Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
Но Аввакуму от увиденного сделалось почему-то весело, и он тут же опустился на колени перед иконой Божьей Матери, принявшись читать утреннюю молитву и отсчитывать неизменные поклоны, которых он решил позволить себе в первой половине дня лишь половину от установленной обычной нормы. Закончив молиться, и уже от одного этого окончательно согревшись, он достал из ларца очередную просфору и тщательно, не позволяя упасть на пол ни единой крошке, стал отламывать от нее малые кусочки и класть в рот. Не хватало лишь воды для его трапезы, и тогда, недолго думая, он вышел во двор, зачерпнул из ближайшего сугроба пригоршню снега и отправил ее в рот, а остатками снега растер себе лицо. Талая вода окончательно взбодрила его, и он решил тут же отправиться в указанный ему владыкой храм к заутрене.
Достав из сундука стихарь, он облачился в него, а сверху надел ризу, на голову водрузил теплую камилавку и вынул из сундука обязательную фелонь, епитрахиль, поручи, а затем бережно извлек и сделанный по особому заказу посох. Хотя по чину ему и не полагалось его иметь, поскольку посох всегда был символом власти архиерейской, но в церковных канонах не существовало запрещения на его ношение, чем Аввакум и воспользовался. Хотя, еще будучи в Москве, не раз подвергался критике за его ношение.
Посох ему изготовил умелец, что резал иконостасы для московских храмов, поместив наверху рукояти яблоко, которое оплели две змеи и головы и с выпущенными жалами застыли в немой угрозе одна напротив другой, взяв за работу свою с Аввакума деньги немалые. Но вещь стоила того. К тому же мастер сделал ее разборной, что позволяло брать его в поездки, разъединив на две половинки.
Когда Аввакум шествовал с ним по Москве, то неизменно ощущал на себе взгляды горожан, принимавших его не иначе как за архиерея и с поклоном уступающих ему дорогу. Прознавший об этом патриарх Никон после ареста протопопа велел тот посох найти и предать огню, но верные люди вовремя спрятали занятную вещицу и вернули хозяину незадолго до его отъезда в Тобольск.
Аввакум любовно огладил посох, щелкнул по носу ближнюю к себе змею и вышел из дома, который, как он надеялся, со временем обретет вид вполне достойного жилища. Дойдя до городских ворот, он грозно прикрикнул на дремавших возле костра караульных, и те, со сна не разобрав, кто перед ними, но, увидев в утренней мгле архиерейский посох в руках приблизившегося к ним человека, испуганно бухнулись на колени, прося прощения за свой недогляд. Аввакум же лишь улыбнулся в бороду и прошел мимо, не сказав ни слова.
«Пусть привыкают, — подумал он, — все они дети мои духовные и должны почитать и бояться отца своего».
Возле храма Вознесения Господня не было ни души, и он, поморщившись, постучал концом посоха в дверь церковной сторожки, где ночевал сторож, обычно исполнявший обязанности звонаря. Через какое-то время дверь открылась, и оттуда высунулась голова заспанного нестарого еще мужика с испуганными глазами, которые он непрерывно щурил, пытаясь разглядеть, кто посмел поднять его в такую рань. Увидев уставленный на него посох, он тут же открыл от удивления рот и затрясся в испуге, произнося единственную фразу:
— Виноват, ваше высокопреосвященство, виноват…
Наконец, рассмотрев, что перед ним вовсе не владыка Симеон, он удивился еще больше и, вытаращив глаза, спросил:
— А я-то вас за владыку нашего принял, — и повторил еще раз: Виноват ваше…
— Хватит виниться, айда на колокольню — звонить будем вместе, пора народ на службу звать.
— Так рано же… Третьи петухи еще не пропели, — попытался возразить тот, но Аввакум не дал ему договорить:
— Вот и разбудим их нашим звоном.
— Слушаюсь, — покорно согласился звонарь и нырнул обратно в сторожку, тут же выйдя оттуда с ключами от колокольни.
Пока они шли к ней, он постепенно приходил в себя и наконец, уже вставив ключ в замок, повернул к Аввакуму голову и осторожно спросил:
— А вы кто будете, батюшка? Раньше я вас не замечал здесь.
— Протоиерей ваш, — со значением ответил тот и поторопил звонаря: — Открывай, открывай, чего копаешься.
— Замок, видать, замерз, — ответил он и вдруг удивленно вновь глянул на Аввакума, произнеся тихо: — А как же батюшка наш Аверкий? Его куда?
— То не твоего ума дело. Как владыка Симеон решит, так и будет. Ты лучше поторопись с замком.
— Нет, — решительно заявил тот, — без отца Аверкия и его благословления открывать не стану. Мало чего вы тут мне наговорите. Пока что он настоятель и пусть мне скажет, что звонить нужно, а так… — И он выразительно затряс головой, давая понять, что выполнять указания Аввакума отказывается.
— Где живет настоятель ваш? — тоном, не допускающим возражений, спросил Аввакум, поняв, что спорить со звонарем бесполезно.
— Недалече живет.
— Вот и дуй за ним, скажи, что протопоп Аввакум из Москвы прибывший ждет его. Пусть поторопится, а то так и всю службу проспать недолго.
Служитель спрятал ключ от звонницы у себя на поясе и нехотя пошел к церковным воротам, постоянно оглядываясь, словно опасался, как бы незнакомый человек не совершил без него что-то предосудительное. Аввакум же, уже изрядно замерзший, направился в сторожку, сердясь на себя, что служба его начинается совсем не так, как ему хотелось бы.
* * *
Иерей Вознесенского храма отец Аверкий прибыл в Тобольск вместе со всем своим семейством еще во время управления Сибирской епархией владыкой Герасимом, и надолго в этом городе задержался. Архиепископ благоволил и покровительствовал ему, несмотря на различные прегрешения того по части сбора пожертвований с прихожан, великая толика от которых оседала в иерейском загашнике. «Кто безгрешен, тот пусть первым в меня камень кинет», — любил он повторять на жалобы, долетавшие до него то от одного, то от другого страждущего справедливости сибирского жильца.
Ходили разговоры, что владыка, сам обремененный хлынувшими за ним на сытые епархиальные хлеба многочисленными родственниками, с участием относился к отцу Аверкию, произведшему на свет четырех дочерей, попечительство о которых и была его главной заботой. Уже
