Росские зори - Михаил Павлович Маношкин
Упорство росса начало раздражать конунга, в голосе у него зазвучала угроза. Останя взглянул на переводчика, но тот промолчал. Готы не очень-то считались с сыном воеводы Добромила, но это не испугало Останю: недалеко от готского лагеря стояли соплеменники, и пока они не вложили мечи в ножны, готы не посмеют расправиться с ним. Хотели они того или нет, он и его жена были неприкосновенны. Их судьба зависела не только от готов, но и от росских дружин, которым готы вынуждены были предложить мир.
— Не бойся, — успокоил он жену. — Они не посмеют причинить нам зло.
Седобородый Одарих отделился от готских вождей и направился к россам. Остановившись перед ними, он заглянул им в глаза. У него был высокий лоб, спокойный доброжелательный взгляд, большие тяжелые руки — в молодости он был могучим воином. Он и теперь еще был прям и силен.
— Это правда, что ты отправился в сарматскую степь, чтобы освободить из плена жену? — проговорил он на правильном росском наречии.
— Да. Так было.
Глаза певца озарила улыбка, в которой растопилась настороженность Остани и тревога Даринки.
— Судьба продолжает испытывать вас, но она не всесильна. Вас оберегают боги, с вами старый Одарих. Не тревожьтесь, принимайте условия вождей.
Он отошел от них и стал в стороне. Он ни во что не вмешивался, но замечал все. Он видел, какие взгляды бросал на прекрасную славянку Зигурд, и не сомневался, что молодую пару еще ждут нелегкие испытания. В прошлом один из самых доблестных готских воинов, Одарих многое пережил. Умудренный годами и опытом, он знал цену верности и самоотверженности и своим внутренним, далеко провидящим зрением угадывал конечное торжество разума, доброй воли и любви…
Еще раз, издали, он улыбнулся россам и пошел к коню. Великий Одарих, которого знали не только в готских пределах, но и далеко вне их, никому не отдавал отчет в своих поступках. Он появлялся там, где назревали важные события. Его видели перед готскими войсками накануне решающих битв, его голос звучал на альтингах; он посещал тяжелораненых воинов, когда они нуждались в добром слове. Обычно его сопровождали ученики — молодые воины из тех, кого природа наделила даром слова, голоса, памяти и воображения. Он передавал им множество преданий, готских и иноплеменных, чтобы они, в свою очередь, передали их дальше, своим потомкам, когда его самого уже не будет среди живых.
Самым способным среди них был Мова. Боги наделили его прозрением тайн, скрытых для обыкновенных людей, — он по-своему пел старые предания и исполнял новые, свои…
Одарих довольно легко поднялся в седло, поправил за спиной арфу, свое главное оружие, взглянул на учеников. Все были с ним, кроме Мовы. Он остался с россами, умница Мова. Так и должно быть. Глаза и уши Мовы — все равно что глаза и уши Одариха. Мова знает, что делать…
По тому, что множество людей двигалось в одном направлении — на северо-запад, можно было заключить, что именно там назревают самые важные события. Туда шла пехота, ехали конные, спешили тысячи пленных россов. Там, за Данапром, наступит конец их плена, они встретятся с соплеменниками и вместе с ними отправятся на родину, к оставшимся там близким. Надежда на возвращение домой наполняла их радостью, которую многие старались скрыть, опасаясь обмануться в своих ожиданиях. Но самые наблюдательные из пленных не сомневались, что обмен действительно состоится: готы, а среди них было немало женщин, готовились явно не к битве.
Останя и Даринка ехали в свите конунга, состоявшей из герцогов и нескольких десятков простых воинов. Зигурд со своими приятелями держался неподалеку. Даринка чувствовала на себе взгляды гота, а у Остани крепла неприязнь к этому самоуверенному человеку. Мова понимал сложность ситуации и по-своему старался поддержать соплеменников, отвлечь их от тревожных мыслей. Но они не могли избавиться от беспокойства: хитроумные условия готских вождей, по которым Даринка оставалась в их власти, давали повод для тревоги.
До Данапра ехали долго, и они опять удивлялись огромности готского становища. У реки задержались, пропуская вперед пехоту, а Мова успел побеседовать с Одарихом, который прибыл сюда раньше конунга. Присутствие мудрого певца подействовало на россов успокаивающе.
Через Данапр переправлялись по мосту, покоящемуся на судах, поставленных поперек реки. Он заметно прогибался в середине речным течением, но якоря, канаты и настил удерживали суда на месте. Восхищала изобретательность и мастерство мостовиков, они запросто перегородили могучий Данапр, сделали его берега легко доступными для людей, повозок, конницы и скота. На мосту было немало эллинов, захваченных готами вместе с их кораблями; звучала здесь и сарматская, и росская речь — все работы выполнялись пленными под надзором готов. Мостовики-россы с тоской и завистью смотрели на идущих мимо соплеменников, которых ожидала свобода.
— Разве готы обменивают не всех? — поинтересовался Останя у Мовы.
— Обменивать будут человека на человека. Если у готов останется больше пленных, чем у россов, излишек они оставят себе. Тут уж ничего не поделаешь, так поступают и другие племена.
На берегу Останя случайно заметил среди пленных знакомых женщин. Пленниц-славянок степняки тогда оставили в Сегендше, а теперь все они оказались в готском лагере! Это обрадовало Останю: освобождая из плена Дарину и Авду, они с Фалеем пообещали тогда не забыть и об остальных женщинах. Значит, час их освобождения близился — неясна была лишь участь мостовиков, но Останя позаботится и о них!
— Мова, почему они потребовали, чтобы моя жена находилась в лагере до тех пор, пока не будет обменен последний гот?
— Это можно понимать и как их предусмотрительность: удерживая ее до конца обмена, они тем самым побуждают россов обменять всех готов. Но на всякий случай пусть росские воеводы придержат у себя несколько пленных — если потребуется платить за… вас.
— Мы не пленные!
— Вы во власти готов, а они вполне разумно рассчитывают, что после обмена пленными россы предпочтут… пожертвовать оставшимися у готов соотечественниками, чем продолжать из-за них войну.
— Россы никогда не пойдут на это! — вспыхнул Останя, а по телу у него пробежал холодок: в словах Мовы содержался слишком очевидный смысл. Любой здравомыслящий воевода из двух зол выбирает меньшее и жертвует меньшинством ради большинства. Так, отец предоставил пленников Фаруда их участи, чтобы преградить путь еще большему злу, которое несли россам готы… Но Останя не намерен выбирать между двух зол: зло всегда одно, всегда зло. Он не смирился с ним тогда, не смирится и теперь. А теперь положение не хуже: не россы, а готы начали переговоры о мире, и они должны
