Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом
Теперь он видит перед собой нестроевого Бертина, который в жестокий мороз остается на долгие часы привязанным к дереву, повиснув без сознания на веревках; майор Янш тешится этой заслуженной карой. Одновременно перед ним встает образ хитрого баварца, который так ловко и незаметно устранил доносчика из своего батальона. Созданный его фантазией Нигль принужден тереть тонкое сукно мундира о спинку простого деревянного стула и скромно давать на приятном баварском диалекте советы более умному, более высоко стоящему гениальному Яншу. Голос Нигля, приглушенный жирными щеками, гудит добродушно. На заявлении лейтенанта Рогстро надо сделать официальную пометку о том, что такой-то солдат вернулся на свой пост в парке полевой артиллерии по непосредственному приказу командира батальона. Затем капитан Нигль как-нибудь на вечеринке начальствующих лиц мог бы достойным образом отметить заслуги майора. Но нестроевому Бертину надо исчезнуть, его следует зачислить в какую-нибудь команду на передовых позициях, в небезопасном месте. И пусть остается там, пока с ним не приключится беда. Этот еврей искусно владеет пером; значит, он способен и устно, если его спросят, распространять всевозможную ложь, придавая ей правдоподобную форму. Поэтому будет лучше, если его никто не станет спрашивать.
Бегая взад и вперед по комнате, с пылающими от волнения щеками, майор Янш прислушивается к советам, исходящим от пустого стула. Такого рода команда скоро будет сформирована и послана на левый берег Мааса. Ей будет поручено собирать оставленные на поле сражения боеприпасы, — неразорвавшиеся снаряды, брошенные ручные гранаты; солдаты будут испытывать их и отправлять в тыл. В небольшом масштабе это дело уже налажено начальством парка в лице обер-фейерверкера Кнаппе; ему уже пришлось рапортовать об ужасном взрыве с жертвами: двое убитых и семеро тяжелораненых, в том числе и унтер-офицер Кардэ, дельный и достойный человек, патриотически настроенный; ему, к сожалению, оторвало левую ногу ниже колена. Из-за неблагоприятного впечатления, произведенного этим событием на окружающих, парк решил перенести свою деятельность подальше, к самым позициям, и назначить начальником сержанта Баркопа из первой роты, человека, опороченного еще со времен давно прошедших сербских дней. Бертин вполне подойдет к этому обществу. Майор Янш, внутренне успокоенный, улыбается, провожает своего вымышленного посетителя до двери, пожимает ему с благодарностью воображаемую правую руку и в самом деле открывает и закрывает за ним дверь. Поспешно, большими шагами, подходит он к письменному столу и пишет синим карандашом на записке: «Помнить о Б», кладет записку в ящик и звонит денщику Кульману. Пора закусить; майор хорошо поработал и, хотя наелся конфет, голоден.
Глава третья ДОРОГОМ ЦЕНОЙ«Слепые» снаряды — это те, что не дали разрыва из-за дефекта или по случайности. И вот они в одиночку или целыми гнездами лежат в земле, как большие продолговатые пасхальные яйца, и ждут счастливца, который их найдет. Иной раз сразу натыкаешься на такие снаряды, но большей частью их приходится разыскивать. С этой целью отряды солдат рассыпаются по всей окрестности на разведку, запоминая или отмечая место нахождения снарядов, потом от снаряда к снаряду водят эксперта, чтобы установить, можно ли прикоснуться к находке. Из отдельных снарядов составляются кучки, из кучек — кучи, складываемые вдоль рельсового пути. Их доставляют на испытательный пункт, тщательно исследуют и затем переносят в вагоны — один, другой, третий, пока снарядов не набирается столько, что уже стоит их перевозить. В первый год войны, когда этому еще не придавали значения, розысками неразорвавшихся снарядов занимались ради собственной выгоды артиллеристы и землекопы: из медных поясков, часто значительного веса, изготовлялись различные вещицы на память о войне. Оживленная торговля вознаграждала за опасность, которой они подвергались, когда сбывали эти красно-золотые браслеты. Но постепенно, как это обычно бывает, государственная монополия вытеснила частный предпринимательский дух.
Солдаты сержанта Баркопа рассеиваются по плоскогорью, на котором благодаря обилию кратеров и воронок скопилось немало снарядов. Будет чем поживиться. Конечно, француз видит, что тут происходит, и посылает на плоскогорье то шрапнель, то снаряд. Только несколько дней назад немецкие солдаты обнаружили там, наверху, оскаленный труп пехотинца Рейтера из Аахена, мирно лежавшего на спине. В кармане у него нашли лишь открытку с видом, на которой значился его адрес; конечно, он был уже без сапог.
Паль, Лебейдэ и Бертин — все они в этой команде, — в раздумье стоят у тела Рейтера, пока Карл Лебейдэ не выводит их из неподвижности меланхолическим замечанием:
— Куда бы мы ни пришли, кто-то уже опередил нас! Не везет тебе, Вильгельм!
