Владимир Москалев - Екатерина Медичи
— Вполне, ваше величество.
— Тем более что наши переговоры о свадьбе моего сына с принцессой Валуа, похоже, движутся к завершению и вдовствующая королева становится мне сватьей.
— Чему она, поверьте мне, весьма рада.
— Не будем пока об этом. Как поживает ее величество мадам Екатерина? В прошлом году она часто жаловалась на ухудшение здоровья.
— В этом году ей не лучше. Совсем недавно она перенесла тяжелую лихорадку, а месяца три тому назад ее свалил неожиданный приступ удушья. Если бы не Амбруаз Паре, ее величество вряд ли удалось бы спасти.
— Амбруаз Паре? Знаменитый хирург? Который лечил самого Генриха II и вытаскивал обломок копья из его головы? Но как он оказался среди лейб-медиков королевского двора?
— Королева велела разыскать его и призвать ко двору. Теперь он главный лейб-медик и личный врач ее величества. Говорят, она в нем души не чает.
— Еще бы, какого сокола заманили в свою клетку. Мэтр Паре хорошо знает свое дело. Помните, Франсуа, вы приводили его как-то к принцу Конде, раненному на дуэли?
Лесдигьер кивнул и промолвил:
— Жаль, что он не с нами.
— Да, это верно. Зато он теперь с королевой-матерью и ей, право же, не стоит опасаться за свою жизнь, имея такого личного врача.
— Совершенная правда, ваше величество, — подтвердил Бирон. — Именно благодаря его стараниям она побеждает все свои болезни.
— А ее дети?
— Слава богу, все живы и здоровы. Его величество король Карл в прошлом году обвенчался с принцессой Елизаветой Австрийской из дома Габсбургов, а в марте этого года они с молодой женой торжественно въехали в Париж. Его величество был весьма раздосадован тем, что на его свадьбу не приехали гугеноты, которых он созывал.
— Пышные, должно быть, были празднества по этому случаю? — спросила Жанна, пропустив мимо ушей последние слова посла. — Говорят, парижане очень любят своего короля.
— Настолько любят, что Париж было просто не узнать. Такой красивой и праздничной давно уже не была столица. Повсюду висели штандарты, прославляющие королевскую чету, на площадях устраивались массовые гуляния, дорога, по которой проезжал королевский кортеж, была устлана коврами, усыпанными букетами цветов, а сами король с королевой, останавливаясь поминутно, щедрой рукой бросали пожертвования своему народу. Кончилось тем, что прево велел на каждую парижскую площадь выкатить по бочке вина, из которых пил всяк, кто хотел.
— А что молодая невеста? Хороша ли собой? Каково лично ваше мнение, господин Бирон?
— Ах, ваше величество, молодость всегда прекрасна, а ей всего лишь восемнадцать. Белокура, стройна, обаятельная улыбка, открытый взгляд голубых глаз, прямой нос, тонкие губы, длинная шея и осиная талия… Что же еще сказать? Пожалуй, по моему мнению, чересчур скромна, постоянно смущается. Видимо, это потому, что ей приходится говорить через переводчика. Но держится с достоинством, присущим истинным королевам.
— Любопытно. Она что же, и на брачном ложе общается со своим мужем через переводчика?
Посол сдержанно рассмеялся в усы:
— В это время слова, как мне кажется, уже не столь важны. Совсем не важны, я бы сказал. Но сейчас она уже кое-чему выучилась и хотя не свободно, но все же довольно сносно объясняется на нашем языке.
— А что вы скажете о принцессе Маргарите, моей будущей невестке? Я слышала, ее красота выше всяких похвал.
— И это ничуть не преувеличено, ваше величество. Кожа ее бела, бархатиста и свежа, красотою лица она затмевает всех придворных дам, а ее учености и умению выражать свои мысли позавидовал бы любой богослов. Она весьма начитанна и образованна, беседовать с ней на любые темы — истинное удовольствие, как для непросвещенного ума, так и для ума весьма ученого и мудрого. Вы сами убедитесь в этом, ваше величество, когда увидите ее и будете иметь возможность побеседовать с нею.
— Ну хорошо.
Они поговорили еще несколько минут, после чего королева, как-то сразу вдруг заторопившись, отпустила посла. Лесдигьер с тревогой смотрел в ее внезапно изменившееся лицо. Когда Бирон ушел, Жанна взяла его за руку; пальцы ее дрожали.
— Пойдем отсюда, Франсуа, мне душно, я задыхаюсь… здесь совершенно нечем дышать.
Она встала и пошла, не выпуская его руки из своей.
— Пойдем туда, на свежий воздух, в тень деревьев, там прохладнее. Прикажи, пусть захватят подушки…
Она вдруг зашлась в кашле и схватилась рукой за горло, потом часто и порывисто задышала, судорожно хватая ртом воздух и царапая ногтями рукав Лесдигьера.
