Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Хороший, Серый. – Добрыня зажал рану пальцами. – Теперь зализывай.
Зверь послушно лизнул бок и его руку.
– Спасибо тебе, Серый. Я догадался – ты подставил себя, чтобы показать их мне.
Он убрал руку, и волк стал слизывать кровь. Добрыня поднял его и перенес к еловому жилищу. Возле покидал куски лосятины.
– Живи. Ешь. Залечивай рану, – говорил он, собирая скудные пожитки. – Не бойся, те люди сюда не придут. У них теперь другая забота. Я дал им знать, что князь Мстислав выставил сторожу.
Зимний день смеркался, когда в недостроенные ворота Суздаля въехало на лыжах снегобородое чудище – так помстилось кметю, стоявшему в страже. Отрок храбро бросился наперерез. И сильнее затрепетал душой, когда увидел нависшие на глаза и уши сосульки, услышал издаваемый ими хрустальный звон.
– Прочь из города, лесная нечисть, – пролепетал он, крестясь.
– Мне к князю, – оттолкнул его Медведь, заиндевевший от быстрого бега на морозе.
– Лешим к князю не положено, – растерянно крикнул вдогонку стражник.
– А я не леший, – хрипло рявкнул Добрыня. – Я дед Всевед.
Он покатил по улице, где даже в сумерках стучали топоры и визжали пилы плотников-строителей.
Князь Мстислав сидел в поновленном тереме за постным обедом. Вместе с ним пустую кашу и капустную похлебку ели двое новгородских мужей и старый боярин Янь Вышатич. В отлетевшую с грохотом дверь трапезной ввалился храбр, мокрый от тающей наледи. На обеих руках у него висело по сердитому гридину. Те подняли такой шум, что князь поморщился – не выносил бесчинства, мешающего предаться великопостным раздумьям.
– Что это ты, Добрыня, врываешься в честные хоромы, как поганый сыроядец за добычей? – осведомился молодой князь.
– Незваный гость хуже половца, – изрек новгородец Ратимир Гостятич, не перестав хлебать овощное варево.
Боярин Янь Вышатич молча утер бороду и настороженно одеревенел.
– Для тебя весть примчал, князь, – хриплым рыком ответствовал Медведь, – пошто мне для гридей языком работать?
– Ох, дремучий невеглас, – посмеивался другой новгородец, Кирьяк Домажирич. – Языком шевелить не хочет, лучше лбом стены пробьет.
– Что за весть? – строго спросил Мстислав, откладывая ложку.
– Дружина Олега села на коней и идет на тебя, князь, – вывалил Добрыня, стряхнув с себя гридей.
– Быть того не может! – порывисто вскочил Мстислав. – Олег обещался пойти на мир!
– Своими глазами видел его сторожу, – проворчал Медведь, – и слыхал, о чем говорили.
– Где ты видел их? – спокойно дохлебав, спросил Ратимир Гостятич.
– Олег с ратью у Клязьмы встал, а сторожу пустил по Нерли.
– Видел рать? – допытывался новгородец, отложив попечение о чреве.
– Не видал. По борзости кметей в стороже учуял, что большая рать. Тебя, князь, посрамить хотят. Знают, что ты дружину отпустил.
– Учуял? – с улыбкой переспросил Кирьяк Домажирич.
– Князь, – хмуро молвил Янь Вышатич, – чутье у этого храбра звериное. Можешь верить ему.
– А сам что делал у Клязьмы? – продолжал спрос Ратимир Гостятич.
– Гулял, – по-волчьи глянул на него Добрыня.
– Небось зверя промышлял на княжьем ловище? Много ль набил?
– Оставь его, боярин, – попросил князь.
Мстислав раздумывал, теребя молодую рыжеватую бороду и по-отрочески кусая губы.
– Ах, дядя… – сокрушенно сказал он наконец. – Не сумел сдержать свое слово. И как не вовремя поднялся на рать! Ведь нынче пост идет.
– Не о посте теперь надо думать, князь, – возразил Ратимир Гостятич, – а о том, чтоб собирать дружину.
– В два дня воинов не собрать, а Олег на Клязьме – его войску как раз два дня сюда идти.
– Соберем и в два, и в один день, – заверил новгородец.
– Как? – волновался Мстислав. – Добрыня Рагуилович, верно, уже за Торжок ушел.
– Ты, князь, погорячился, отправив людей по домам, – по привычке посмеиваясь, сказал Кирьяк Домажирич. – А мы рассудили иначе. Воевода с дружиной по селам у Клещина озера разместился. И ростовцам было сказано, чтоб далеко не отходили. Прости, князь, что за твоей спиной решали.
– Не за что мне вас прощать, мужи бояре, – прояснел Мстислав. – Олег хотел подойти незамеченным. Верно, думал, что я побегу, испугавшись. Но Бог знает, как избавлять своих верных от обмана! – Он повернулся к Добрыне: – Что хочешь за свою службу?
