Элисон Уэйр - Плененная королева
– Ничего удивительного – при его-то настойчивости, – улыбнулась Алиенора. Да, если уж ее сын надумал что-то, то доведет дело до конца. В этом он похож на Генри. – Из всех моих сыновей именно Ричард рожден для того, чтобы прославить свое имя.
– Я нахожусь под впечатлением от того, как он во всем полагается на тебя, – заметил Рауль. – Он уже и сегодня преуспевает во всем, что может возвеличить твое имя.
– Преданность Ричарда – самая большая награда для меня, – гордо ответила Алиенора. – Мне очень жаль, что Генри нет здесь и он не может видеть все это. Но он занят в Нормандии и, слава богу, помирился с Папой.
Для этого королю пришлось поклясться в соборе Авранша в том, что он не желал смерти Бекету и не приказывал его убить, но бездумно в приступе гнева произнес слова, которые побудили четырех рыцарей отомстить за него.
Алиенора даже представить себе не могла, чего это стоило непомерной гордыне Генриха – публично повиниться, перенести такое унижение. Может быть, формальное прощение, полученное от архиепископа Руана, помогло ему смягчить чувство вины и раскаяния, но цену он заплатил высокую. Королева морщилась, когда ей рассказывали, как король в одной только власянице вышел на публичное бичевание монахами в присутствии Молодого Короля и папского легата. Не самый назидательный пример, какой отец может подать сыну, а уж тем более король – своим подданным. Но она понимала, что этот жест был необходим. Алиенора все еще вздрагивала при мысли о том, насколько болезненным, вероятно, было такое наказание для Генри. Она готова была разрыдаться, думая о кровавых ранах, оставленных плетками и власяницей, и о более глубоких ранах – в его душе.
И тем не менее казалось, что Бог, Церковь и призрак Бекета еще не удовлетворены, потому что король дал обет понести в будущем такое же публичное наказание в Англии. Тем временем он должен возместить ущерб, причиненный епископскому престолу в Кентербери и тем, кто пострадал, пытаясь защитить Бекета. Еще король обязался основать три монастыря и – Алиенора знала, что для него это было самое чувствительное – отменить наиболее спорные статьи столь лелеемых им Кларендонских конституций.
Алиенора ничего не сказала Раулю, которому все и так было известно. Она переживала за мужа: Бекет и в смерти одержал над ним нравственную победу, тогда как правда все время была на стороне Генри – в этом Алиенора не сомневалась. Она изменила тему разговора, не желая больше думать об этом, но все же кипела возмущением, хотя понимала, что поделать ничего нельзя, можно только принять случившееся.
– У короля новые планы относительно нашего младшего сына Иоанна, – сказала она. – Решено не отдавать его Церкви, и, могу сказать, я восприняла это с облегчением. – Она слабо улыбнулась, вспоминая живого пятилетнего мальчика, которого не могли привести к послушанию даже суровые воспитательные методы настоятельницы Одебюрж. Во время своих слишком редких – для успокоения совести – посещений Фонтевро Алиенора поняла, что сын создан для светской, а не духовной жизни. – Иоанна решено женить на дочери графа Гумберта Морьенского. Поскольку у графа нет наследника мужского пола, Иоанн унаследует его земли, а это даст определенные преимущества Генриху, потому что тот, кто правит Морьеной, контролирует проход через Альпы из Италии в Германию.
– И что представляет собой его дочь?
– Алиса? Она совсем еще ребенок. Мой муж, как обычно, пытается выторговать для себя наилучшие условия. Вряд ли мы увидим помолвку в ближайшие месяцы.
– И что, теперь, когда решено, что он не станет церковником, Иоанн останется в Фонтевро? – Рауль вопросительно посмотрел на Алиенору.
– Это должен решать Генри, – твердо сказала она. – Меня больше заботит Молодой Король.
Алиенору последнее время беспокоила судьба старшего сына. В семнадцать лет Молодой Генрих был честолюбив и жаждал власти. Он был королем, но не имел никакого реального влияния, кроме тех незначительных привилегий, что были дарованы ему отцом, а это с каждым днем увеличивало его обиды.
– Жоффруа получает Бретань, а Ричарду достанется Аквитания, и оба уже стали владетельными правителями, а вот я, будучи старшим сыном, остаюсь под началом отца, – сетовал он. Глаза его горели. Этот разговор происходил перед отъездом Алиеноры из Аржантана. – Мои титулы лишены какого-либо смысла! Я все время прошу отца позволить мне править хотя бы одной из земель, которые я унаследую: Англией или Нормандией. Да хотя бы Анжу или Меном. Матушка, я даже на Мен готов согласиться! Но он не хочет делиться своей властью даже со мной, со своим сыном. Я просил отца позволить мне править Англией во время его отсутствия, но он вместо этого назначил юстициария.
– Я поговорю с ним, – пообещала Алиенора. Но конечно, в это время она не имела возможности обратиться к мужу – тот страдал, его мучило чувство вины в связи с убийством Бекета.
– И не только это, – добавил Молодой Король. – Отец ограничивает меня в средствах. Даже Уильям Маршал так считает. Мне приходится существовать на те деньги, которые удается украсть из казны, или на те доходы, что я получаю от турниров. Ведь я должен поддерживать репутацию щедрого человека. А он запрещает турниры в Англии – говорит, что слишком много молодых рыцарей погибли на турнирах. И он сохранил за собой право забирать себе людей из моего хозяйства. Матушка, я король или нет? Я не понимаю, зачем отец короновал меня? Только для того, чтобы обращаться со мной как с мальчишкой?
– Отцу трудно смириться с тем, что его дети выросли, – попыталась утешить сына Алиенора, – тем более что в один прекрасный день они получат то, что когда-то принадлежало ему. Твой отец гордится своими землями. Ни один английский король до него не имел таких обширных владений. Утешься, сын мой, прояви терпение и веди себя осмотрительно. Ты еще молод и должен доказать, что достоин королевского титула.
После отъезда Молодого Короля, угрюмого и безутешного, Алиенора решила, что ему требовались вовсе не ее мудрые слова. Но она хорошо знала его, а еще она знала, почему Генрих держит сына на коротком поводке. Молодой Генрих был непоседливым мальчишкой, непостоянным, как воск. Он был мотом и уже успел показать, что ему не хватает мудрости и энергии. Он еще не научился сдерживать свой бешеный нрав, который унаследовал от предков Плантагенетов, и, похоже, не имел шансов научиться. Если уж не научился отец, то сын в этом смысле был и вовсе безнадежен. Но Алиенора своим материнским инстинктом чувствовала: будь ему доверена ответственность взрослого, Молодой Генрих быстро бы все постиг. В никчемного расточителя его превращало именно то, что к нему относились как к прыщавому мальчишке. Но Генрих не понимал, что вбивает клин между собой и сыном.
– Генри страдает от чрезмерной любви к детям, – сказала она теперь Раулю. – Он расточает к ним больше любви, чем большинство отцов, и считает, что они должны отвечать ему тем же. Король не видит никаких недостатков в своих чадах, и те прекрасно знают, как отвратить его гнев, вовремя разразившись слезами. Это действует безотказно.
– Вы оба чересчур любящие родители, – заметил ее дядюшка.
Алиенора приняла подразумеваемое этими словами осуждение, понимая, что для него есть все основания.
– Да, я знаю. Мы избаловали наших детей, и они выросли эгоистичными упрямцами. И к несчастью, дети нередко бывали свидетелями скандалов между нами, потому и научились бороться за наше внимание и бесстыдно играть на противоречиях между родителями. – Она скорчила гримаску Раулю. – Как мать я потерпела неудачу! – Замечание это было произнесено в шутку, но за ним крылась тревога. Несмотря на теплую ночь и усыпанное звездами чистейшее небо, Алиенора ощутила внезапный холод. Она сорвала лист плюща и принялась мять его в ладони. – Ты, может быть, помнишь о проклятии, которому предал некий святой старец герцога Гильома Трубадура, моего деда? – спросила она. – Он заявил, что потомки Гильома никогда не будут счастливы в детях. Когда-то давным-давно я сказала об этом Генри. И сильно его расстроила, потому что он не мог себе представить, что кто-то от нашей плоти и крови способен причинить нам горе. Тогда дети, конечно, были маленькими, и управлять ими не составляло труда.
– А есть такие родители, которые счастливы в детях? – спросил Рауль. – Мы их вынянчиваем, мы их любим, как самих себя, а потом они покидают нас. Это естественный ход событий. Каждый раз, когда им больно, мы страдаем. Если они забывают нас, мы страдаем. И это называется счастьем?
– Что, черт возьми, ты сделал со своими детьми, Рауль?! – воскликнула Алиенора, пытаясь перевести в шутку заданный им мрачный тон. Однако в том, что он сказал, была доля истины. И тут она вспомнила еще кое-что. – Есть и другое древнее пророчество – Мерлина. Оно меня всегда озадачивало, но я все сильнее чувствую, что оно имеет отношение ко мне и моей семье. Оно гласит, что «орлица распавшегося союза в третьем птенце обретет радость». Может быть, это пророчество сбудется во мне? Может быть, я и есть та орлица? А распавшийся союз? Это мой брак с Людовиком?