Лебейдэ имеет в виду обувь Вильгельма Паля, окончательно износившуюся. Его сапоги уже много недель лежат у ротного сапожника в Эртре и все еще не починены, так как их хозяин, вместе с командой Баркопа, живет в бараках так называемого вокзала^ВилонЮст и не имеет возможности сбегать к сапожнику и поторопить его. А тем временем у него вот уже дней десять как продырявились и башмаки. Твердая, как камень, глина, в трещинах и с острыми краями, вконец разорвала не подбитую гвоздями подошву. Теперь у Паля под ступней левой ноги и под большим пальцем правой не осталось ничего, кроме стельки. Голодный и сосредоточенный — таким он всегда теперь бывает на работе, Паль, видимо, мало интересуется этим обстоятельством. Но видимость обманчива.
Вся команда сержанта Баркопа в ужасном состоянии. Нижнее белье, совершенно изъеденное едким стиральным порошком, приходится постоянно чинить: оно расползается, не греет. Мундиры приобрели глинисто-коричневый цвет, штаны от вечного лазанья через колючую проволоку разорваны во многих местах и заштопаны шерстью и нитками самых различных цветов. Солдаты почти уж и не борются со вшами, не вопрошают, что принесет им завтрашний день. Что в самом деле он может принести им?
Они уже не читают, не играют в шахматы, не слышно губной гармоники или просто гармошки в часы отдыха или веселья. С наступлением темноты, когда кончается работа, все заползают в барак и дуются в карты, ссорятся или, обмотав голову какой-нибудь теплой тряпкой, отправляются попрошайничать. Продовольствие, получаемое батальоном, сначала просеивается штабом батальона, затем штабами рот и их любимцами, кухнями при самих командах, и только остатки попадают в руки солдат, несущих службу вне части. Ясно, что им приходится побираться, чтобы быть сытыми. Наиболее крепкие вечерами рыщут по окрестностям. Они разузнают — но держат это в секрете — местоположение полевых кухонь какой-нибудь батареи при пехотной роте железнодорожного отряда (там всегда живется неплохо), обозного парка, а если повезет, то и госпиталя. Госпиталь — вот источник блаженства, райский оазис! Кто откажется от порции каши, приправленной кусочками мяса и щедрой рукой положенной в котелок! Знатоки человеческой психологии, вроде Карла Лебейдэ, очень скоро накапливают большой запас сведений о характере унтер-офицеров, состоящих при кухнях, их помощников, всех кашеваров в окрестности. Солдаты знают, где «можно попросту стать в конце очереди, молчаливо протягивая котелок, где обратиться со скромной просьбой, где нужна только шутка, чтобы рука не скупилась, где предложить папиросу, чтобы насытиться. Папиросы для обмена поставляет нестроевой Бертин, которому притом перепадает за это лишний кусок.
Вильгельм Паль всегда без особого труда получает свою долю. Он съедает ее тут же, под ободряющие присказки трактирщика Лебейдэ, но без всякого удовольствия. Он занят решением трудной проблемы. Никто из них не живет без забот. Все удручены сознанием, что, как ни голодает вся Германия, война никогда не кончится. Все чувствуют себя в тисках беспощадной руки, и только Науман-второй, которого в роте считают идиотом, доволен своей судьбой. Да, рота сплавила в команду Баркопа этого низенького, всегда ухмыляющегося простофилю с огромными руками и ногами, должно быть приняв во внимание его одаренность и ловкость в обхождении со взрывчатыми веществами…
И вот сержант Баркоп, ласково похлопав по плечу благодушного дурака, бывшего упаковщика из универсального магазина в Штеглице, приказал обер-фейервер-керу Кнаппе сфотографировать его улыбающимся по весь рост, со снарядом в руках, и затем доверил ему раз навсегда уборку помещения: «Управляйся с веником, сын мой». И Науман-второй, с захиревшими железами, служит верой и правдой, проявляя неуклонную преданность начальству в лице сержанта Баркопа и остальных солдат, менее обойденных жизнью, чем он.
Бывший владелец портового кабачка, Баркоп оказался весьма способным начальником. Он очень скоро научился у обер-фейерверкера Кнаппе отличать опасный неразорвавшийся снаряд от безвредного: открытые запальные отверстия в снарядной трубке, положение снаряда — наискось, вниз или перпендикулярно. Его быстрые глаза все замечают уверенной хваткой, он передает свое искусство кучке способных к практическим навыкам рабочих. Его любимое изречение: лучше подобрать одним снарядом меньше, чем хватить лишнее. Наиболее опасные гнезда обносятся небольшими заграждениями — ржавая колючая проволока и ветки валяются повсюду, — а в случае необходимости снаряды погружаются в наполненные водой воронки, где эти чудовища обезвреживаются. Таким образом, пока не было несчастных случаев.
