Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2
Ученик все еще возмущался, а француз хохотал — хохотал так, что из глаз полились слезы.
Вельможа осерчал., Смерил купца презрительным-взглядом и давай его поносить так, что если бы на его месте оказался кто другой, то затрясся бы как осина. Француз — по врожденному своему легкомыслию — не обращал на поношения никакого внимания и по-прежнему заливался хохотом. Корчмарь, с беспокойством наблюдая, как его трактир превращается в поле боя, был сама любезность, само миротворство, сама любовь.
— Ваша милость, сударь, извольте, сударь, приказывайте, ваша милость, я к вашим услугам!
Повторяя в который раз свои любезности, он носился от стола к бочонку; было очевидно, что страх, от которого у некоторых подкашиваются ноги, кое-кому придает воодушевления. Меж тем сыщик все искал повода, чтобы вступить в разговор. Хотелось ему показать, что он тоже рассудительный человек и в состоянии оказать услугу как тем, кто славен родом, так и тем, у кого денег куры не клюют. К тому же состоятельные люди — и вдруг свара! Это казалось ему противным здравому смыслу. Бишек уже трижды предпринимал попытку вмешаться. Жестикулировал, поднимал кверху палец, и с губ его уже готовы были сорваться слова. К несчастью (увы!), никто не обращал на него ни малейшего внимания, и он сникал. Однако тот, кто ждет, своего дождется: любезный сыщик отыскал-таки в потоке речи брод и пустился:
— Но послушайте, высокородный господин, и вы, у кого мошна набита турскими грошами, не станете же вы доставлять себе неприятности из-за какого-то мерзавца, безобразника и обманщика! Ясно как Божий день, что не было у него ни полушки и что ничего он не терял. Не давайте ему денег! Забудьте об этом, ваше сиятельство, а вы, господин купец, перестаньте скалить зубы, ибо ежели вороне Бог пошлет кусочек сыру, умный человек не станет этому удивляться.
— Кто этот человек? — спросил вельможа, кивнув головой в сторону Бишека.
— Это, — ответил корчмарь, — сыщик, погоняла у минцмистров — управляющих монетными дворами и их компании.
— Пусть убирается отсюда прочь! — снова взорвался Фуссьен. — Видеть его не желаю! Меня бы сверх меры потешило, ежели бы он, засучив по локоть рукава, трижды колесом перевернулся, прежде чем отойдет на расстояние выстрела! Вы знаете, сударь, в вашей чудной стране я без всякого удовольствия встречаю людей, которые занимаются этим постыдным ремеслом. Вы понимаете, они напоминают мне карманных воров! Ваш прекрасный король должен был бы повесить им на шею пук соломы и велеть колотить палками. Вы знаете, они дурно шутят с его деньгами.
— Я полагал, что вы великодушнее, — заметил погоняла.
Вельможа, повернувшись к нему спиной, с улыбкою взглянул на француза. Увидел его усы, глаза, розовые щеки, живость движений, и как-то показалось ему, что перед ним — порядочный, честный человек. Однако сразу изменить свое отношение к людям бывает нелегко, поэтому вельможа не заговорил с Фуссьеном, а кивнул злосчастному пожирателю колбас, за которого никто не пожелал заплатить долг трактирщику.
— Так значит, — сказал он, — это мои слуги сделали из тебя отбивную? И ты лишился десятка монеток? На тебе нет никакой вины, а за то, что безвинно потерпел хороший человек, на мне лежит грех? Разумеется, голубчик, это несправедливо и нечестно.
Студент, заслышав подобные суждения, возликовал в душе и решил, что рыцарь выложит знатный куш.
И таки да, Мыкуш, широко расставив ноги, будто всамделишный толстосум, достал из кармана кошелек тутой да толстый, будто мартовский заяц, забитый в самое что ни на есть время. Взвесив его на ладони, покосился вельможа на Фуссьена, а тот отвесил ему учтивый поклон. Может, хотел поиздеваться, а может, и впрямь кошелек, столь долго скрываемый, показался ему благороднее меча, который бесперечь маячил у него перед глазами. Кто возьмется разгадать мысли весельчаков с длинными усищами!
Что до соглядатая с корчмарем, то они при виде такого богатства издали лишь восторженные вздохи: один — высокий, как у мужчин с маленькими и жирными голосовыми связками, другой — глухой и зловещий, как у людей жилистых, сухопарых и сдержанных.
Так вот, теперь, когда все было прекрасно подготовлено, когда никто не мог даже пикнуть и когда напряженное внимание зрителей, как на хорошем представлении, сосредоточилось на пальцах вельможи, полез Мыкуш в свою мошну и, потряхивая ею, как прислужник в костеле, дважды или трижды звякнул денежками просто так. Потом поднял брови, выгреб полную горсть монет и раскатил их по столу, произнеся полнозвучным, красивым голосом знатного вельможи:
— Так и быть, дам я тебе немного на пропитание, бедняк, заплатишь по счету и, по-моему, там еще останется на кружку пива, а может, и на платье — очень уж ты замурзанный.
— Милостивый и высокородный господин, — произнес корчмарь, — сперва позвольте мне прикрыть эти денежки ладонью и не отнимать ее, пока он не заплатит.
Вечный студент опустился на колени, поцеловал Мыкушу руку, пожелал ему славы, больших успехов при дворе, невесты, о какой и не снится парням с Ештетицкой Горы, и потом, не считая, — ах, сколь заразительны манеры вельможных панов! — отодвинул половину денежек корчмарю. Само собой, плут-трактирщик тут же заграбастал их, а поскольку и впрямь был калач тертый, то не сходя с места принялся денежки разглядывать. Вертел в руках, переворачивал и так и сяк и, хоть не знал грамоты и всякий написанный знак являлся для него загадкою, все-таки нюхом, свойственным всем рвачам и выжигам, определил, что любезные эти денежки — прошлогодние и что стоимость их ныпче снизилась наполовину. Само собой, закашлялся он:
— Эх-ма, господин хороший, сударь милостивый, ежели, так сказать, речь зашла, так я бы прямо и твердо осмелился заметить и вывести на чистую воду, то бишь не то что я желал бы показаться неучтивым, однако с вашего позволения, со всем нашим уважением, эти денежки, конечно, вам кто-то подсунул, то есть это самое означает неходовую, вышедшую из оборота монету.
Удивление и испуг высокородных господ ничем не отличаются от гнева поселян. Рыцарь схватил корчмаря за глотку. А когда отпустил, грохнул кулаком по плечу несчастного соглядатая, а там уж стал трясти его как Сидорову козу.
— Загребала, ростовщик, дрянной слуга, нечестивец, к тебе или к такому, как ты, служаке я послал своего поверенного, надежного управляющего доходами, чтобы на Сретенье ты обменял ему деньги. А ты вернул мне, ежели считать по весу, меньше половины! А теперь выходит, что ты ни одну монетку не обменял без лукавства. Ну смотри! Наверняка, в преисподней тебя и все ваше племя сыщиков и менял ждут тяжкие наказания, но раньше, чем ты отведаешь их там, я уже здесь велю своим слугам надавать тебе затрещин — пять раз по пять с каждой стороны, и они выколотят из тебя прибавку! Клянусь мечом святого Павла, эти обиралы даже самого короля пустят по миру!
— Сударь, — ответил погоняла стесненным и дрожащим голосом, — я отродясь не видел вашего посыльного, верного управляющего вашими доходами, сроду не менял ему денег. Не сижу я в меняльных ларьках, я бедный зазывала, ищейка и сыщик компании почетных минцмистров монетных дворов. Рыскаю по рынкам, будто легавая, прилагаю все старания, чтобы дело моего хозяина процветало, и слежу за тем, чтоб товар на чистое серебро не обменивали, а только лишь на монеты.
— Вот это как раз то самое и есть, за что я тебя укоряю, — резко отрубил вельможа и, размахивая под самым носом сыщика тяжелым кулачищем, неустанно повторял: «Магомет! Магомет! Магомет!»
Фуссьену такой оборот дела оказался весьма кстати. Он быстро выпил вино и, надув щеки своим французским смехом, со всей силы подул на монетки, так что они от такого могучего выдоха взвились над столом и рассыпались со звоном.
— Смотри-ка, — воскликнул Фуссьен, — эти денежки легче фигового листка, стало быть, деньги богачей ничего. не стоят. Так неужто я, предпринявший столь долгое путешествие, стану продавать превосходные гентские сукна за эти бляшки? Ха, получить в обмен этакую ерунду, что весит не тяжелее овечьего волоса!
— Не тяжелее овечьей шерстинки! — поправил корчмарь.
— Вполне возможно, — согласился Фуссьен, — но не мешайте мне высказать свою мысль. Ваши деньги ничего не стоят, они у меня сложены столбиками и перевязаны проволочкой. Ежели за эти кучки я не куплю слиток чистого серебра — я нищий.
— Французский купец сказал, — вмешался зазывала, — что продаст денежки за серебро!
— Тысяча парижских бочек и колоколов! — вскричал Фуссьен. — Разве я говорил что-нибудь подобное? Ты, минцмистровский погоняла, их ищейка, их легавая! Ты последний, кого я мог бы не остерегаться!
С этими словами Фуссьен опустил руку в свой широкий карман и вынул прекрасный серебряный турский грошик. Щеки у него вспыхнули, он стукнул монеткой по столу и пояснил тоном славных школяров:
