Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
И тогда пытливый Мухтарим обратил внимание на то, что при выходе из калибровочного узла проволока начинает мелко вибрировать, проявляется губительный резонанс, сбивается ритм, и потому катанка обрывается. И тогда он смекнул, что если проволоке дать возможность «успокоиться» и идти дальше, то обрывов и не будет. И потому он в свободное время приварил к калибровочному выходу проволоки небольшой желобок – «успокоитель» для вибрирующей проволоки. И дело пошло – он стал перевыполнять нормы и дневного и недельного плана.
Когда его дневная выработка перевалила за 100 процентов, мастер и бригадир обратили на это внимание – как это так, все еле дотягивают до 90, а Мухтарим делает все 120 процентов и более. Пришли к нему и потребовали объяснений. Увидев простейший гаситель губительных вибраций, начальство поразилось простоте «изобретения», заплатило ему большую премию деньгами, подарило хороший полушубок и отправило его без экзаменов и конкурса на учебу в этот институт.
Его инженерное творчество пригодилось и в деревне. Когда мама осталась одна, то самой трудной работой был вывоз из сараев навоза. И тогда Мухтарим во время каникул сконструировал механизм – мама в сарае складывала навоз в большое корыто и начинала вращать ручку механизма. Корыто по полозьям двигалось в огород, там опрокидывалось и возвращалось обратно.
Но еще одной его страстью стала музыка – он хорошо помнил скрипку Ислама, очень любил в его исполнении башкирские мелодии и чувствовал в себе музыкальные способности – научился играть на курае, а потом и вовсе купил пианино, самостоятельно освоил нотную грамоту и стал сочинять песни для детей.
9Частым гостем мастерской Ислама был сын муллы Мухаммата Салимьян – мастер, искусный столяр. Все деревенские оконные рамы, двери, простая дощатая мебель делались для сельчан им.
За острый язык, вечные, с издевкой, шутки и сарказм народ его недолюбливал. За это немало страдал и сам – в пьяной гуляющей компании за фонтан обидных тирад доставалось ему отведывать и немало тумаков. Останавливало горячие головы только уважение к его отцу – умному, образованному мулле, державшему деревню в возможных, в период безбожия, пределах нравственности. Его слово всегда ценили, прислушивались к его советам. Но вот сын… Горбатого могила исправит – ничто не могло его остановить, как будто сам черт настраивал его язык на эти колкости.
Однажды утром в магазине он с пеной у рта, вытаращив глаза, рассказывал ранним покупателям, что вчера ночью видел самого шайтана родника Албар, хотя до этого, как бывалый фронтовик, не верил этому, скептически относился ко всем россказням о злом духе, а тут:
– Еду я вчера ночью из Зигазы, ну, задержался, друзья угостили, посидели чуток и потому и припозднился. Еду, песни любимые мурлычу, и тут, как только приблизились к роднику, кобылка моя стала прясть ушами да всхрапывать, головой мотать. Я, ничего не подозревая, стал оглядываться, и тут вижу краем глаз, как вы думаете – кого?
– Наверное, Зульхиза-енге со своим ухватом тебя решила встретить, и что же, правильно – не надо пить с чужими да опаздывать! – стали острить сельчане.
– Да какая Зульхиза! Когда я приехал, она уже десятые сны досматривала и даже не проснулась, когда я рядом прилег!
– Ну и что дальше?
– Значит, так, оглядываюсь я по сторонам и тут краем глаза вижу – сидит…
– Кто сидит-то?
– Да сам шайтан Албара сидит – голый, весь светится и так скалится. – Вытянув и так длинную шею, обнажив редкие зубы, он раздвинул губы в злой усмешке, выпучил глаза. – Как будто и злится, и смеется…
– Ну ты, агай, и горазд сочинять! Наверное, перепил с русскими сивухи, вот и привиделось!
– Да какая сивуха! Я сам раньше не верил и все посмеивался над историями с шайтаном родника, а теперь вот сам с ним встретился, ой спаси Аллах!
На самом деле оказалось, что так зло над ним подшутили парни, возвращавшиеся из города. Поезд из Белорецка задержался, и потому они так поздно, уставшие, шли пешком в деревню. Тут позади они услышали стук копыт и дребезжание на дорожных колдобинах телеги. Во повезло, подумали они, хоть до дома на лошади доберемся. Но когда они увидели, что за вожжами сам Салимьян-карт, который в их детстве вечно над ними посмеивался и поддевал за каждую мелочь, зная все страшилки о роднике Албар, решили отомстить за эти обиды.
Они быстро догола разделись, связав одежду брючными ремнями, босиком догнали телегу и ловко запрыгнули и с двух сторон молча уселись позади возницы. Почуяв шум за спиной, старик оглянулся, но тут же, испуганно отвернувшись, плюя во все стороны, стал читать молитвы, которые слышал от отца, но которые он так толком и не выучил. Скосив глазами еще раз и убедившись, что «шайтан» так и сидит на телеге, он встал во весь рост и кнутом погнал кобылу во весь опор до самой деревни…
– Быстро мы доехали до деревни, с ветерком, – смеялись на следующий день ребята, рассказывая ровесникам свое ночное приключение, – да вот только боялись, что или выпадем от бешеной скачки из телеги, или перевернемся все вместе. Уже на низине кое-как спрыгнули и на задах огородов оделись.
– Салем, кустым, – заходя в мастерскую, присаживаясь на пенек, блеснув белком навыкате красных глаз, глядя вдоль длинного крючковатого с горбинкой носа, он небрежно бросил: – Что, колоду для кормежки свиней колотишь?
– Салем, Салимьян-ага, если только для твоих свиней колода – татары же любят сало похрумкать, – отбрил его Ислам, только он мог одним словом заткнуть эти обидные тирады.
Их словесные дуэли завороженно, поминутно взрываясь густым мужским хохотом, слушали сельчане за общей работой или за посиделками. Подначивали их, добавляя остроты. Иногда казалось, что вот-вот они возьмутся за грудки, пустят в ход кулаки – настолько острыми становились их словесные баталии. Старик Салимьян набычивался, казалось, его красные глаза вот-вот лопнут от напряжения. И так длинный, немного неуклюже горбящийся, размахивая длинными руками с большими ладонями, он наседал на Ислама, как петух. Но Ислам, уважая старшинство, всегда все сводил к добродушной шутке. И тогда Салимьян, рассмеявшись, махал рукой, мол, я чудак старый, но и ты не лучше.
– Да ладно уж, какие у нас свиньи – на дух не переношу. Вот хожу я, смотрю на то, как ты основательно обустраиваешься, и все диву даюсь – как же ты легкую городскую жизнь опять на деревню променял, а? Там же дрова не пили, не коли, навоз за коровами не вывози, вода дома из крана бежит, и даже сортир теплый дома, не то что у нас. И вон какие у тебя
