Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
— Государь, и того, что осталось, мало. Тысчонка крымчаков прорвётся к Москве — во второй раз спалят, беззащитную-то.
— Нечего тут палить, всё спалено уже. И судьба Москвы решается там, на южных подступах. Где я тебе ещё стрельцов возьму? И так все или в Ливонии, или с Воротынским ушли. Нет больше полков, нет! А коль Воротынского побьют — смерть всем. И державе русской смерть.
Царь помолчал немного и добавил:
— Да и про крестничка моего надо бы в войско сообщить. Авось встретят.
Окольничий поклонился и вышел из светлицы, столкнувшись в дверях со Штаденом. Царь, провожая взглядом окольничего, заметил немца.
— Андрей Володимирович! — закричал он, темнея лицом. — А ну, иди сюда.
Штаден, поклонившись, вошёл.
— Как племянник твой поживает?
— Какой племянник? — смутился Штаден.
По виду царя он понял, что тому известно всё и теперь вся дальнейшая судьба его, Генриха фон Штадена, зависит от того, как он себя поведёт сейчас, в этой сложной и очень опасной ситуации. И выйдет ли он отсюда сам или выведут, заломив руки за спину, стрельцы, а может, осерчав за обман, царь в гневе просто прикажет убить его прямо здесь, в светёлке! Нет, сейчас надо быть предельно осторожным и выдержанным. Жизнь ему ещё нужна — как же без неё?
— Ты уже и забыл? Которого ты ко мне привёл и которого я, дурак, полюбил как родного сына! Племянник он тебе или нет?
Царь уже не кричал, а говорил внешне спокойно, но лишь хорошо знающие его люди понимали, что за этим спокойствием кроется холодная ярость. Прямой взгляд его серых глаз буравил Штадена, и соврать было совершенно невозможно. Всё равно ведь поймёт, если соврёшь!
— Не племянник, государь. Родом из того же города, что и я. Просил очень, чтобы представил я его. Грешен, каюсь. Хотелось помочь соотечественнику.
— Просил? — внезапно сорвавшись, яростно закричал царь, при этом он привстал со стула, и глаза его сверкнули молнией, не предвещавшей для Штадена ничего хорошего. — Наверно, за хорошие деньги согласился? Так, Андрей Володимирович?
Штаден покорно склонил голову, ожидая удара царским посохом. Уворачиваться он и не думал: всё равно от царского гнева не уйти. Лучше уж переждать.
Но приступ ярости быстро прошёл. Царь снова опустился на стул, тяжело дыша. И хотя глаза его по-прежнему грозно сверкали, Штаден, видел: опасный рубеж уже пройден, весь гнев ушёл в крик, и ничто более ему не грозит. А если и грозит, то голову рубить сейчас точно не будут.
— А ты почто не в войске?
Немец замялся:
— Я тут в кузнице… Бердыши.
— Да ты никак кузнецом стал? — деланно изумился царь. — Знатные, поди, сабли куёшь?
— Да я не сам, государь.
— А если не сам, так почему не в войске? Эй, стрельцы! Десятника сюда. Андрея Володимировича снарядить как следует да отправить сегодня же в Серпухов к князю Воротынскому. И поставить в самое бойкое место!
Потом, улыбнувшись Штадену, добавил:
— Я бы тебя и к Хворостинину[126] отправил, да до него сейчас не дотянуться, в самом пекле он, за царя своего бьётся с татарами. Но ничего, не кручинься. У Воротынского тебе тоже понравится. Чаю, скоро и под Серпуховом будет жарко.
— Как прикажешь, государь.
Лицо Штадена было бесстрастным. Он поклонился и тоже вышел из светлицы, сопровождаемый стрелецким десятником.
Царь, выпроводив всех, направился к окну и, опершись руками о подоконник, смотрел, как внизу десять стрельцов ушли верхами вдогонку за обозом…
…После обеда больше полутора сотен стрельцов, снятых почти со всех московских застав, стояли перед царскими палатами. Во главе их был боярин Михаил Микулин-ский, только что прибывший из дальней поездки в Устюг Железный, откуда он доставил несколько возов пик и бердышей, теперь уже не нужных. Рядом с царём стоял окольничий Иван Челяднин.
— Государь, — негромко сказал он, — дважды просил тебя, прошу в третий раз — отпусти меня с войском. Стыдно же перед людьми, все ушли, а я остался. Вон и боярин Микулинский, ровесник мой, отряд ведёт.
— Пустое говоришь, Иван, — нахмурился царь, — я вон тоже сгоряча как-то пообещал, что в поход пойду, но нельзя. Смерти не боюсь, а если татары в полон возьмут — то-то у них радости будет. Тогда точно всё пропало, а так можно снова войско собрать, из Ливонии полки вывести.
— Да ведь под Казанью мы все вместе были — и ты, и я, и Микулинский с отцом Алексием, что в Троице.
— Микулинский — боярин, ему положено полки водить. А что я сам под Казань ходил — так ведь глупый был, молодой, горячий. Двадцать лет прошло.
— Так ты под Серпухов и не ходи, а меня отпусти.
— А кто мне дельные советы давать будет?
— Государь…
— Всё! — оборвал его царь нахмурившись. — Останешься в Москве, и чтобы без разговоров.
Окольничий умолк, поняв, что дальше просить бесполезно. Царь прошёлся перед строем, остановившись возле боярина.
— Миша, — грустно сказал он, — Христом Богом тебя молю, если встретишь где-нибудь крестника моего. Негодяя этого. Хватай его и тащи в Москву. Много-много у меня к нему вопросов. А если тащить невозможно — бей его бер-дышем прямо по голове, коли пикой, стреляй из пищали. Змею я пригрел на груди.
Он вздохнул тяжко.
— Отправил я стрельцов за обозом, да не найдут они его. Больно уж ушлый иезуит.
— Всё сделаю, как говоришь, государь, — ответил Микулинский. — А коль Петра Ивановича поймаю — в колодках в Москву приведу.
— Ступай тогда.
Проводив стрельцов, царь поднялся в светлицу и присел у окна. Москва и так стояла почти пустая, а после ухода последнего отряда стрельцов, казалось, совсем обезлюдела. Делать было нечего… Через пять дней вернулись посланные в погоню. До Волока обоз не дошёл, и куда он подевался, а вместе с ним сотня стрельцов и царский крестник иезуит Петер, не знал никто.
…А под Серпуховом в это время готовились встретить татар. Прибывшие из Москвы полторы стрелецких сотни разместили за передвижной оградой, а боярин Микулинский с князем Воротынским прошли с наружной стороны гуляй-города, проверяя перед сражением, насколько хорошо установлены щиты и выдержат ли натиск конницы.
— Дельно ты, князь, придумал, чтобы пушки раньше времени не показывать. Пусть они опаски не имеют, идут плотным строем.
— Тут лучше бы сороковых пищалей побольше, — ответил Воротынский, — на один выстрел и пороху, и свинца меньше, чем для пушки, а всадников наземь сбить можно куда больше.
— Знаю, в Москве изрядно таких пищалей отковано, все сюда
