», — вот черты, присущие многим фарисеям.
Симон, фарисей из Магдалы, к которому был приглашен Иисус в этот день, исключения из общего правила, увы, не составлял, он был истинным фарисеем. Необыкновенной и исключительной была женщина, что вошла в открытые двери дома Симона, исключением из правил стало то возвышенное, что переступило его порог вместе с ней. Ни Симон, ни его друзья во всём случившемся ничего хорошего не разглядели. И это уже находится в полном соответствии с правилами, а жаль…
Иисус Назорей ещё не вступил в открытый разрыв с партией фарисеев. Ещё не настала та пора, когда он назовёт их «вождями слепыми, оцеживающими комара, а верблюда поглощающими»[227]. Кто знает, быть может, они задумывались о степени его полезности для их собственных целей? Он уже был любим народом, любим прежде всего за чудеса исцелений, для которых не жалел ни времени, ни сил. Вся его жизнь состояла из переходов по городам и селениям родной Галилеи, где он проповедовал, совершал дела милосердия и «от всех был прославляем»[228] за это. Фарисеи были ревнивы к своему авторитету, и могли стать врагами всякому, кто снискал подобное уважение народа. Или друзьями, коль скоро можно было купить любимца… Политика непредсказуема в целом и достаточно предсказуема в такого рода приглашениях. Да, обычное человеческое любопытство, желание принять у себя известного уже Учителя тоже имели место. Может быть, необходимость узнать врага своего поближе. Но, скорее всего, — надежда превратить Иисуса в послушное и удобное орудие фарисейства, вот что послужило причиной к приглашению. Или сумма всех перечисленных причин, поскольку склонность к арифметике, проявляемая фарисеями в их отношениях с Богом, могла привычно сказаться и здесь.
Законы гостеприимства на Востоке неумолимы. Отношения хозяина к гостю считаются священными и всегда исполняются с должным приличием. Первейшая добродетель хозяина — услужить гостю в меру всех своих сил, и даже сверх этой меры. Симону-фарисею следовало бы почтить Иисуса приветственным целованием в щёку. После путешествия усталому путнику следует омыть ноги, и у входа в дом Симона должны были стоять для этой цели каменные водоносы с водой для омовения ног. Полный кувшин воды и полотенце для омовения рук, таз, раб, поливающий руки гостя до и после еды по приказу хозяина… Почетному гостю полагалось предложить благовония для волос. И много, много ещё было средств и возможностей у Симона оказать почёт и уважение своему гостю! Но все эти приятные мелочи были обойдены. Намеренно ли? Достаточно было взглянуть в лицо хозяина, чтобы понять, — разумеется, намеренно!
Симон-фарисей был человеком уже немолодым. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он ещё старше. Невысокого роста человечек, довольно полный, с шаровидным лицом, на котором выражение самодовольства обосновалось, казалось, навсегда, став чертою лица. Множество морщин прорезали лоб, и каждая была похожа на глубокую заезженную колею. Крупный нос с заметной горбиною тоже не мог украсить своего обладателя. Глазки небольшие, превращающиеся в щёлочки, когда хозяин гневался, а гневался он достаточно часто. Но не чаще, чем презирал окружающих. Поскольку презрение к дальним и ближним было основным занятием Симона. Он не подчинял сердце и жизнь воле Божьей. Он соблюдал обряды и знал истину, и считал это праведностью. Скажи кто ему, что это меньше, чем капля в море, что искренне любя ближнего своего, он стал бы неизмеримо ближе к Творцу, — и у Симона стало бы одним врагом больше.
Холодная любезность и допущение к свободному месту за столом — вот что предоставил он Иисусу в качестве своего гостеприимства. Но, вопреки ожиданию, Иисус не гневался и не обижался. Спокойно поздоровался с хозяином, сбросил сандалии и прошёл к столу. Столь же свободно расположился у стола, возлёг, не забыв поздороваться с другими гостями. Ел скромно, в небольших количествах, ещё меньше пил (Догадывался, что от него, напротив, ждали именно невоздержанности? В этом его часто упрекали неистовствующие в своей праведности фарисеи.). В общем разговоре участия почти не принимал, до того, как с вопросом не обратились к нему. По одному этому вопросу можно было судить о настроении собравшихся. Речь зашла о соблюдении дня субботнего. Они были наслышаны о чудесах исцелений. И, несмотря на то, что мало верили в сами эти чудеса, ибо никто из присутствующих их не видел, — разве не народ земли, рыбаков и крестьян лечил он прежде всего? — но правда ли, что он осквернял день субботний, занимаясь врачеванием?
Он чаще печалился, чем радовался, этот молодой человек. Грусть была присуща ему вообще, но сейчас она стала как будто сильней. С невесёлой улыбкой на лице он напомнил им историю о Шемайе и Гиллеле, двух раввинах, небезызвестных присутствующим гостям[229].
Лица Симона и его гостей выразили предельное негодование. Так легко справиться с ними на собственной их территории! И упрёк в том, что лишь дети земли — его ученики и исцелённые, отброшен, как неподобающий. И день субботний осквернён как бы по праву. А Гиллель с Шемайей — действительно уважаемые, чтимые Учителя фарисейства.
Но Иисус не остановился на этом. Он напомнил им, что обрезание проводится, невзирая на день покоя. И жертвы, приносимые в Храме, и пасхальный обряд приготовления праздничного агнца — тоже. Раздраженный этим заявлением Симон ринулся в бой:
— Священники в храме нарушают субботу, но не остальные! Лишь им дано право!
— Но говорю вам, что здесь Тот, кто больше храма…[230] — услышал он в ответ.
Это заявление вызвало больше, чем недоумение, оно возмутило их. Но в этом человеке по имени Иисус было столько достоинства, спокойствия и даже определенного величия, что спорить никто не решился. И потом, он обладал силой, которой не было у них. Если это была сила демоническая, а в этом никто из присутствующих не сомневался, то где уверенность, что он лишь исцеляет? А если может насылать болезни, то надо ли гневить его?!
