Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
Дозорные принесли тревожные вести. Крымчаки обошли русскую рать и уже переправились через Оку. Все вокруг зашумели, засуетились. Забегали сотники и десятники, веля сворачивать гуляй-город и готовить его к переходу. Егорка видел, как в сторону Оки прошёл большой отряд пеших стрельцов, среди которых мелькнул чёрный кафтан и знакомое лицо Андрея Володимировича. Но сейчас было не до него. В щит на колёсах уже впрягали лошадь, а они с Василием переставили свою сороку на повозку, запряжённую старенькой Дымкой, и вскоре длинная вереница щитов гуляй-города потянулась на север, в сторону Москвы.
Шли неспокойно. Стрелецкие и казачьи конные сотни двигались справа и слева, оберегая войско от внезапного нападения. Коноводы стегали лошадей, стараясь, чтобы те шли быстрее. Но они, привыкшие к размеренному ходу, который всегда сопутствует перевозке тяжестей, двигались как привыкли, неторопливо. Егорка порадовался, что не забыл захватить с собой отцовский лук — тот, старый, ещё с сеновала. Пока пищаль зарядишь, много времени пройдёт, а из лука можно сразу стрельнуть. Какая-никакая, а защита.
На утро второго дня пронёсся слух, что три сотни, отправленные вдоль Оки для дозора и охраны, перебиты все до единого. Стрельцы ворчали:
— Долго ль отходить ещё? До Москвы уж вёрст семьдесят осталось. Пора бы и сражение дать.
Князь Воротынский, обходя войска, хмурился, слыша эти разговоры. Стрельцы злы, не ровен час, кинутся в драку раньше времени — не миновать беды. А то, что татары где-то рядом, сомневаться не приходилось. Всё время вдалеке в пределах видимости скакали четыре-пять десятков всадников. Но не нападали — то ли главные силы где-то в стороне были, то ли просто не велено.
Изредка появлялись русские конные дозоры. Старшие, указывая вдаль руками, говорили что-то князю, и тут же уходили обратно в степь. Предчувствие великой битвы заполняло всё вокруг. Егорке казалось, что даже воздух звенит, как натянутая тетива.
Уже вечерело, когда впереди послышался гомон. Егорка влез на телегу и, встав во весь рост, стал смотреть вперёд. Первые щиты обоза уже поворачивали в разные стороны, образуя сплошную стену с небольшими проёмами для пропуска своих войск. Розмыслы[127] бегали вдоль гуляй-города, командуя расстановкой.
— Крепи! — кричали они и сами первые бросались соединять щиты верёвками и железными крючьями.
Василий в этой общей мешанине как-то удивительно быстро нашёл тот самый щит, в бойнице которого стояла их сорока там, под Серпуховом. Вскоре они уже заново установили и закрепили оружие, проверив, удобно ли будет наводить его на цель.
Когда стало смеркаться, гуляй-город был уже установлен полностью. Стрельцы из охранения зорко всматривались вдаль, стараясь загодя разглядеть приближающегося врага. Везде дымили костры — спать натощак не хотелось никому. Кашу доедали уже при свете звёзд.
Егорка старательно вылизал свою ложку, запив кашу водой. Двухдневный тревожный переход давал о себе знать: сильно хотелось спать. Он снял кафтан, свернув его, положил возле колеса и тут же прилёг. Мелентий уже давно спал, ему даже места искать не надо было. Бедолага так устал, что уснул сразу, как только опустил голову на траву. Хорошо, сейчас, в разгар лета, ночи тёплые. Василий ещё возился возле сороки, что-то проверяя.
— Василий, — спросил Егорка, — а где мы сейчас?
— Спи давай, — проворчал тот, — не знаю где. Рассветёт, вот и станет ясно.
Егорка не стал спорить. Спать — так спать. Не зря же в сказках всегда говорят, что утро вечера мудренее. Он закрыл глаза и тут же заснул. Сразу, в один миг…
…Наутро он проснулся от холодной росы. Интересно, почему ночью, когда солнца нет, теплее, чем рано утром, когда оно вылазит на небо? Егорка поёжился и, накинув кафтан, пошёл к костру, который начали разводить кашевары. Посидел, протянув ноги к огню, чувствуя, как тёплая волна от ступней поднимается выше и растекается дальше по всему телу. Кто-то тронул его за плечо. Егорка обернулся. Перед ним стоял невысокий худощавый мужичок в лаптях. Лицо его показалось знакомым, но и только. Имя, прозвище и где они могли познакомиться, начисто выветрилось из памяти. Столько всего произошло за минувший год, и неудивительно, что забыл.
— Здравствуй, Егор, — сказал мужичок.
И тут нахлынуло: Сергиева обитель, "ах ты шлында", бегство в Москву. А ещё раньше — село во владениях боярина Бельского, валяльная мастерская, и своё холопское состояние, которое уже начало забываться. Это же Елдыга!
— Здравствуй, Иван.
Егорка, стараясь казаться спокойным, не на шутку разволновался. Успел ли Иван рассказать кому-то, что он, Егорка, холоп боярина Бельского? Сейчас, может, никому до этого дела нет, а вот после сражения, если в живых останешься…
— Не бойся, Егор. Я никому ничего не расскажу.
И замолчал, стоя в нерешительности.
— Присаживайся к костру, погрейся, — пригласил его Егорка.
— Благодарю.
Иван присел у костра и протянул к пламени ноги в рваных лаптях. От обувки повалил пар. Кашевар куда-то отошёл, и никто не мешал им говорить.
— Вовремя ты ушёл из села. Через день татары всё пожгли.
— Повезло мне.
Они помолчали.
— Семью мою увели. И меня увели. Но я по дороге сбежал. А вот своих спасти не смог.
Егорка вспомнил жену Елдыги — тихую, скромную бабу, боящуюся слово сказать против крикливого мужа. И детей его. Со старшим, Дмитрием, они даже дружили, пока отец в кабальное холопство не попал. Потом просто не до того стало.
— Дмитрия тоже увели?
— Да.
— Жаль. Всех жаль.
— Прости меня, если сможешь.
— За что же мне тебя прощать? — изумился Егорка.
— За всё. Это же я тогда вашу валяльную мастерскую спалил.
Егорка посмотрел на него круглыми глазами:
— Ты? Зачем?
— Завистливый я был. А у отца твоего всё всегда получалось, за что бы ни взялся. Видел я, что быстро он долг боярину выплатит и при его-то мастерстве сразу разбогатеет. Горько мне стало, что я такой никчёмный. Вот и спалил со злости.
Егорка не знал, что и ответить на это.
— Но, видно, Бог меня наказал, коль всю семью татары в полон увели.
На этот раз молчание было более долгим.
— Битва всех рассудит, — наконец ответил Егорка, — а я тебя прощаю, хоть и горько мне.
Елдыга опустил голову.
— И потом, в Сергиевой обители, хотел я всем про твоё холопское состояние рассказать, да Бог меня уберёг от нового злодеяния. Попал я на отца Алексия, тот и отправил тебя в Москву. А потом долго мы с ним говорили. Не буду я тебе передавать, о чём. Это только моё и его, и Бога.
Он снова затих. Лапти уже высохли.
— Простишь ли второй мой грех?
Егорка кивнул. Видно,
