Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Первые шесть месяцев 103 года Децебал скрупулезно выполнял взятые на себя обязательства. Его намерения прояснились через год, с того времени, когда по проекту Аполлодора и под руководством римляне начали возводить мост через Данувий.26

Первые признаки «измены», как называли эти факты при дворе Траяна, были отмечены Лонгином в его отчете императору, который Лонг в начале 105 года привез в столицу. В пространном письме перечислялись все случаи неповиновения, которые оказывали даки при выселении из родных домов. Упоминалось о появлении бандитских шаек, выслеживавших и убивавших отбившихся от своих частей римских солдат. Что касается Децебала, Лонгин сообщал, что царь постоянно открещивается от действий своих соплеменников и каждый раз подчеркивает, что точно соблюдает условия мирного договора. Донесения соглядатаев свидетельствовали об обратном, однако до сих пор, докладывал императорский легат, царя не удалось схватить за руку.

В отчете указывалось, что Децебал в свою очередь постоянно требует объяснений от легата, когда же римляне призовут к порядку сарматов, которые до сих пор не освободили захваченные во время войны земли, а ведь согласно договора они должны были отойти к Децебалу. Лонгин сообщал, что этот вопрос решается, но подобные отговорки уже не действуют.

Познакомившись с отчетом, Траян потребовал от Лонга приложить все усилия для выполнения главного пункта плана окончательного покорения Дакии — устранения Децебала. Он настоятельно посоветовал Ларцию поторопиться, чтобы его легионам не оказаться в положении, в котором римляне оказывались два года подряд. Траян позволил себе повысить голос, напомнить Ларцию слова Лупы (он должен был передать их «толстяку»), что Децебал никогда не сдастся, если даже и выразит покорность.

— Передай кабану, он слишком долго возиться. Надо ли объяснять, что покончив с Децебалом, мы одним ударом похороним все их планы организованного сопротивления. Все в этой дикой стране держится на одном человеке. Нечего церемониться! До тех пор, пока жив Децебал, мы до скончания мира будем возиться с даками.

— Государь, мы вышли на некоего Бицилиса, конюшего царя. Он колеблется.

— Прибавьте золота. Убедите, что он и его семья всегда смогут рассчитывать на нашу помощь, найти у нас убежище. Только будьте предельно осторожны. Счет, Ларций, пошел не на месяцы, а не недели. Я не желаю, чтобы после перехода через Данувий мои воины встретили ту же организованную силу, которую мы два года не можем одолеть. Я больше не могу ждать, Ларций. Это понятно? Риму не хватает денег, война пока пожирает больше, чем дает. Задержка кампании еще на год чревата серьезными внутренними потрясениями. Наши силы тоже не беспредельны. Города уже не в состоянии платить налагаемые на них подати. Мне скоро будет нечего выплачивать и раздавать римскому плебсу. Надеюсь, тебе не стоит объяснять, что такое голодный римский плебс? Ты все понял, префект?

— Так точно, цезарь.

Траян помолчал, потом добавил.

— Что касается сарматов, пусть кабан, не вдаваясь в объяснения, твердит одно и то же — вопрос решается. Пусть утверждает, что всему свой черед.

Дома Ларция ждал заметно подросший Бебий. Мальчик уже начал ходить. Схватившись за палец Эвтерма, он потешно перебирал кривыми ножками. Эвтерм заметно постарел за этот год. Ларций поинтересовался — у тебя все в порядке со здоровьем? Эвтерм ответил, что чувствует себя хорошо. Глаза Ларцию открыл Тит, сообщивший сыну, что Эвтерм теперь часто по ночам отлучается из дома. Куда, отец не знал.

На вопрос, почему Эвтерм позволяет себе покидать дом, оставляя без защиты семейство, раб признался, что вместе с Евпатием посещает трапезы, на которые последователи Христа собираются в катакомбах. Заявил так, словно это было обычное дело принимать участие в таинствах всеми проклинаемых христиан. Подобная дерзкая откровенность возмутила господин. Может, и на этот раз подвергнуть Эвтерма бичеванию? Он поделился этой идеей с рабом.

Тот смиренно опустил голову, затем напомнил.

— Стоит ли, господин, вновь наступать на грабли? Совсем недавно император принял закон, по которому нет никакой государственной необходимости разыскивать тех, кто следует за Спасителем. Меры следует принимать только тогда, когда будет вскрыта причастность того или иного лица к этому верованию. Когда поступит донос или кто‑либо из христиан будет уличен в преступлении.

— Но если причастность будет выявлена, их ждет наказание, — уточнил Лонг.

— Но только в том случае, если они откажутся присягать римским богам и ликам императоров, — возразил раб.

