Николай Гейнце - Князь Тавриды
Таковы были мысли спускавшегося с лестницы дома Святозаровых графа Сандомирского.
Его лицо выражало полное удовольствие.
Он сам усиленно ухаживал за Калисфенией Николаевной и считал ее затянувшийся платонический роман с Святозаровым главным препятствием для осуществления своих далеко не платонических целей.
Он надеялся, что княгиня прекратит этот глупый роман ее сына с содержанкой князя Потемкина.
Тогда дорога к сердцу, или лучше сказать в будуар красавицы, будет для него открыта.
«Удастся ли княгине?..» — возник в его уме тревожный вопрос.
«Это, конечно, в ее же интересах… она сумеет…» — утешал он самого себя.
В подъезде он встретился с несколькими только что приехавшими визитерами.
Княгиня Зинаида Сергеевна вынесла стоически мытарства приемных часов.
Она старалась быть приветливой и любезной, старалась поддерживать разговор, когда думы ее были совсем не о том, о чем говорили с ней ее светские знакомые.
Наконец гостиная опустела. Княгиня удалилась в свой кабинет.
«Что делать?» — восстал в ее уме роковой вопрос.
Она вспомнила о более чем любезном приеме, оказанном ей Григорием Александровичем Потемкиным, и о спасении им карьеры ее сына.
«Он, один он, и теперь может спасти его… Он сумеет его образумить… Это волшебник… Это гений… — вспомнились ей слова графа Сандомирского. — Поехать завтра к нему… Нет… Он взял с нее слово, что она напишет ему, когда он ей понадобится…» — мелькнула в ее голове мысль.
Княгиня села к письменному столу. Через несколько минут записка была написана.
Княгиня дернула сонетку. Вошел лакей.
— Это письмо сегодня же отправить во дворец… Его светлости князю Потемкину.
Лакей бережно взял письмо и, произнеся стереотипное: «слушаю-с, ваше сиятельство», удалился.
Княгиня снова оставалась одна и задумалась.
«Сын сказал ей, что и сегодня вечером он будет дома и зайдет к ней… — начала размышлять она. — Поговорить с ним… Нет… Нет, он даже не должен знать, что она получила сведения. Он будет допытываться от кого… Догадается… Это приведет к ссоре между ним и графом… Граф такой милый… Она и князю Григорию Александровичу скажет завтра, чтобы он действовал от себя… ведь она… его…»
Сердце княгини почему-то вдруг болезненно сжалось.
Перед ней восстал образ белокурого юноши Григория Потемкина там, в далекой Москве, и в далекие от настоящего годы.
Княгиня ходила в это время по кабинету и как-то инстинктивно приблизилась к зеркалу.
Отражение показало ей, что она еще очень моложава.
Несмотря на то, что ей уже было далеко за сорок лет, княгиня замечательно сохранилась. Свежий цвет лица и почти юношеский взгляд голубых глаз делали то, что ей можно было дать лет тридцать с небольшим.
Она порывисто отошла от зеркала.
Грустная полуулыбка, появившаяся на ее губах, говорила красноречиво, что она решила отрицательную какую-то льстившую ее женскому самолюбию мысль.
Она стала ожидать сына. Первый раз в жизни ей захотелось, чтобы он не пришел. Желание ее исполнилось.
Князь Василий провел вечер вне дома.
На другой день, часов около трех, великолепный, известный всему тогдашнему Петербургу экипаж светлейшего остановился у подъезда дома Святозаровых.
Князь был аккуратен и явился в назначенный княгиней час. Зинаида Сергеевна встретила его в зале. Они прошли в угловую маленькую гостиную, находившуюся рядом с будуаром княгини.
Княгиня спустила портьеру и жестом указала князю на одно из стоявших кресел. Григорий Александрович сел. Княгиня опустилась на противоположное кресло.
— Прежде всего, княгиня, благодарю вас за память и исполнение вами слова, написать мне, когда я вам понадоблюсь… А затем, что вам угодно?
— Ваша светлость, мне так совестно…
— Прошу вас, без чинов, кажется, мы слишком старые знакомые.
Сбиваясь и даже краснея, начала княгиня рассказ о несчастной любви ее сына к гречанке, к Мазараки, как, путаясь, называла княгиня Калисфению Николаевну.
— Вы одни, князь, можете помочь мне его образумить, так, чтобы он не знал, что это идет от меня… Поговорите с ним, пугните его вашей властью, делайте что хотите, только спасите его…
— Это уже не просьба, княгиня, тут обоюдный интерес… Он действует против меня… — заключил князь.
Княгиня вскинула на него испуганный взгляд.
