Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.
Я пошла к нему навстречу. Мун снял шляпу и сказал:
— Госпожа Мильтон, ваш покорный слуга.
— Наденьте шляпу, слуга. Вы не очень хорошо выглядите. Гораздо хуже, чем когда я видела вас в последний раз.
На нем была потрепанная, в заплатках и в грязи одежда.
Мун помолчал, а потом сказал:
— Клянусь Богом, мне хотелось бы, чтобы нам двоим повезло немного побольше.
Я прослезилась, глядя на свое жалкое домашнее платье и на маленькую грязную девчонку на руках.
Мун страстно заговорил:
— Мари, Мари, почему мы оба до сих пор живы? Зачем нам жить? Ты не любишь своего мужа и ребенка. Это абсолютно ясно. Но я не сомневаюсь, что ты — хорошая жена и не нарушишь святость брака и могла бы стать хорошей матерью. Что до меня, то я больше люблю короля, которому я служу и мою жестокую профессию. Но я остаюсь верным подданным, и меня считают хорошим офицером.
— Друг мой, не так просто умереть без всяких причин. Мое время еще не настало и твое тоже. Кто может сказать с уверенностью, что Metempsychosis, который вы мне когда-то объясняли, является фантазией или правдой? Пока мы оба живы, нас что-то удерживает на земле, хотя мы живем далеко друг от друга. Но если эта связь разорвется, мы потеряем друг друга навсегда.
— Такого не может быть, — быстро перебил Мун. — Мун никогда не потеряет свою Мари, а Мари — своего Муна. Но темная тень твоего мужа стоит между нами. Он, конечно, дьявол, потому что иначе он не посмел бы нас разлучить. Он настолько жаден и амбициозен, что протянул руки к тому, что ему принадлежит только по закону.
— Этот дьявол обжег себе пальцы, — ответила я ему. — Он со мной несчастлив.
— Я в этом не сомневался, — продолжил Мун. — Я могу тебя завтра забрать с собой во Францию. Я отплываю из Тилбери с утренним отливом, от правосудия, как от невинности, — можно убежать. Джон Мильтон тебя не любит, и ты его тоже, но он тобой владеет по закону, и с этим честному человеку трудно спорить. Он никогда тебя никому не отдаст, потому что ему присущи жадность и упрямство, как сыну ростовщика, в суде Франции я бы легко мог добиться твоего развода с ним, сказав, что у вас с ним разная вера. Ты вышла за него замуж по канону старой Литургии, а как я слышал, он сейчас проповедует веру иудеев-левитов. Но если я женюсь на тебе, это будет против твоей и моей веры.
— Да, потому что я стану настоящей шлюхой, если лягу в одну с тобой постель сегодня, когда еще прошлой ночью, в соответствии с расположением планет мой муж исполнял со мной свой брачный обряд. И как насчет Долл Лик, которая, как говорят, является твоей женой?
— У меня нет жены, — ответил мне Мун, — но все похоже на твое положение, потому что я часто спал со многими женщинами за эти два года, когда услышал, что ты вернулась к мужу. Я не могу с тобой обращаться так, как с этими женщинами, даже если ты сама этого захочешь. Но если ты убежишь со мной во Францию, то это будет не для плотских утех.
— А каких? — спросила я. — Я не диакониса примитивной церкви, а ты — не дьякон, чтобы, лежа со мной в постели, сохранять воздержание. Я не могу причинить зла мужу, который принял меня обратно в дом после моего долгого отсутствия, даже против собственного желания. Мне не на что жаловаться, он никогда не поднимал на меня руку и не оскорблял меня, потому что ему пришлось бы за это отвечать перед Богом. Он приютил моих отца и мать и всю нашу семью, ведь им было совсем худо. Когда мать овдовела, он отдал ей треть имущества. Он ведет себя нормально, хотя между нами нет любви, в отличие от нас с тобой. Как ты говоришь, он — дьявол, но дьявол законности, который заставлял иудеев облагать десятиной деньги, но этот дьявол должен получать по своим заслугам, иначе он станет выть и будет бегать, как бешеный, и сможет принести беды себе и нам. Правда, он пару раз беспричинно упрекал меня в чем-то, но я не повиновалась ему, делала вид, что глупа. Дело в том, что нам с ним не повезло в том, что мы оказались связаны друг с другом браком. Но я не могу его покинуть и уйти с тобой. Он станет выть, как ирландский волк, ведь его гордость будет ущемлена, хотя он меня не любит и не ценит.
— Его родственники и друзья станут его убеждать развестись с тобой, — продолжал настаивать Мун. — И тот факт, что ты его покинула, будет достаточным, чтобы удовлетворить любой из новых пресвитерианских судов. Я уверен, ты ему окажешь услугу, если ты разрубишь гордиев узел.