— Врача! Скорее врача! — крикнул Лесдигьер, и за ним сейчас же кинулись двое слуг.
Меньше чем через полминуты лекарь был уже возле Жанны, ее личный врач, знавший состояние здоровья больной как свое собственное.
Прибежал, пощупал пульс, заглянул в зрачки глаз и сразу же дал выпить из какого-то пузырька, который всегда носил с собой у пояса с тех пор, как здоровье Жанны стало ухудшаться года два тому назад.
Жанна мертвенно побледнела. Только зрачки блестели, да губы шевелились, силясь что-то произнести. Глаза, не мигая, смотрели на Лесдигьера, свою последнюю в жизни любовь. Ему вдруг стало страшно, ибо они показались ему остекленевшими, широко раскрытыми и застывшими, будто бы их хозяйка уже умерла, но не успела сомкнуть веки. Губы еле слышно что-то шептали. Лесдигьер подставил ухо, но тут Жанна упала на колени, потом повалилась набок. Он бережно прижимал к груди, как бесценное сокровище, и выглядел теперь сам едва ли не бледнее, чем она. Жанна пыталась что-то сказать, тяжело дыша:
— Сына моего береги… Генриха… и мою дочь… — с трудом разобрал Лесдигьер.
Ее взгляд был устремлен в землю, казалось, что последний огонек жизни в эту секунду улетает из них. Он знал, что Жанна принимает противоядие, которое он сам ей рекомендовал, но оно было бессильно против той болезни, что изнутри подтачивала ее организм. Лесдигьер перевел быстрый взгляд на врача, намереваясь накричать на него, обругать последними словами, но так и застыл: лицо врача было спокойным, ни один мускул не дрогнул на нем. А ведь тот был протестант и это была его королева! Теперь Лесдигьер, не отрываясь, глядел на него, словно на судью, который решал в данную минуту: вынести смертный приговор или помиловать.
Наконец врач спокойным голосом произнес:
— Сейчас приступ пройдет, и королеве станет легче. Это уже не впервые, просто она таилась от вас. Легкие. Они у нее больны. Ей надо лечиться, категорически нельзя волноваться, попусту тратить силы. Вам надо беречь королеву, молодой человек, состояние ее здоровья внушает мне серьезные опасения за ее жизнь.
И каждое слово, каждая фраза — как удар кнута, как топор палача, вот-вот готовый упасть…
Жанна глубоко вздохнула и закрыла глаза. Лесдигьер обхватил ладонями ее голову и пытливо вгляделся в любимое лицо. Неожиданно радостная улыбка показалась на его губах: на щеках Жанны появился легкий румянец, дыхание становилось ровным. Он с благодарностью посмотрел на врача.
— Покой, только покой, — прошептал тот и отошел в сторону. Потом прибавил, обернувшись: — Я буду рядом на всякий случай, но, уверяю вас, помощь моя сегодня больше не понадобится.
— А завтра?!
— И завтра тоже. И в ближайшие дни. Но в дальнейшем все может повториться снова.
— Но что же делать?! Ведь надо что-то делать! — в отчаянии вскричал Лесдигьер.
— Не кричите. Необходимо лечить королеву. Ей нужен теплый морской и чистый горный воздух. Ее легкие никуда не годятся — результат перенесенной острой пневмонии.
— Она хотела ехать в Париж.
Врач бросил на него холодный взгляд:
— Это для нее равносильно гибели. — И вышел.
Еще минут пять сидел Лесдигьер на земле, боясь шелохнуться, держа у себя на груди голову королевы Наваррской. И все смотрел в ее лицо и радовался, видя, как жизнь возвращается к ней. Ее губы уже порозовели, ноздри затрепетали, щеки заалели слабым румянцем. Смерть отступила, и слезы радости потекли по щекам бывалого воина, закаленного в боях, прошедшего суровую школу жизни. Слезы капали на щеки Жанны. Это, видимо, и заставило ее очнуться — что-то горячее почему-то время от времени жгло щеку. Но, может быть, уже подействовало снадобье, которое дал ей выпить доктор? Так или иначе, но Жанна открыла глаза.
— Франсуа… — тихо прошептала она, и вымученная улыбка медленно раздвинула губы. — Я знала, что не умру, не попрощавшись с тобой и моими детьми. Где они? Где Катрин? Где мой сын Генрих?
Лесдигьер был в отчаянии: значит, она все забыла, и теперь предстоит напомнить ей: ведь ее сын, едва выздоровев после внезапной изнурительной болезни, вместе с сестрой и кузеном Конде уехал в По. Воздух гор был целителен, и Генрих писал матери, что он снова здоров и силен духом.