Медведь переступил с ноги на ногу, искоса глянул на Яня Вышатича. Хотел о чем-то попросить, но передумал и сказал иное.
– А отдай мне, князь, то ловище между Клязьмой и Нерлью.
– Губа не дура! – усмехнулся Кирьяк Домажирич.
– Попрошу отца отдать тебе ту землю во владение, – обещал Мстислав.
Медведь согнул вперед шею – поклонился. Опять посмотрел на старого боярина, но, не поймав ответного взгляда, пошел восвояси. Кабы не князь, а старик спросил его о награде!.. Ведь и службу эту он служил не для новгородцев, а ради того, чтобы Янь Вышатич вернул ему свою дружбу, хитро украденную неведомо какой нечистью…
27
Три дня друг против друга стояли две рати. Мстиславовы полки загораживали собой недостроенный город. Все суздальские плотники, побросав инструмент, тоже натянули на головы шеломы и пошли в ополчение пешцами. Муромское войско разместилось станом за лесом, в трех верстах от противника.
Ни те, ни другие не двигались с места. Кони доедали запасенное сено, суздальские пешцы стучали себе по шеломам, гулким звоном выражая отношение к буйному князю Олегу. Муромцы и рязанцы щелкали зубами впустую – укусить не могли, пока их князь терял в спорах с боярами остатки ратного духа. Иные от нетерпения ездили через лес посмотреть на недругов, изрыгнуть в их сторону срамословие, а то и остудить горячую кровь через дырку в теле, внезапно проделанную вражьей стрелой.
На четвертый день оба войска всколыхнулись. Весть, что из Смоленска подошла рать с половецкой конницей, облетели дружины одновременно. Когда князь Мстислав обнимал младшего брата, не узнавая в нем четырехлетнего бутуза, каким помнил его, Олег Святославич в злобе срывал с грамоты Мономаха, привезенной епископом, вислую печать. В то время как новгородский князь собирал в шатре совет, Олег сел на коня и один понесся берегом речки Мжары навстречу ветру, горяча душу и выхолаживая кипящий ум. Епископ Ефрем, доставивший письмо, сел в боярском шатре, смиренно дожидаясь ответа.
– Если Олег внемлет теперь словам отца и уйдет с миром, то не поставлю ему в вину обман и не вспомню о худом, что было меж нами, – обещал Мстислав.
– Не повторяй своей ошибки, князь, – советовали новгородские бояре. – Олег – что пес, шатающийся меж дворов. Где метит, там и на хозяев брешет. Такого только палкой прогонишь.
Младший Мономашич, Вячеслав, грыз сладкий сухарь и во все глаза смотрел на княжих мужей, обзывающих чужого князя псом.
– Жаль мне сожженного города, – сказал Георгий Симонич, которого Мономах прислал в Суздаль посадником. – Жалею и о том, что Олег по лютости своей напрашивается на палку. Имею помысел послать отроков в Муром и Рязань, чтобы ответно предали их огню. Может, тогда он угомонится, когда пожалеет свои грады, истлевшие в пламени.
Георгий всего на четыре года был старше Мстислава, но с молодым князем хотел держать себя как умудренный жизнью и поседевший в походах боярин.
– Что говоришь-то, Юрья, – упрекнул его князь, назвав, как когда-то, по-домашнему. – В чем провинились люди, живущие в тех градах, чтобы жечь их? Око за око воздавали наши пращуры, жившие в язычестве, а отцы и деды запретили кровную месть. Нам не должно так поступать.
– Георгий скор на слово, но неспешен в думах, – поддержал князя Янь Вышатич. – Не для того Владимир Всеволодич послал к Олегу епископа, чтоб одной рукой прижимать брата к сердцу, а другой всаживать ему в спину нож.
– Сгоряча сказал, – устыдился Георгий, но на старика бросил сердитый взгляд.
– По любому ждать надо, – подытожил воевода Добрыня Рагуилович. – Не нам первым на рожон лезть… Однако, правду сказать, руки-то чешутся.
– Ох, чешутся!.. – подтвердили новгородские мужи, а вместе с ними и ростовские.
Георгий Симонич от крепкой досады первым поторопился уйти из княжьего шатра. Задевая плечами встречных кметей, широко зашагал к коновязи.
– Постой, боярин! – окликнул его кто-то из дружины. – Тебя тут чернец дожидается.
Георгий резко остановился.
– Какой еще чернец?
– Да леший его знает, из здешнего монастыря прибрел.
От костра, где грелся, к нему подошел и поклонился монах в полысевшей от ветхости вотоле, с накинутым на голову клобуком.
– Спаси тебя Господь, боярин, молитвами Пресвятой Владычицы Богородицы и блаженного отца Феодосия.
– И тебе, чернец, того же, – удивленно сказал Георгий. – Откуда меня знаешь?.. Э, да ведь ты Нестор-книжник! – вспомнил он. – Какими судьбами?
– Теми, что ведомы одному Богу.
– А от меня что тебе надо? Я спешу в город, не видишь?