— Ты откажешься? — поинтересовался Лонг.

Эвтерм взгрустнул, кивнул, потом встрепенулся.

— Но всякое публичное оповещение о христианах не одобряется.

— Не принимается в расчет, — уточнил Лонг.

— Пусть даже так, господин, — воскликнул Эвтерм. — Поверь, посещая катакомбы, я не забываю о долге.

Ларций помолчал, осмысливая этот факт, потом погрозил слуге пальцем.

— Смотри, Эвтерм, ты всегда был силен в софистике, но не забывай, что никакой Христос не может избавить тебя от обязанностей верой и правдой служить Лонгам.

— Ах, Ларций, — внезапно воскликнул раб и страстно добавил. — Спаситель не только не избавил меня от долга перед людьми, в частности перед тобой и твоим отцом, но и обязал каждого из нас терпеливо нести свой крест. А забот, господин, у меня полный рот. Старый прокуратор умер, все дела Тит свалил на меня, а тут еще ребенок. За гробницей надо ухаживать. Воспитательница Бебию не помешала бы. Это не спешно, но скоро мальчика надо обучать, а у меня времени нет.

— Что слышно о Сацердате? — спросил господин.

— Люди Ликормы его выследили его. Солдаты городской префектуры попытались взять его, однако он сумел уйти. По непроверенным сведениям отправился в Азию, там его следы потерялись.

Ларций в сердцах ударил крюком о ладонь.

— Так и знал, что проворонят.

— Полагаю не проворонили, а дали уйти. По крайней мере, так утверждают Порфирий и Павлин.

— Эти, наверное, рады?

— Не то слово, Ларций. Они наняли знающего человека, который специально отправился в Азию, чтобы постараться разведать о Сацердате все, что можно.

— Разумная мера, — согласился Лонг.

Некоторое время он молчал, обдумывал что‑то свое, потом спросил.

— Может, тебя женить, Эвтерм?

— Не стоит, Ларций. Я, в общем‑то, обхожусь…

— Зачем упрямишься! Остепенишься, мне будет спокойней. Стоит ли бегать по катакомбам, ты уже не мальчик.

Эвтерм побледнел.

— Не надо обижать меня, господин. Мы собираемся там не для блуда. Я вполне мог бы найти себе женщину, но память о Волусии удерживает меня.

У Ларция удивленно глянул на раба. Справившись с замешательством, он буркнул.

— Меня тоже.

Вновь пауза. Тишину нарушил хозяин, взглянувший прямо в глаза Эвтерму.

— Тогда скажи, ты пытался? Ну, ты понимаешь, о чем я?.. Даю слово, это останется между нами. Никаких бичеваний.

— Что ты, господин! Только в мыслях.

— Почему же в мыслях? Только не говори, что это деяние порочное, а ты у нас такой святой, такой мудрый, что в силах управлять своими желаниями.

Эвтерм смешался.

— Что ты, господин! Я никогда не считал себя мудрым. К тому же в любви к Волусии с моей стороны не было ничего порочного, ибо сказано — плодитесь и размножайтесь.

Он опустил голову, потом каким‑то странным сдавленным голосом признался.

— Боялся, она посмеется надо мной. Если я попытаюсь, ну, ты, Ларций, понимаешь… Если я попытаюсь делом, силой, мольбами, она просто высмеяла бы меня. Не желая оскорбить, а вполне по — дружески. Она сказала бы — Эвтерм, я очень люблю Ларция. Этой обиды я не смог бы вынести. Сотворил бы что‑нибудь с собой. Она так любила тебя, что ничего не замечала вокруг. Она как‑то сказала — ты такой смешной, Эвтерм. Как же я мог осмелиться? Как мог погубить свою душу?

— Трудно совладать с душой, когда требует плоть.

— Очень трудно, господин, но я привык. Теперь мне легко. Светоч на небесах, на земле пусто, о плоти ли теперь заботиться?

Ларций покачал головой.

— Все у тебя как‑то просто выходит. Неужели хватило одного упоминания, что она любит меня?

— Да, господин.

Эти слова Ларций вспомнил, когда, возвращаясь в Дакию, прикупил в крепости, возведенной на правом берегу Данувия и прикрывавшей мост через реку, молоденькую рабыню — дакийку. Выбрал он ее из тех, кого в качестве живого товара гнали в Италию. Толпа была многочисленна, и, к удивлению Ларция, в толпе обнаружились крытые повозки. Пологи были опущены и скрывали от посторонних взглядов счастливчиков, которым не надо было топать до Италии пешком.

Префект поинтересовался у работорговца — грека, невысокого, толстого, жутко бородатого и волосатого мужчины средних лет.