— Успокойтесь, княгиня, я пошутил, — эта девочка, которою я когда-то от скуки заинтересовался, кружит, как мне известно, головы многим из нашей молодежи, но не так серьезно, как вы рассказываете, относительно князя Василия. Впрочем, он молод и, быть может, любит в первый раз.
Григорий Александрович вздохнул. Княгиня вся вспыхнула.
— Но выбор из неудачных, — продолжал светлейший.
Княгиня горько улыбнулась.
— Во всяком случае, я сумею излечить его от этой дури, простите за выражение, княгиня.
— Именно дури, c'est le mot… — улыбнулась Зинаида Сергеевна. — Значит, вы обещаете, и я покойна…
Княгиня протянула Григорию Александровичу руку. Он поклонился и поцеловал ее.
Этот поцелуй был дольше, чем этого требовал светский этикет; но Зинаида Сергеевна не отнимала руки.
— Положитесь на меня… Он даст мне слово позабыть ее и сдержит, — сказал князь.
— Я заранее благодарю вас… Вы во второй раз спасете его, — взволнованно сказала княгиня.
— Успокойтесь, все будет хорошо… Я на днях повидаюсь с ним…
Князь встал и, снова поцеловав руку хозяйки, уехал. Действительно, через несколько дней князь был вызван к Потемкину.
Светлейший принял его запросто, в спальне.
— А, соперник! — встретил он вошедшего князя Василия, совершенно неожиданным для последнего возгласом.
Князь Святозаров вспыхнул и затем побледнел.
— Не годится князю Святозарову делать то, что заставляет его краснеть…
Князь стоял, потупив глаза.
Это странное начало разговора положительно поставило его в тупик.
Он долго не мог понять, серьезно ли говорит светлейший или шутит.
— Я выручил тебя в трудную минуту и избавил от козней, которые тебе готовил Безбородко, а ты, вместо благодарности, вздумал отбивать у меня любовницу…
— Ваша светлость…
— Что, ваша светлость, разве я не прав? От меня ничего не укроется… Жениться, кажется, князю Святозарову на любовнице Потемкина не приходится… А ведь я и женю… Это убьет твою мать. Слышишь… женю… Это светский скандал… Похуже, чем дело Безбородко…
Князь молчал.
Да и что он мог возразить. Потемкин был прав. Он ведь знал, что Калисфения его содержанка. Ухаживая за ней, он совершал кражу.
— Ты сядь, чего ты стоишь… В ногах правды нет… — вдруг крикнул светлейший, лежавший на постели, и указал рукой на стоявшее около него кресло.
Князь Василий Андреевич машинально опустился на него.
— А ты не робей уж так, я, ведь, шучу. Я также, брат, не прочь поухаживать и за замужними, но если муж мне друг да еще оказал мне услугу… никогда… И тебе не советую… нехорошо… Честь прежде всего… а потом… женщина…
— Простите, ваша светлость, — пробормотал князь Василий.
— Чего простить, я не сержусь. Сказал по душе… Моя — не трожь… и весь сказ…
— Не буду…
— Честное слово?..
— Честное слово!
— Ну, вот и шабаш… давай руку… верю… А то ведь женил бы… что хорошего.
Рука Святозарова утонула в широкой длани светлейшего.
— Приезжай сегодня ко мне вечером… Я тебе не таких красавиц покажу, как та, черномазая, лучше…
Князь Василий понял, что аудиенция кончилась и откланялся. Он окончательно пришел в себя только в своем кабинете.
XII. Раскаяние
Прошло около двух недель.
Зинаида Сергеевна Святозарова сравнительно успокоилась за своего сына. Урок, данный ему Потемкиным — какой именно, княгиня не знала — видимо, пошел впрок.
Она реже видела его задумчивым, он снова вернулся в товарищеский круг и завертелся по-прежнему в столичном омуте.
Это радовало княгиню. Из двух зол надо было выбирать меньшее.
«Слава Богу, он позабыл ее! Вот было бы несчастье… Позор… Светский скандал», — мысленно говорила себе Зинаида Сергеевна.
Была ли она права совершенно, покажет будущее. Пока что, повторяем, она успокоилась и отдалась снова исключительно благотворительности.
Жизнь ее, словом, вошла в свою обычную колею. Княгиня в этот период своей жизни вставала и ложилась рано. Был десятый час утра, когда ей доложили, что ее желают видеть две странницы.
Доклад этот сам по себе не представлял ничего особенного, так как по утрам к княгине ходила масса разного рода и звания людей, кто за пособием, кто поблагодарить за оказанное благодеяние, кто с вынутой «за здравие ангела княгинюшки» просфорой, а кто с образком, освященным в дальних монастырях у мощей святых угодников Божиих.
