Книга утраченных имен - Кристин Хармел
– Ева, завтра ты должна уйти, – тихо проговорил он. – Тебе необходимо перебраться через границу в Швейцарию. Я не прощу себя, если с тобой что-нибудь случится.
– Могу я остаться с тобой? – спросила она и вздохнула, когда он провел рукой по ее спутавшимся волосам.
– Милая, ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Но после войны я приеду к тебе.
– Как ты меня найдешь?
На какое-то время в комнате повисла пауза, но его руки продолжали ласкать Еву, и ее это успокаивало.
– Назови место, которое имеет для тебя особенное значение.
Она закрыла глаза, вдохнула запах его тела, от которого пахло мускусом, солью и сосной.
– Библиотека Мазарини в Париже, – сказала она. – Когда я была маленькой, раз в неделю отец приводил меня туда. Он чинил пишущие машинки для разных библиотек, до того как устроился работать в префектуру полиции; но библиотеку Мазарини я особенно любила. Я сидела на ступенях, ждала его и фантазировала, мечтала о принцах, принцессах и далеких королевствах. – Она тихо засмеялась: – Знаешь, я даже представляла себе, что однажды выйду замуж за принца на ступеньках этой библиотеки.
– Библиотека Мазарини, – повторил Реми.
– Она находится в здании Института Франции на левом берегу Сены.
Реми усмехнулся и снова поцеловал ее в макушку.
– Я знаю. Я тоже играл на ее ступеньках, когда был маленьким. Мы с мамой переходили через мост Искусств, а потом она оставляла меня на лестнице и шла в библиотеку читать. «Никуда не уходи отсюда, Реми, – говорила она мне. – На свете есть очень плохие люди». И я оставался там, воображал, что я – рыцарь, который сражается с врагами, пришедшими украсть книги.
Ева села и в недоумении посмотрела на него:
– Как думаешь, я могла тебя там видеть?
– Все может быть. Я приходил туда несколько лет подряд, пока мама не умерла. Это случилось летом, мне тогда было двенадцать. После этого я туда не возвращался.
– Когда папа начал работать в префектуре, я тоже перестала приходить туда. – Ева покачала головой и снова легла ему на грудь. Быть может, принц, о котором она так часто мечтала в детстве, находился тогда совсем близко? Такое удивительное совпадение скорее не случайность, а знак судьбы. Ева удовлетворенно вздохнула: – Как грустно, что ты потерял мать в столь юном возрасте, Реми. Ты никогда мне о ней не рассказывал.
– Я всегда думал, что от воспоминаний меньше боли, если запрятать их глубоко в себе. Но, возможно, я ошибался. Сейчас мне кажется, что боль стихает, когда ты делишься ею.
Глаза у Евы наполнились слезами. Она кивнула:
– Ты всегда можешь делиться со мной.
– Да, теперь знаю. – Реми снова поцеловал ее в голову. – А давай, когда война закончится, мы снова придем туда? К библиотеке Мазарини?
Она улыбнулась, прижимаясь к его груди:
– Париж опять станет прежним, и никто уже не будет глазеть на меня только потому, что я – еврейка. Просто два обычных человека встретятся на лестнице около библиотеки.
Они снова замолчали, веки Евы начали тяжелеть. Она уже почти задремала, когда Реми вдруг опять заговорил:
– Ты сказала, что мечтала выйти там замуж.
– Знаю, звучит глупо.
– Вовсе нет. – Реми подождал, пока Ева поднимет на него глаза. – А что, если мы так и сделаем?
– Что сделаем?
– Поженимся. На лестнице библиотеки Мазарини.
– Реми, я… – но Ева не смогла закончить фразу. Она закрыла глаза, чувствуя, как разрывается ее сердце. Ей очень хотелось выйти за него, она ничего еще так сильно в жизни не желала. Но что ей делать с мамусей – женщиной, которая значила для нее все и которая все потеряла? Она никогда бы не простила Еву, если бы поняла, что та отвернулась от иудаизма. Но и сказать «нет» Ева тоже не могла, в конце концов, решение должна принимать она, а не мать. Ужасно жить, все время оглядываясь на чужие предрассудки. Она не знала, какой ей дать ответ.
Ева открыла глаза и увидела, как Реми наблюдает за ней, и по выражению его лица поняла, что он догадался о ее мыслях.
– Твоя мать, – тихо сказал он, – она, конечно, не одобрит.
– Это не имеет значения, – сказала Ева и вытерла скользившую по щеке слезу.
– Еще как имеет, – нежно возразил он и поцеловал ее в лоб. – Семья – это все, а сейчас твоя семья разрушена.
– Однажды она поймет. Сейчас она просто зла, зла и напугана. И очень сильно тоскует по папе…
– Ее невозможно в этом винить. – Реми погладил Еву по волосам. – Она боится, что ты полюбишь человека, который окажется другим, не таким, как ты, другой веры, и тогда она лишится и тебя.
– Но это неправда. Она никогда не потеряет меня. Я постараюсь переубедить ее. Реми, мы с тобой обрели друг друга – на то была воля свыше.
– Тогда будем верить в то, что она поможет нам снова соединиться. – Он глубоко вздохнул. – Как бы я ни любил тебя, я не могу просить тебя провести со мной всю свою жизнь, пока твоя мать не поймет.
– Но, Реми…
– Если мы так много друг для друга значим, тогда у нас еще масса времени. Но я не хочу, чтобы из-за меня ты потеряла последнего родного человека. Я слишком тебя люблю, чтобы так поступить.
– Я тоже тебя люблю. – Ева чувствовала, как в темноте слезы катились по ее лицу и падали на грудь Реми. – Прости меня, Реми, прости, но я такая слабая.
– Ева – ты самый сильный человек изо всех, кого я знаю, и даже теперь у тебя хватает сил совершать правильные поступки, пускай они и разбивают тебе сердце.
И хотя Ева согласилась с его словами, она понимала, что будет сожалеть об этом мгновении до конца своих дней.
– Я поговорю с ней, как только она окажется в Швейцарии. Постараюсь убедить ее. Я просто не могу бросить мать, ведь тогда все ее обвинения окажутся справедливыми. И я превращусь в того человека, которого она так боялась увидеть во мне. Я никогда не прощу себя, если причиню ей такую боль.
Реми осторожно взял ее за подбородок и заглянул в глаза:
– Знаю, милая.
– Но ты ведь все равно вернешься ко мне? После войны?
– Разумеется. Мы встретимся на лестнице библиотеки Мазарини и будем жить долго и счастливо.
– Ani l’dodi v’Dodi li, – прошептала она.
– Что это значит?
– Перевожу с иврита: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». Это из Шир аШирим, или Песни песней. Так… так говорят друг другу люди, когда женятся и обещают
