Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
Накануне вечером, хотя никто еще предвидеть не мог, как закончатся завтрашние совещания и что на них решат, уже проявились некоторые признаки настроения.
Венгерские паны, обеспокоенные прибытием князя Владислава Опольского, потому что его подозревали в том, что может поддерживать сторону племянника, днём пошли прямо к нему от имени королевы спросить, что думает делать.
На открытый вопрос епископа Николая князь Опольский с гордостью, с некоторой грубостью, но с выражением, которое не оставляло сомнения в настроении, остро ответил, что вовсе не думает подавать свой голос за подростка, когда и возрастом, и заслугами сам в том случае, если бы трон освободился, чувствовал себя вправе быть призванным на него.
Венгерские паны удивились, когда услышали, что он говорит подобным образом, и запротестовали, что дочке Луи в троне никто не отказывал.
– Так кажется вашим милостям, – сказал ксендз Владислав, – я предвижу нечто иное, а во всяком случае я не думаю отказываться от своих прав.
Минуту подумав, князь добавил, что они могут быть спокойны, потому что он ни в коем случае поддерживать племянника не будет.
Выходя с этим неоднозначным ответом, венгерские паны не делали из него тайны. По городу пошли слухи о сомнительной цели прибытия князя Опольского, и уже о ней громко говорили под мазовецкими шатрами, в лагере Семко, за пивом…
– Никто не угадает, на чьей стороне Опольчик, – говорили они, – потому что королеве и её дочкам не за что быть благодарным, и ничего от них ожидать не может. Трудно поверить, чтобы он льстил себе, что кто-нибудь его захочет сделать королём, потому что он такой же немец, как Люксембург. Нет смысла менять шило на мыло.
Его заподозрили, что хочет поднять смуту, что устраивает заговор с немцами, а горячая шляхта, прежде чем поняла его намерения, предпочитала уже его придержать и заключить в тюрьму, потому что он, должно быть, замышлял измену.
Некоторые более смелые готовы были в ту же минуты ворваться с оружием в замок, чтоб схватить Опольчика. Бартош из Одоланова насилу смог сдержать их, отложив до завтра то, что следует предпринять.
Бобрек, который ходил от шатра к шатру, везде что-нибудь подхватывая, мог убедиться, что на стороне королевы и её дочки было действительно много человек, но большинство из них сватали будущую королеву Семко, а великополяне ни о ком другом, кроме Пяста, и слышать не хотели.
В замке, где возрастом и авторитетом среди краковских панов выделялись Ясько из Тенчина и Добеслав из Курозвек, вечером собрались все, не исключая молоденького, фанатичного слуги королевы и принцесс, Спытека из Мелштына.
Среди поседевших мужей этот юноша, которому не было и двадцати лет, а уже был удостоен должности Краковского воеводы, был поистине феноменальным явлением.
По правде говоря, люди в те времена рано считались зрелыми, раньше начинали жизнь и становились рядом со старшими, однако всегда и везде такой Спытек из Мелштына мог считаться исключением и человеком, одарённым очень своеобразно.
Пан огромных владений, известного рода, получивший прекрасное европейское образование, с очень красивым лицом и фигурой, храбрый рыцарь, неутомимый соперник на турнирах, который в панских комнатах умеет стоять рядом с чужеземцами, отлично знающих несколько языков наряду с очень горячим темпераментом, имел разум и старую выдержку. Его все слушали, удивлялись, он умел убедить и схватить за сердце. Очарование ума и таланта увеличивала та сила, которую даёт молодость, этот великий дух, которого в эти лета ничто ещё не сломало, выступающий в нём со всей мощью.
В совете мнение Спытка значило столько же, сколько самого старшего из тех панов, а зачастую очень превалировало то, что он заявлял, потому что никто лучше него не знал королевы, её двора и политических связей Елизаветы Венгерской.
Когда в лагере великополян громко выкрикивали и объявляли о том, что хотела шляхта, когда рядом с Бартошем из Одоланова открыто поднимали хоругвь Семка и Пястов, тут было тихо и спокойно.
Никто не пророчил о завтрашнем дне.
Добеслав из Курозвек, отличный в действии, энергичный, когда приходилось приказывать, не был ни красноречивым, ни разговорчивым. Юный Спытек, несмотря на то, что был горячий, следил за собой, дабы не выдать себя ни с чем и не вспылить. Все на первый взгляд твёрдо стояли за литеру переговоров с королевой, за обещанную её дочку Ядвигу, которую особенно рекомендовал и поддерживал Спытек.
Что касается её жениха Вильгельма Австрийского, краковские паны совсем не объявляли себя ни за, ни против него.
О Семко тоже говорить ничего не хотели.
Около полудня Вицек из Купы, воевода Познаньский, пришёл в замок, желая расспросить краковян. Его приняли очень любезно, но когда он начал прочить в мужья будущей королевы Пяста, все замолчали.
– Давайте не будем ловить рыбу перед неводом, – сказал в конце Судзивой Топор. – Сначала нужно, чтобы у нас была принцесса, пусть нам её дадут; только тогда мы подумаем, кому её дать; принцесса ещё не доросла. Времени ещё довольно.
Воевода Познаньский ничего больше тут не приобрёл, кроме убеждения, что краковские паны хотят ждать.
Добеслав из Курозвек направился в этот день с поклоном к епископу Бодзанте; ходили туда и другие. Пытались расспросить его, но осторожный пастырь, хоть держался уже с Семко, занимался политикой, взывая к этому vox populi, в котором для него должен был объявиться — vox Dei.
Вместо того, чтобы собраться в замке, значительную часть которого занимали гости, архиепископ велел объявить, что назавтра созывает собрание в доминиканский костёл.
Он делал это, как говорил, чтобы шляхта, уважая дом Божий, проворней и спокойней приступили к совещаниям.
Может, не все были этому рады, но авторитет архиепископа не разрешал сопротивляться его воле.
С утра все те, которые должны были принять участие в совещании, текли из города в доминиканский костёл. Сперва великополяне в большом количестве, гурьбой, ведя с собой Семко, который стоял среди них; его специально подтолкнули в начало. У его бока места занимали Бартош из Одоланова, Вицек из Купы и много других.
Семко, хотя, может, был не прочь щегольнуть в костюме немецкого покроя, его отговаривали от этого. Будущий король шляхты был вынужден одеться по-польски и по-шляхетски, хотя пански и богато. Надел соболиную шубу, покрытую пурпуром, колпак с пером цапли, меч с боку, той формы, как все носили, только в ножнах, обитых золотом и инкрустированных. Бартош из Одоланова стоял рядом
