Юзеф Крашевский - Два света
— Мне? Я люблю Алексея! — воскликнул Юлиан. — Мы так много обязаны ему…
— Всегда помни, — строго перебил дядя, — что если подобные люди делают какое-либо одолжение, то им обыкновенно платят… так и мы заплатим Дробицкому…
— А если это долги сердца?
— Самое лучшее за все платить звонкой монетой.
Этим кончился разговор, после которого президент пошел к Анне.
Здесь ему гораздо труднее было приступить к делу. Уважая невинность чистой души и так называемые женские права, президент не мог высказать Анне, как высказал Юлиану, что именно он имеет против Алексея и в каком отношении опасается его. Ему необходимо было найти другие благовидные причины и основаться на других заключениях. Но старик недолго думал. Он желал возможного счастья своим детям, искренно заботился о них и если понимал их благополучие по-своему и фальшиво, то нельзя обвинять его за это.
Затем он начал похвалами Алексею и сказал Анне:
— Какой он благородный и бескорыстный человек! Чем больше я узнаю, тем выше ценю его.
— О, правда, милый дядюшка! Иногда он бывает груб и упрям, зато всегда справедлив и честен.
— Душевно жаль, что этих свойств недостаточно для составления полного идеала управляющего и доверенного.
— Значит, милый дядюшка, вы находите в нем какой-нибудь недостаток?
— Решительно никакого! Напротив, я удивляюсь его усердию и деятельности, но хотел бы видеть более счастливые результаты, каких, верно, достиг бы на его месте другой человек, не столь мягкий и честный и глубже вникающий в сущность дела. Поэзия и хозяйство очень разногласят между собой.
— Но он практический человек.
— Не совсем, милая Анна, не совсем! Собственно об этом мы только что рассуждали с Юлианом.
— И брат замечает этот недостаток?
— Да!.. Жаль потерять такого честного человека, а между тем…
Анна испугалась и, с выражением беспокойства встав с места, воскликнула:
— Милый дядюшка! Не ошибаетесь ли вы? Чрезмерно заботясь о нашем счастье, вы, вероятно, хотите сделать для нас больше, нежели возможно, только подумайте, что, желая лучшего, мы можем потерять и то, что имеем…
— Как вижу, ты очень расположена к Дробицкому! — сказал, смеясь, Карлинский.
— От всего сердца… и не думаю, чтобы избыток благородства составлял грех, а Дробицкий, если виноват, так разве одним этим свойством.
Президент с улыбкой поцеловал племянницу в голову и прекратил разговор, предоставляя исполнение своего намерения дальнейшему ходу времени и обстоятельствам.
* * *Наступил день свадьбы Поли. Казалось, сирота свыклась со своим положением: по крайней мере, она сделалась по-прежнему весела, но принужденные вспышки ее отравлялись горькой иронией, невольно выражавшейся в каждом слове. Бедная девушка не могла вообразить своей жизни за границами Карлина, а, между тем, хотела и должна была оставить его, как можно скорее.
Накануне свадьбы отправлены были в Горы фортепиано и другие вещи, которыми Анна хотела наградить свою подругу. Поля расплакалась при виде улетающего прошедшего и заперлась в своей комнате. На свадьбу пригласили только полковницу с мужем, президента и пана Атаназия, но последний отказался от поездки в Карлин. Ксендз Мирейко должен был благословить новобрачных. Юлиан по мере приближения этого дня мучился все более и более, запирался в своей комнате и томился воспоминаниями. Несколько раз он покушался подойти к Поле, но девушка ловко избегала его. Случайно прибыл туда также к свадьбе Альберт Замшанский — гость незваный, но которому Юлиан крепко обрадовался, потому что он приятно занимал его и тем отвлекал его внимание от Поли.
Анна также рада была Альберту и встретила его дружеской улыбкой… как старого и хорошего знакомого.
Приготовление к свадьбе, равно как и день ее, были печальны: на дворе было пасмурно и холодно, в комнатах пусто… каждый, сидя в своем углу, либо думал, либо плакал. Один Юстин не обнаруживал печали и молился, приготовляясь к великому таинству. В главной зале устроили алтарь, сама Анна украсила его коврами и цветами… Занятая этими распоряжениями, она изредка подходила к Поле, целовала ее в голову и в душе молила Бога о счастье сироты. Но что происходило в это время в душе Поли, этого никто не выразит!
Наконец наступило время одевать невесту. На столах и стульях разложен был белый наряд с вуалью, венком и букетом. Поля сквозь слезы глядела на этот убор и не хотела надевать его.
— Милая дочь моя, — произнесла Анна, — перестань грустить и начинай одеваться…
— О, ты не знаешь, какие оковы наложите вы на меня с этим нарядом! — возразила Поля. — С ним я должна буду навсегда отречься от Карлина, тогда как я ничего не знаю на свете, кроме здешнего дома. В нем я провела мою молодость и не воображаю себя способной прожить в другом месте…
— Но ведь ты не одна и не навсегда оставишь нас, дорогая Поля. Горы только в двух милях отсюда… Юстин поедет с тобой… Перестань же грустить, начнем одеваться! — прибавила Анна. — Перекрестись и начнем…
Поля взглянула на платье, венок, букет и сказала:
— Нет! Я не хочу обманывать и не надену ни этого белого платья — эмблемы невинности, ни этих цветов, ни вуали! Бедная сирота — я пойду к алтарю в будничном костюме, с одними лишь чувствами смирения и без символов, на которые не имею права… Скорее мне следует надеть траурное платье, опоясаться красным поясом мученицы, взять в руки крест, вместо венка надеть терновый венец и в таком виде приступить к алтарю…
Анна сжала руки и воскликнула:
— Ах, Боже мой! Какие фантазии приходят тебе в голову! Что подумают об этом люди? Здесь посторонний гость, пан Альберт Замшанский… пойдут, Бог знает, какие сплетни… выброси из головы свои причуды!..
— Но я не имею сил надеть этого наряда…
— Поля! Если ты любишь меня…
— Это будет обман!.. Комедия!..
— Дорогая Поля! Ты помешалась…
Поля проворно встала с места, бросила лихорадочный взгляд на Анну и проговорила с диким хохотом:
— Да, правда… все было обманом! Кончим так, как начали… Я выйду белой и чистой… ха, ха, ха! Так быть должно!
Анна видела во всем этом только глубокую скорбь и раздражение. При последних словах сироты она принялась одевать ее, и Поля, как мертвая кукла, стояла перед зеркалом послушно и в глубоком молчании, прерываемом одними лишь конвульсивными сотрясениями. Когда наконец оставалось положить на голову венок, в комнату важно вошла пани Дельрио, чтобы приколоть его. Поля тотчас стала перед ней на колени, поцеловала ее ноги и сказала:
— Простите меня, простите несчастную!.. Может быть, я не была так благодарна вам, покорна и послушна, как следовало.
Полковница горячо обняла девушку и, не сказав ни слова, вышла вон. Вид свадебных нарядов глубоко поразил ее воспоминаниями собственной жизни…
Вскоре затем заплаканную невесту почти насильно подняли с полу и повели к алтарю, как жертву…
В зале уже собрались все, с приколотыми букетами. Юлиан глядел на всех потупленными глазами… Воцарилась тяжелая тишина, президент беспокойно следил за племянником. В числе прочих гостей находился и Эмилий, первый раз допущенный к публичному обряду, взволнованный Алексей наблюдал за ним.
Тихий шум возвестил о прибытии невесты, группы раздвинулись, и показалась Поля. При входе в залу она пришла в себя, воодушевилась отвагой и казалась почти веселой. Началось благословение. Поля подошла первая к полковнице и президенту… потом по очереди обошла всех прочих: Анне поклонилась в ноги и наконец, сверх всякого чаяния, обратилась к Юлиану, стала перед ним на колени и произнесла глухим голосом:
— И вы благословите сироту!
Юлиан подал свою руку, поднял Полю и облитый румянцем, со стесненным сердцем скорее отошел прочь, избегая взгляда невесты… Но взгляд Поли благословил Юлиана, потому что в нем выразились не упреки, не гнев, а только сострадание и молитва о его счастье.
Капуцин уже стоял перед алтарем, молодая чета подошла к нему. Голоса ксендза, новобрачных и шум присутствующих смешались… перевязали руки, разменяли кольца, и когда все кончилось неизменной присягой, вдруг раздался глухой стук… Поля без чувств упала на ковер… Юстин первый бросился поднимать ее. Анна прибежала с уксусом…. Через несколько минут Поля пришла в себя, открыла глаза и глухо вздохнула. Ее тотчас же повели в ее комнату, и Юстин по праву мужа пошел за ней. В первый раз после свадьбы молодые взглянули здесь друг на друга, и Поддубинец прочитал в глазах жены такое страдание, что готов был пожертвовать жизнью, чтобы только уменьшить его.
— Отдохни, — сказал он Поле, — впечатления, мысли и чувства расстроили тебя… тебе нужны тишина и спокойствие…
— Но не здесь! — воскликнула Поля раздирающим и вместе умоляющим голосом. — Поедем, поедем… убежим отсюда… Я твоя… бери меня и увези как можно скорее, я не могу, не должна долее оставаться здесь… Поедем! Ради Бога, поедем!