— Милый Мун, ты все прекрасно понимаешь и разбираешься в моих чувствах, но не понимаешь Джона Мильтона. Если я его покину и отправлюсь с тобой, он может получить у пресвитерианцев развод со мной на основании адюльтера. Но он не сможет развестись со мной на основании плохих черт моего характера и несовпадения наших взглядов. Если ему придется разводиться со мной из-за вульгарного адюльтера, он просто с ума сойдет от злобы. Господи, о чем мы говорим?! У нас нет будущего. Наше счастье не лежит в конце дороги к разводу. Мы оба знаем, что нам уже поздно соединиться.
Мун наклонил голову и медленно произнес:
— Ты права. Слишком поздно! Но я пытался рассуждать, потому что мне больно видеть и разговаривать с тобой, как будто сквозь решетку, и кажется, что завтра я умру. Мари, мы с тобой духовно близки, мы провели брачную ночь под колоколами, и этот союз неразрывен. Но что у нас осталось от той ночи? Я даже завидую твоему мужу, что у него есть этот жалкий ребенок, которого ты держишь на руках не как сокровище, а как тяжелую ношу.
Я снова заплакала, и когда Нэн начала смеяться, я сильно разозлилась и шлепнула ее так, что она завопила. Мне стало ее жаль и я поцеловала несчастного ребенка, но она стала кричать еще громче, пока я ей не дала конфетку.
Вдруг мы почувствовали себя с Муном, как раньше, под теми колоколами. Мы стали с ним разговаривать на понятном только нам языке, мы обсуждали удивительные вещи, непонятные даже нам самим. Казалось, что мы, как духи, обсуждали происхождение молнии или ветра; перед нами уже не было травы Линкольн Инн, куда-то пропали все дома и игроки в шары, и мы с ним остались вдвоем на крутом берегу холодной речки, где плавали водяные птицы.
Я не знаю, как долго продолжался наш разговор. Но постепенно мы стали приходить в себя, река пропала и дома оказались на своих местах, и мы снова услышали звук сталкивающихся шаров. Послышался резкий голос звонаря прихода, предупреждавшего прихожан, чтобы они не бросали мусор на улицы.
Мы вскоре простились, но без поцелуев. Я понесла Нэн домой, а Мун отправился к игрокам в шары. Его последними словами, обращенными ко мне, были:
— Я больше тебя никогда не увижу, и эти слова напоминают мне, как в детстве, перед Новым годом я стоял в дверях за одну минуту до двенадцати и кричал брату Ральфу: «Прощай, милый братец, я отправляюсь в путешествие и не вернусь к тебе до будущего года!»
Муж пришел домой усталый от прогулки и спросил:
— Меня никто не спрашивал? Может, мне что-то просили передать или пришло письмо?
— Нет. У меня нет для тебя новостей, кроме того, что у нас кончился уголь, и нам его не привезли, хотя три дня назад торговец обещал. Ребенок спит. Ты будешь ужинать?
— Нет, через полчаса. Мы должны ценить солнечный свет: я могу успеть прочитать пару глав новой и опасной книги, которую мне прислал Совет для проверки, но я съем яблоко. Давай, жена, поторапливайся, сними с меня грязные сапоги и принеси домашние шлепанцы и кислое яблоко. Что ты стоишь и глазеешь на меня?
— Яблок в доме нет — ни кислых, ни сладких, — ответила я, нагибаясь, чтобы стянуть сапоги. — Тебе придется есть мушмалу.
— Мушмала! — заорал Мильтон. — Мушмала! Ты что, совсем ничего не соображаешь? Неужели тебе не известно, что из всех фруктов мушмала хуже всего влияет на пищеварение? Я сказал, что желаю яблоко, и стану есть яблоко или ничего больше!
— Спаси нас Господи! — воскликнула я. — Какой ты упрямый! Вспомни строки из своей комедии о Рае:
«Адам: Я съем яблоко. Принеси мне кислое яблоко!
Ева: Муж мой, разве ты позабыл, что Господь запретил нам есть яблоки? Может, ты съешь мушмалу?
Адам: Мушмала, мушмала, глупая женщина! Ты что не знаешь, что мушмала вредна для желудка? Я сказал яблоко и стану есть яблоко или вообще ничего: Пусть меня даже за это проклянут в века. В мире нет ничего лучше для слабого желудка, чем кислое яблоко.
Ева: Будь тогда проклят, жадина, иди и сам его сорви, и грех падет на тебя.
Адам срывает с дерева яблоко. Раздается ужасный удар грома.
Появляется Ангел с мечом.
Адам: Простите меня, ваша милость. Я не виноват. Эта женщина меня соблазнила».
— Что ты стоишь и смотришь на меня, открыв рот? Вот твои теплые шлепанцы. Может, мне надеть их тебе на ноги, будто ты — малое дитя?
Мильтон взял себя в руки и промолчал, но отправился прочь с таким надменным видом, что мне стало почти страшно. Шаркая шлепанцами, он пошел в кабинет. Я решила, глядя на него, что он накажет меня тем, что не станет со мной разговаривать три дня.
