Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.
Муж, конечно, порекомендовал сборник псалмов господина Бартона палате лордов, и говорил, что он значительно лучше сборника господина Роуза, но решил, что вполне и сам сможет перещеголять их. Эти псалмы должны были петь во всех церквях Англии каждое воскресенье, и это могло продолжаться многие годы. Господин Мильтон решил, что ему не помешает насладиться славой, если он переложит псалмы на стихи сам. У Джона Мильтона был хороший музыкальный слух, и он мог подобрать красивые и гармоничные слова, клянусь, что не лгу, он был образованным человеком и мог перевести псалмы с оригинала на иврите.
Господин Агар поддерживал его в этом начинании и просил, чтобы господин Мильтон давал ему прочитать образцы перевода, и даже предложил, если палаты лордов и общин не остановятся на его переводе, то генерал Айертон или кто-нибудь еще из высокопоставленных лиц своим приказом обяжут всех читать в церкви его перевод.
Наш новый дом, куда мы въехали на Михайлов день в 1647 году, был очень милым и выходил в поля Линкольн Инн. Мой муж начал заниматься переводом и переложением на стихотворный лад псалмов, так продолжалось два-три месяца. Он послал девять отрывков, скопированных и переплетенных в отдельную книгу и решил, что если ни один не будет поддержан Парламентом, это произойдет потому, что они слишком хорошо написаны. Я сказала мужу, что пресвитерианцы обычно выбирают не самое лучшее, потому что считают, что нельзя стремиться к совершенству.
В 1647 году цены на продукты подскочили как никогда — говядина стоила 3 пенни за фунт, масло — 6,5 пенни, сыр — 4 пенни, свечи — 7 пенни, сахар — 6 пенни, и все остальные продукты подорожали в такой же пропорции. В это время появилось очень много больных, больше всего людей страдало от пятнистой лихорадки. Чума снова пожаловала в Лондон. Было много дождей и мало солнца, фрукты гнили прямо на деревьях, от плохой травы погибло столько скота, что молоко можно было достать с великим трудом. В то время у меня в голове часто вертелась одна песня. Она называлась «Мир погиб — ну и несчастье».
Люди добрые, где вы были —При Нейзби всех порешили,В Рождество погибли там разом все надежды,Джек, дружок мой, сгинул — впрямь стало все как прежде:Пирога не надкусить,Ни поесть и ни попить.Поросята, гуси, дичь — все исчезло в одночасье.Но не время нам рыдать,Волосенки резки рвать,Мир погиб — ну и несчастье!
В ноябре с согласия матушки мой муж стал владельцем фригольдерной земли в Витли, и миссис Элизабет Эшворт, родственница Эдуарда Эшворта, которому прежде принадлежало право аренды, сильно обеднела после войны, растеряла могущественных друзей, поэтому она не смогла выиграть имущественный спор. Господин Мильтон предъявил свои бумаги и выиграл. Он получал в качестве ренты восемьдесят фунтов в год и из этой суммы, как полагалось, отдавал моей матушке третью часть, что составляло 26 фунтов 13 шиллингов и 4 пенни. Это были единственные средства матери, кроме нескольких шиллингов в месяц, которые ей давал братец Ричард и нескольких пенсов от бедного голодавшего Джеймса. Один раз ей пожертвовали некую сумму наши бывшие арендаторы из Форест-Хилл. Они очень хорошо относились к ней. Это были Томлины с мельницы; Бойз из кирпичной мастерской; Мартин, лесоруб; Йомен Матади и Том Мессенджер, который отдал ей почти пятнадцать фунтов, препроводив письмом. Матушка была душеприказчицей отца, поэтому против нее велись дела в нескольких мировых судах по поводу долгов разным людям; всего долгов набежало примерно на три тысячи фунтов. Конечно, мать не могла сводить концы с концами с Зарой и тремя малыми детьми. Ей даже пришлось плести сетки для уличного разносчика. В этих сетках можно было кипятить различные травы, и она договорилась с галантерейщиком и шила женские ночные кофточки из красной и желтой фланели. Я отдала матери мое серебро, подаренное мне на крещенье, чтобы она могла некоторое время прожить на деньги, полученные от его продажи.
Как сказал муж, он ничего не мог сделать для матушки, потому что наше хозяйство требовало много денег и ему нужно было думать прежде всего об этом. Хотя у мужа доходы за год равнялись примерно двумстам пятидесяти фунтам, из них он тратил восемьдесят на книги для библиотеки и откладывал пятьдесят фунтов, поэтому я ничего не могла сказать ему и также ничего не могла сделать. Он ничем не был обязан матери, которая всегда грубила ему. Более того, мою долю приданого в тысячу фунтов ему не выплатили, и он никогда не получит этих денег. Я родила ему больного ребенка, который его раздражал, и это была Анна, а не Артур. Артур когда-то был королем, и муж надеялся, что наш сын также мог бы стать королем, непонятно, почему у него возникли подобные надежды. Но Артур мог бы прославить и продлить жизнь рода Мильтонов. Мое бедное дитя с короткой ножкой могло надеяться на брак только в том случае, если отец даст за ней приличное приданое. Подобные мысли постоянно мучили меня, и я часто лежала по ночам без сна.
