Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2
— Ах ты, чертово отродье! Ты что же, негодяй, провести меня задумал, да? Что? Как? Да так! Денежка твоя неходовая! Это ведь железка, король ее уже полгода как отменил! Ах, прохвост! Ах, хомяк! Ах ты, старый обманщик!
Крестьянин только что продал пару ягнят. Услышав страшную новость и осознав, что за своих овечек получил ничего не стоящие железки, он застонал от горести и гнева. Кровь бросилась ему в голову, на лбу вздулись жилы, схватил он торговца за плечи и начал трясти, будто именно торгаш был в ответе за отмену денег. В левой руке несчастный держал топор, и вид у него был самый что ни на есть злодейский. Со страшной силон сжимал он топорище, нагоняя на людей ужас. В голове у него мелькали картины горестного возвращения с пустым карманом и тысяча других мыслей, которые бедного человека могут довести до слез. Подобные видения, или, лучше сказать, — чувства разочарования, стыда и сожаления не столько сменяли друг друга в душе бедняка, а заполонили ее всю без остатка, так что бедолаге вдруг сделалось все безразлично. Наверное, он собирался торговца убить. Не рассуждая, виноват он или нет.
— Боже милостивый! Кто-то отменил мои денежки! Мои милые, нежные, звонкие, говорящие денежки! Топора уже не купишь. Ах ты, горе горькое! Снова придется привязывать к топорищу кусок старого железа! А? Милосердный Боже, да разве такой кувалдой что сработаешь? А мне нужно лес валить, нужно сделать и то, и другое, и третье! Десять раз двадцатое и еще кое-что!
Вот ведь оно как! А вы, волки, дьяволы, злодеи, вы придумали эту дурацкую мену денежек! Да чтоб вас всех смерть с косой поразила! Да чтоб не в постели вам помереть, сдохнуть где-нибудь под забором от чумы, от холеры, пусть картас вас вилами запорет, не мечом, не стрелой, не копьем, — вилами да дубинкой с толстым концом!
Эти поношения дошли до слуха высокородного рыцаря Мыкуша, и брови его сошлись у переносицы. Тотчас объявился меж лавчонками рыночный надсмотрщик, которому рихтарж поручил наблюдать за порядком, ибо с незапамятных времен карманных воришек в святога-велском углу развелось что цветов.
У селян отродясь чуткий слух. Ум их никогда не знал покоя, а тысячи разнообразных опасностей научили бдительности.
Памятуя об этой древней истине, станем рассуждать дальше: крестьянину, что торговал топор, как сказано, все сделалось безразлично, и он ничего вокруг не замечал. Так-то оно так, да характер крестьянина допускает такое поведение лишь когда он один. Опасность, что грозит ему со спины, селянин угадывает краешком глаза, но всегда безошибочно. Так что, хоть и был он в исступлении, а все ж таки рыночного надзирателя углядел и быстрехонько, как мог, сгреб своими заскорузлыми пальцами денежки, отшвырнул топор и выскочил, будто кошка, на большак. Ринулся туда сломя голову с проворством бедняков, которых страх вот уже тысячи лет учит уносить ноги подобру-поздорову. В этом могло быть спасение, однако черт, который тоже не дремлет, подсунул ему на пути господина Мыкуша, а вернее —:его боязливую кобылку. Наш добрый бедняк двинул ее локтем в слабину, в пах. Кобылка взвилась на дыбы и поскакала, сокрушая все, что попадалось ей под копыта. Наездник, совершенно не ожидая от своей лошадки такой резвости, в этот момент засмотрелся на маленькую женщину в высоком чепце, но от толчка вывалился из седла и полетел прямо к мусорным ямам и кадкам. Благородному рыцарю господину Мыкушу было от чего смутиться!
Известное дело — коли виноватым оказался бедолага-поселянин, то ясно как Божий день, что рыцаревы слуги тут же припустятся за ним! Вельможа, придерживая одной рукой шляпу, которая сползла ему на затылок, кричал им вслед ободряющие слова, а они в свой черед вынудили мужичонку припустить еще шибче. Пересек он рынок, вбежал в трактир, захлопнул за собою двери, запер их на засов и в несколько прыжков очутился на задворках. Вздрогнули под ударами рыцаревых прислужников ворота трактира, а поскольку и на торжище стоял гвалт, хотя добрая половина собравшихся понятия не имела в чем дело, то теперь поднялась такая кутерьма, которую, право слово, не с чем и сравнить, разве что, может, с приступом безумия. Лавочники, спасая товар, забросали его шкурами и шубами, богатеи прижали к сердцу свои кошельки, подростки начали подкидывать вверх шапки, из толпы неслись проклятья, взаимные обвинения, и всяк сосед толкал соседа.
