Игорь Лощилов - Несокрушимые
Процессия продвигалась медленно и торжественно. Впереди длинной колонной шли монахи Духовского монастыря с зажжёнными свечами, они как бы расчищали путь Владычице, оберегая её от всякой скверны. За ними в облаках синеватого ароматного дыма следовали священники в парадных одеяниях, у каждого были кадильница и мирница с благовониями. Далее с подобающим сану величием плыли облачённые в золототканые ризы высшие церковные иерархи смоленской епархии, а уже за ними на увитых цветами носилках — сама Одигитрия. Склонив голову к Божественному младенцу, она смотрела на людей спокойно, всепонимающе, как бы говоря: «Доверьтесь моей защите и обретёте жизнь вечную». Носилки сопровождались прибывшими с иконой москвичами и певчими, чьи голоса тонули в хоре молитв и приветственных криках встречающих. Почтив проплывшую мимо икону, они вставали с колен и присоединялись к процессии, так что Соборная площадь, куда она прибыла, не смогла вместить всех. Люди размещались в примыкающих переулках, облепили деревья и крыши домов.
Носилки остановились перед собором, где на возвышении стоял архиепископ в окружении первых горожан. Сергий преклонил колени перед иконой, приложился к ней и, вернувшись на ступени собора, начал читать величальную молитву. Хор поддерживал его торжественным пением.
— Всё упование на Тебя возлагаем, Матерь Божия, сохрани нас под кровом своим! — говорил Сергий, и ему вторил хор.
— Сохрани-и! — гремело на площади.
— Всесвятая Богородица, не вверь нас человеческому предстательству, но сама заступи и помилуй нас!
— Помилу-у-уй! — эхом отзывалось на площади и в переулках.
Казалось, всё и вся было охвачено единым благоговейным порывом, однако так только казалось, у иных находились дела и помимо молитвы. Шеин разглядывал волнующееся море голов и волновался: ответят ли горожане с таким же единодушием на королевский универсал? Князь Морткин, повторяя согласно со всеми призывы Сергия, внимательно высматривал своих рассеянных по толпе сторонников, его тоже заботило поведение горожан. Были здесь ещё два чересчур внимательных человека — Афанасий и Антип, стоявшие среди новоприбывших. Оба с интересом озирались по сторонам, разглядывая незнакомый город и его жителей. Внезапно Антип напрягся, мелькнуло, как ему показалось, где-то виденное лицо, и он стал пробираться по направлению к нему. На него шикали, заступали дорогу, а он упрямо продвигался к цели. Ба! Да ведь это же Иван Салтыков, румяный красавец, на которого делались приговоры. Но почему такое странное одеяние? Может быть, ошибся? Да нет, всё тот же малозаметный шрам на щеке — он! Салтыков почувствовал его взгляд и повернул голову, какое-то мгновение они смотрели друг на друга, но потом тот стремительно бросился в сторону.
А славословие в честь Богородицы всё продолжалось. Прошло уже довольно времени, но утомления никто не чувствовал, только восторг, священный трепет властвовали на площади. Владычицу перенесли на возвышение, теперь она смотрела на свою паству, и каждому казалось, что именно на него. Её приподнятая правая рука с отогнутыми перстами как бы предостерегала от дурного, призывала к осмотрительности.
— Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою! — возвестил Сергий.
— Радуйся! — загремел хор.
— Ра-а-дуй-ся... — раскатилось по площади.
Сергий поднял посох, устанавливая тишину.
— А теперь, православные, слушайте слово воеводы.
Он отошёл в сторону, уступая место Шеину. Тот вышел вперёд.
— Жители славного Смоленска! В суровый час вернулась к нам Заступница, ныне её помощь нужна как никогда. Жигимонд, король польский, прислал к нам грамоту, требуя сдать ему город и изменить нашему законному государю.
Стало совсем тихо, слишком уж круто завернул воевода, не дал времени опомниться.
— Слушайте королевскую грамоту и решайте, как быть.
Шеин выдвинул вперёд Михайлу Борисова, и тот загремел:
«Со смерти Феодора Бог послал на Московское государство несчастья и междоусобицы; брат идёт на брата, а немцы берут города, чтобы истребить православную веру. И вот многие люди Московского государства били нам челом разными тайными присылками, чтобы мы как государь христианский и ближайший приятель русского государства сжалились над разорением и истреблением веры христианской и церквей Божиих, жён и детей ваших не допустили до конечной гибели. Мы, великий король христианский, соболезнуя о таких бедствиях и непрестанных кровопролитиях, идём к вам своей особою с великим войском не для того, чтобы вас воевать и кровь вашу проливать, а для того, чтобы охранить вас от всех ваших врагов, избавить от рабства и конечного погубления, остановить разлитие христианской крови, непорушимо утвердить православную русскую веру и даровать вам всем спокойствие и тишину...»
Трубный голос малого воеводы разносился по окрестностям, его слышали, но не все понимали. Витиеватое многословие туманило головы, не позволяло добираться до сути. Толкали, переспрашивали друг друга:
— Чего это Жигимонд расплакался?
— Тебя, дурня жалеет, от немца защитить хочет.
— Весной как нашу Пореченскую волость грабили, ни одного немца не видел, все его паны. На хрена такая жалость?
На пореченца зашикали, кто-то из людей Морткина даже дал под дых — не мешай слушать.
«И вы бы, смоляне, были рады нашей королевской милости и вышли бы к нам с хлебом-солью, и пожелали бы быть под высокой королевской рукой нашей; а мы, принявши вас в охранение, будем содержать вас непорушимо в свободе и во всякой чести, не нарушая русской веры вашей; и если захотите ударить челом и целовать нам крест на всём этом, то мы утвердим всё листом нашим с королевской печатью и во всём поступим с вами так, как только вам будет достойно и наилучше...»
Площадь всколыхнулась гневными криками.
— Чего захотел — крест целовать! Али забыл, что мы люди московские?
— Были когда-то и иными, — начали подавать голоса королевские пособники, — дедов клали в литовскую землю, их кости, поди, ещё не сгнили.
Толстомордый парень из их числа съехидничал:
— Недаром говорили: смоляне — польская кость, только собачьим мясом обросла.
— А ещё говорили, что мы всем миром блоху задавили! — вскричали возмущённые горожане и так стали напирать на толстяка, что сбили с ног и едва не затоптали. Потасовки затевались в разных концах, гневные голоса набирали силу.
Борисов, собрав напоследок всю мощь голоса громыхнул:
«Если же вы пренебрежёте настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жён ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему».
Не хватало именно этой угрозы, чтобы возмущение от нарушенной благости обернулось общим гневом. В нём растворились жалкие крики тех, кто пытался сочувствовать королевскому посланию, женщины царапали им лица, старухи колотили своими клюками, мужчины сбивали с ног.
Сергий дал знак, и хор загремел:
«Пресвятая Богородица, всесильным заступничеством своим умоли Сына Твоего даровать нам победу над супостатом».
А когда пение закончилось, шепнул Шеину: «Приводи людей к присяге», и сунул ему заготовленный лист — всё, оказывается, предусмотрел заранее. Шеин сам понимал, что случай упускать нельзя и выступил вперёд.
— Жители Смоленска! Какой дадим ответ польскому королю на его наглое требование? Станем ли изменять нашему природному государю?
— Не-е-т... — выдохнула площадь.
Будем ли стоять за свой город Смоленск?
— Да-а-а...
— Тогда перед Всевидящей Владычицей нашей дадим присягу.
Он сунул листок Борисову — читай! Тот загремел снова:
— Клянёмся Всемогущим Богом государю своему не изменять, над ратными людьми подвоху никакова не учинять, начальников своих слушаться и с Литвой битца до смерти. Живучи в городе, в осаде сидеть, на сторожу, на стену и в слухи ходить без спору, со стен не скидываться и с литовскими людьми не ссылаться, во всём прямить и государю своему законному добра хотети...
Слова присяги неоднократно прерывались согласными голосами горожан.
— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! — гремело на площади. В суровый мужской хор вплетались женские и детские голоса, звонкие и по-старчески хриплые. Клялись все.
Многие участники торжества, в том числе москвичи, сопровождавшие Одигитрию, были приглашены архимандритом на обед. Он и воевода сидели рядом, их отношения заметно потеплели. Шеин был приятно удивлён необыкновенной предусмотрительностью владыки, который умело направлял в нужное русло священное благоговение горожан. Антип, воспользовавшись удобным случаем, рассказал воеводе об увиденном сегодня посланце московских заговорщиков. Шеин тотчас же приказал Горчакову учредить его розыск.
— Надо словить гадёныша, покудова в нём яд не настоялся. Через него на местных аспидов выйдем, их, чаю, немало у нас развелось. Видел, как нынче клубками вились? Пошли людей к воротам, чтоб проверяли всех чужих, особливо купцов. Торговых старост поспрошай, пусть покажут на новичков, по домам наших смутьянов пошарь — словом, не мне тебя учить. И москвичей, — указал он на Антипа и его товарища, — к делу подключи, нам свежий глаз не помешает...
