Тень за правым плечом - Александр Львович Соболев
— Эклампсия!
— Болезнь беременных, — подтвердил отец Максим, что твой Боткин. Замолкнувший было лис, стоявший рядом и смотревший на нас умными глазками, снова заскулил.
— Как вы думаете, — сказал священник, — есть шанс, хотя бы малейший, что он просто вышел, например прогуляться, и скоро придет?
Я покачала головой. Наверное, надеяться было можно, но ночные его речи, поведение лиса и обморок Маши, особенно взятые вместе, недвусмысленно сообщали, что дело наше плохо.
— Давайте разбудим Льва Львовича с Владимиром Павловичем и попробуем организовать поиски, — проговорила я и заметила, что отец Максим посмотрел на меня каким-то странным взглядом. Конечно, про ночной наш разговор ему знать было неоткуда, но, очевидно, то, что я оставалась спокойной, а не билась в истерике, как-то его задело.
Когда мы вернулись в наш домик, там все уже были на ногах: вероятно, подвывание лиса или наши разговоры разбудили Стейси, которая плачем способна была надолго лишить сна любого не полностью глухого человека. В результате мы застали живую сцену, которую с удовольствием изобразил бы какой-нибудь голландский художник: в правом углу растрепанная кормилица, невинно вывалив тугую грудь, кормила малышку; рядом Мамарина в голубом пеньюаре, влюблено глядясь в зеркальную крышку походного погребца, укладывала свои рыжие локоны; Клавдия в простом охотничьем костюме сидела на лавке и по-детски болтала ногами, не достающими до пола. С мужской половины слышался кашель и какое-то бормотание. Отец Максим, вбежавший вместе со мной, крякнул и ушел туда. Мне очень не хотелось вступать в объяснения с Мамариной, но вовсе обойтись без них было невозможно, поэтому я по возможности сухо сообщила, что у Маши приступ вчерашней болезни, что ей, судя по всему, ничего не угрожает, но мы собираемся пойти поискать доктора. Клавдия, ни слова не говоря, спрыгнула с лавки и отправилась к выходу. Мамарина покосилась ей вслед и вернулась к своим занятиям.
Вероятно, отец Максим, так же как и я, не стал поднимать панику, но сообщил самое главное, поэтому к моменту, когда мы с Клавдией вышли на улицу, рядом с крыльцом уже стояли все трое мужчин, причем у Шленского на плече висела охотничья двустволка. Наша компания, очевидно, смотрелась бы странно со стороны: как всегда, щеголеватый Рундальцов, насупленный Шленский, которого, если бы не его костюм, можно было бы принять за фабричного; толстенький священник; Клавдия в охотничьей шляпке-котелке, ну и я — выглядели мы так, словно собираемся ловить беглого негра где-нибудь в Луизиане. Картину несколько смазывал лис, бродивший между нами с потерянным видом и иногда снова порывавшийся подвыть.
Мне, признаться, хотелось сперва осмотреть подземный оссуарий, в котором я провела с доктором часть ночи, но я не понимала, как можно было бы направить туда поиски, не выдав себя. Не первый раз мне пришло в голову, что для нашей работы мы все-таки недостаточно оснащены — если бы я умела управлять волей других людей, дело быстро пошло бы на лад. Точно в эту секунду, как будто откликаясь на эти внутренние сетования, Шленский, коротко пошептавшись со священником, сообщил:
— Клавдия Альбертовна, можно будет вас попросить посидеть… с Машей (он явно забыл ее отчество) на случай, если она проснется?
Клавдия кивнула.
— А мы тем временем осмотрим ближайшие окрестности. Начнем, пожалуй, с развалин.
Есть такой сорт людей, которые, едва освоившись в любой ситуации, немедленно начинают изображать из себя начальника штаба. В немецком языке для этого есть специальное слово, склеенное, по местному обычаю, из нескольких маленьких — и означает оно козла, которого специально поселяют в овечьем стаде, чтобы им, стадом, было легче управлять: достаточно убедить их пряморогого предводителя. Собственно, для одной отдельной, вдумчивой и слегка непохожей на других овечки нет ничего проще, чем переложить все свои обязанности на дурно пахнущего вожака: остается только внимательно приглядывать за тем, куда он в этот раз ведет стадо — пока речь идет лишь об альпийских лугах со свежей травкой, можно не тревожиться, но когда вдали появится странное приземистое здание, от которого исходит слабый, но недвусмысленный железистый запах, — тут уж надо будет покуситься на авторитеты.
Шленский настолько уверенно чувствовал себя в развалинах монастыря, что я даже подумала, не подсматривал ли он за нами ночью или не бродил ли тут раньше, но, кажется, все-таки нет: сперва мы оглядели полуразвалившуюся церковь (вся она была изнутри облеплена уже покинутыми птичьими гнездами), потом колокольню. Наверх не полезли: лестница была разрушена, а приставной нигде не было видно. Потом его взгляд упал на часовню, к которой я пыталась мысленно его направить все это время. Обнаружив лаз, уводящий под землю, он извлек из кармана коробку спичек и, спустившись, докуда хватало дневного света, зажег первую из них. Ружье так и висело у него на плече.
— Ого, да тут целый коридор, — воскликнул он, быстро спускаясь по ступенькам. — Подождите меня, не ходите.
Зажигая спичку за спичкой, он удалился довольно далеко — так, что нам видны были только дальние тени, то появлявшиеся, то опадавшие. Похоже, я его недооценивала: я ожидала, что, завидев первый же скелет, он выскочит с воплем, но просчиталась — он вернулся минут через пять, совершенно хладнокровно сообщив, что место это служило монахам кладбищем, что там полно, как он выразился, мертвяков, но никаких следов доктора нет.
— А давайте спросим лисенка, — предложил вдруг Рундальцов. Во все время наших блужданий по развалинам лис следовал за нами, как собачонка, периодически легонько подвывая. Сейчас он сидел поодаль и смотрел на нас, слегка наклонив голову, как бы пытаясь разобрать, о чем идет речь. Лев Львович, мягко ступая, подошел к нему и присел рядом на корточки. «Ну, показывай, где хозяин». Лис посмотрел ему в лицо и чихнул. «Веди нас к хозяину». Шленский поинтересовался, долго ли еще Лев Львович собирается изображать из себя укротителя диких зверей. Тот встал, шумно хрустнув коленями,