Что до сидевших в трактире, то им приходилось ничуть не слаще. Они были расстроены, один только француз пребывал в прекрасном расположении духа. Зато корчмарь метался, будто помешанный, опасаясь, что студент по имени Кубичек возьмет ноги в руки да и смоется, а разбойники повалят ворота. Ума не мог приложить, что предпринять, но под конец решил — будь как будет! — и пошел отворять. Трюхая к дверям, он спрашивал себя, какой шутник задвинул засов. Собственно, это и все, что о нем можно сказать.
Когда хозяин выходил, Кубичек повернул вслед голову и по врожденной любознательности выглянул во двор. И увидел там крестьянина. Бедняга сновал из угла в угол в поисках укрытия. „Этого беднягу, — сказал себе Кубичек, — послали добрые святые. Он указует мне путь спасения“.
Едва у него мелькнула эта мысль, Кубичек рысью припустил следом и в мгновенье ока очутился у мужичонки за спиною.
— Постой, добрый человек! Слышь, что хочу тебе сказать!
Но где там! Мужичонка, переполошившись больше курицы, завидевшей ястреба, скрылся в риге. Метнулся к пристройке, дотянулся до притолоки, свалил пять соломенных связок кровли, пробрался в дыру и съехал на заднице вниз. И вот он уже за гумном.
Меж тем простофиля-корчмарь все еще воевал с засовом. Челядинцы рыцаря напирали на ворота со всею силою, так что засов заело и любезному хозяину пришлось приложить немало усилий для того, чтобы сдвинуть его с места. Наконец, ворота отворились, в них ввалились рыцаревы челядинцы, а вместе с ними чуть ли не с полдюжины зевак. Потом одни ринулись внутрь корчмы, а другие — во двор, на ригу. И там застигли Кубу, изо всех сил старавшегося допрыгнуть до потолка. Ему уже удалось ухватиться за перекладину, он уже терся животом по кровельной соломе, уже оторвался от земли и, растопырив ноги, красивым движением подтягивался вверх. Перебирает ногами, как паук-крестовик, да что толку?! Ничего не выходит! У рыцаревых прислужников не закралось ни малейшего сомнения, что человек, пытающийся скрыться, как раз и есть тот, кого они преследуют, и они без церемоний и с громкими воплями стащили его вниз. Что мужик, что студент — какая им разница! О такой пустяковине они впопыхах запамятовали и начали Кубичку наподдавать с обеих сторон. Меж тем подоспел вельможа и, увидев происходящее, похвалил своих слуг и велел, не скупясь, отвешивать тумаки. Так что Кубичка извалтузили за милую душу. Появившийся на дворе корчмарь, увидев студента, отделанного столь мастерски, расхохотался от души и сквозь смех проговорил:
— Ваши тумаки, мои любезные, достались ему поделом, и, ей-Богу, тот, кого вы ими наградили, этого заслуживает. Однако вовсе не за то, в чем вы его подозреваете, поскольку он — ей-ей! — с самого раннего утра сиднем сидел у меня в корчме и не сделал оттуда ни шагу.
Услышав эти слова, слуги рыцаря разинули свои нежные уста да так и остались стоять в немом изумлении. Кубичек отпихнул ногой лыковый лапоть, поискал свою шапку и вдруг в ужасе завопил:
— Я потерял двадцать монеток! Они закатились в со-лэму!
Боже мой, искать монетки в соломе! Все равно что иголку в стоге сена! Короче говоря, монетки — тю-тю! Пропали. Кубичек плакал и ругал челядинцев, и грозил,» что пожалуется их господину и тот их накажет, а ему, безвинно пострадавшему, велит вернуть денежки, которых его таким оскорбительным образом лишили. Размазывая слезы и грязь по лицу то ладонью, то тыльной стороной руки, возмущенный до глубины души, он с великим достоинством вернулся в корчму и обратился к вельможе, стоявшему посреди комнаты:
— Сударь, я провел в этой корчме очень много времени. Шутил с хозяином, делал вид, что не желаю заплатить по счету. Само собой, двадцать монеток я держал в кулаке, но твои негодные слуги меня их лишили! Знай, сударь, что я не какой-нибудь дрянной человечишка, я многое знаю. Учился в школе, что при капитуле Святого Вита. Учился там делам, угодным Деве Марии. Когда твои дерзкие и глупые слуги подняли шум, я понял, что они преследуют какого-то негодяя, и тоже бросился за ним, чтобы догнать и привести к тебе. Только я, ей-Богу, проворнее, чем эти трое, я уже наступал ему на пятки. Негодяй, небось укравший у тебя кошелек или, может, нанесший тебе тяжкое оскорбление, скрывался в риге. Я уже держал его ногу в своих ладонях, уж схватил сто — чтобы право и честь восторжествовали, — но тут явилась твоя челядь и стащила меня наземь, и отшибла мне хребтину, и позволила истинному виновнику улизнуть. При этом я потерял двадцать денежек. Это истинная правда, а если хочешь убедиться, пошли четвертого слугу, пусть он подымет лыковый лапоть, который валяется где-то под пристройкой, — его потерял тот, кто от тебя ускользнул.