Мне приходилось прятать под юбками куски сыра и свинины, которые я экономила из своей порции, и потихоньку передавать их Заре: мы встречались с ней в Линкольн Инн Филдс. Муж не позволял мне встречаться с моими родственниками у них дома, потому что, побывав там, пришел к заключению, что там очень дурной воздух, и ему не хотелось, чтобы я заразилась чумой.
Но Транко смогла помочь матери. Ей встретился честный человек, который в нее влюбился, потому что она была привлекательная женщина в возрасте примерно тридцати лет. Отец этого человека гнал спиртные напитки, но к моменту их знакомства он умер и оставил сыну в наследство винокуренный заводик на Ладгейт-Хилл. Сын не разбирался в процессах винокурения, долгое время был солдатом-артиллеристом, но его уволили из армии, он потерял руку, когда разорвало одно из орудий. Транко сообщила моему мужу, что вышла замуж за отставного солдата, поставив ему условие, что заводик будет оформлен на его имя, а она станет всем управлять и получать третью часть доходов. Она не забыла это ремесло с тех пор, как была женой пивовара в Эбингдоне и вела все расчеты. Она настолько хорошо со всем управлялась, что за первые два года ухитрилась положить четыреста фунтов себе в кошелек, хотя, когда она начинала управление заводиком, дела находились в плачевном состоянии. В новом, 1648 году, как только она вышла замуж, то сразу представила моей матери две приличные комнаты в доме своего мужа, как она объяснила в качестве благодарности за доброту оказанную ей, когда сама Транко находилась в бедственном положении. Она также давала им хлеб и пиво.
Мне было очень грустно расставаться с Транко, но я радовалась, что она процветала. У нее появились хорошая одежда и родился боевой мальчишка, который шествовал за ней в плюшевой курточке с Библией с золотым обрезом в руках, когда они по воскресеньям отправлялись в церковь.
ГЛАВА 21
Я снова беседую с Муном
Скучно рассказывать обо всех распрях, в которые была втянута страна: король использовал сторонников армии против пресвитерианцев в Лондоне и их шотландских союзников, но в то же время старался собрать разрозненные силы, чтобы еще раз попытаться навязать свою волю и епископское правление обеим сторонам, когда будут смещены один за другим их лидеры. Король не желал отказываться от епископов. Он мог пойти на любые уступки, но только не на это. Рассказывали, что как-то он бросил кость двум своим спаниелям, которые вышли с ним на прогулку и громко хохотал, глядя, как они начали из-за нее драку. Люди сравнивали драку за кость и столкновение партий за обещанные им милости. Все были убеждены, что без монархии страной управлять невозможно, и сам король много раз повторял генералам:
— Вы не сможете жить без меня. Говорю вам, вы пропадете без моего правления.
Наступили сложные и тревожные времена, сосед отказывал соседу в займе даже шиллинга, ограничивались словами: «Доброе утро» или «Может, завтра у нас будет хорошая погода», — настолько все не доверяли друг другу.
Я не читала брошюр и памфлетов и не обращала внимания на бродившие вокруг слухи. Поэтому и не знала, что происходит с сэром Муном в Ирландии, и считала, что он продолжает служить под командованием маркиза Ормонде. Я поняла, что с тех пор, как я впервые стала близка со своим мужем, мне показалось, что нить симпатии, связывавшая меня и господина Муна, ослабла или совсем порвалась. Я уж не мечтала о нем и не вспоминала разные случаи, связанные с сэром Муном. И когда мне было плохо, я не могла сказать уверенно, как прежде, что то же самое происходит с моим Муном.
Я стала обычной городской женой, привыкшей «тянуть лямку» тяжелой нудной работы и даже не всегда замечала шум, вонь и дым Лондона. Иногда я сплетничала с соседями, никогда не ездила верхом и не делала никаких упражнений для своего здоровья. Я пополнела и отяжелела, на щеках появился желтоватый оттенок, и глаза стали тусклыми. Волосы прятала под чепцом или шляпкой, как это делали остальные городские женщины, в Лондоне нельзя было носить волосы непокрытыми, потому что они быстро пачкались, особенно во время густых туманов. У меня больше не было ярких и модных нарядов — так пожелал мой муж; все платья были простыми, мрачных расцветок; муж мне объяснил, что в природе самки имеют более скромную расцветку, чем самцы:
