Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов
— Неужно сам Девлет-Гирей пожаловал?
— Неизвестно, кто идет, государь, сам царь или, может быть, царевичи какие, но спешат татарове быстро. Вот уже Донец Северский перешли.
— На Коломну идут супостаты, — молвил самодержец. — Вот мы их там и встретим. Поспешай! — крикнул Иван Васильевич возничему, совсем еще мальчишке. — Дать станичнику водки, и пусть обратно в Путивль едет. Ходу прибавить, на Коломну!
На третьи сутки Иван Васильевич подъехал к Коломне. Город встречал самодержца парадным колокольным звоном. Отовсюду сбегался народ, а епископ со многими священниками вышел навстречу государю с иконой. В Коломне был праздник: в церквах горели свечи, а священники читали праздничную литургию.
После вечерни Иван Васильевич отдыхал в палатах митрополита. Но его покой был потревожен: вновь прибыл гонец, он-то и сообщил, что крымские люди, разделившись, последовали в Коломну и Рязань.
Тотчас был собран совет, и царь пожелал выслушать каждого из воевод, а когда высказался последний, вынес свое решение:
— Большой полк пусть стоит под Колычевом, передовой полк — под Ростиславом, а левой руке быть под Голутвиным монастырем. Как только это будет сделано, все дороги окажутся заперты и татарове к стольному граду не пройдут.
Через день из Тулы прибыл гонец.
Иван Васильевич принимал вестового, обрядившись в шутовской кафтан, в разгар пира. Гонец неуверенно перешагнул порог и, замешкавшись самую малость, смахнул с себя шапку и поклонился потешному кафтану.
— От воеводы я, — молвил молодец. — Из Тулы.
— Поди сюды! — поманил дланью вестового государь, и бубенцы, прикрепленные к его руке, весело забренчали. — Чего сказать хотел?
— Пришли крымцы к Туле, — оправился наконец от невиданного приема гонец. — Крымцев тысяч семь будет. Видно, это не царь басурманов едет, а кто-то из его бояр.
— Как же вы с супостатом справились?
— Ворота мы накрепко закрыли, а татары посады повоевали и лагерем подле города стали. А опосля на следующую ночь ушли.
Стих шумный стол, все ждали государева ответа. Иван Васильевич вытер узкую бороденку, а потом, подозвав дьяка, отдал наказ:
— Пиши: государь повелел, пусть выступят по следам татар князья Щенятев, Курбский, Хилков и Воротынский. Да чтобы немедля! Я же на другой день выйду. А теперь веселись, народ!
Царь уже давно позабыл про стоявшего рядом гонца, и дьяк зашипел в ухо зазевавшемуся молодцу:
— Пошел отседова! Не видишь, государь занят!
Вестовой, потоптавшись немного подле Ивана Васильевича, попятился к сеням.
Не успели воеводы покинуть город, как в Коломну из Тулы прибыл очередной гонец. Детина спешился у каменных ступеней палат митрополита, подняв облако пыли, и заторопился вверх.
— Куда, холоп? — остановил станичника басовитый голос.
Гонец обернулся и узрел самого Ивана Выродкова.
— К государю Ивану Васильевичу, — не на шутку оробел молодец, — грамота у меня из Тулы. Татары под самым городом лагерем стали.
— Дай сюда послание! — распорядился дьяк.
Гонец послушно протянул грамоту. Иван Выродков надорвал печать и углубился в чтение.
— Ишь ты… Ого! — А потом, глянув на станичника, уважительно согнувшегося в низком поклоне, добавил: — Иди на двор, определят тебя. А потом с обратной вестью в Тулу поскачешь, — и, махнув длинными полами, вошел во дворец, а стрельцы покорно расступились, пропуская думного дьяка.
Иван Васильевич готовился к вечерне, и два рослых монаха облачали государя в парчовый кафтан.
— Государь, — осмелился нарушить священнодействие Иван Выродков, — гонец из Тулы явился, грамоту для тебя передал.
— Опять. И что же в послании? — поднял самодержец руки, пока монахи затягивали пояс.
— Татары у города Тулы стоят с ратью несметной, а еще с ними янычары турецкие. Сам царь Девлет-Гирей явился.
Царь отстранился от монашеской опеки и присел на стул.
— Не нарушать же из-за этого вечерню? Ивашка, сообщи царский наказ, пускай вечерню побыстрее отслужат, а я вслед за тобой явлюсь.
Иван Выродков поклонился и вышел из покоев государя, и уже несколькими минутами позже пономари били в колокола, которые настойчиво звали государя на вечернюю молитву. А утром следующего дня ровный строй пеших полков запылил по широкой дороге в сторону Тулы.
Штурм Тулы
Корпус янычар прибыл в расположение Девлет-Гирея на исходе дня. Издалека раздались звуки победных фанфар, а потом с пологого холма показалась гвардейская конница Сулеймана Великолепного. На ветру развевались турецкие знамена, слышались песни. Лагерь Девлет-Гирея пришел в необычайное волнение, а потом в знак приветствия хлопнула пушка.
Хан вышел из шатра и, прижав руку к груди, встретил агу янычар Рашида. Старый воин сошел с коня и приобнял любимца султана:
— От светлейшего Сулеймана я привез тебе фирман.
Девлет-Гирей приложился губами к гладкому пергаменту и, развязав атласную ленту, стал читать послание господина.
Наконец он оторвался от письма и произнес:
— Паша Рашид, ты поступаешь в мое распоряжение. Это воля самого султана. — Из гостеприимного хозяина крымский хан превратился в строгого повелителя. — Готовься к штурму, завтра твои янычары пойдут первыми.
Паша поймал холодный взгляд молодого хана. «Этот крымский вассал может пойти очень далеко. Если, конечно, позволит воля самого султана!»
Паша Рашид превратился в покорного слугу и, приложив руки к груди, склонил голову перед Девлет-Гиреем:
— Как прикажешь, хан. Моя жизнь и жизнь янычар находятся в твоих руках.
До утра в лагере крымского хана не умолкали барабаны, звучали фанфары, заливисто свистела свирель. Янычары готовились к битве — правили сабли и брили головы.
С восходом солнца, когда желтые лучи, словно робея, опалили верхушки деревьев, муэдзин позвал правоверных молиться. В лагере прекратилось всякое движение, установилась необыкновенная тишина — так замирает природа перед приближающейся бурей.
И только голос муллы будоражил тишь:
— Аллах милостивый, помоги приумножить наши владения и пошли нам скорую победу над неверными.
Стоя на молельных ковриках и обернувшись лицом на восток, турецкие гвардейцы и крымские татары с воодушевлением вторили голосу вещателя. Каждый из них знал — если придется умереть в битве, мученику будет предоставлено место в раю. Что может быть почетнее, чем смерть за веру! Солнце поднималось все более и наконец озарило своим сиянием пестрые шатры янычар. Утренняя молитва была закончена.
Янычары подкатили пушки к детинцу, и грянул первый залп. Каменные ядра, описав дугу, легко преодолевали высокие стены, в городе слышался треск ломаемых построек, раздавались крики.
Девлет-Гирей видел, как из окон башен потянулись кверху клубы сизого дыма — это по осаждавшим палил крепостной наряд. Жеребец под ханом волновался, вдыхая большими чуткими ноздрями пороховой дым, а затем вдруг протяжно заржал.
В городе над стенами крепости взметнулись языки пламени, и снопы искр опалили дружинников. Это горел двор воеводы. Раздался очередной залп, и над лугом поплыл тяжелый туман. В городе вспыхнул еще один двор, и, словно во спасение, с колокольни ударил набат.
Девлет-Гирей сумел рассмотреть под самой крышей пономаря в черной рясе. Клобук с его головы спал, а длинные русые волосья растрепались по плечам. «Пора!» — решил хан. Он махнул плетью. В ответ на царственный жест зазвучали трубы, и янычары, развернув знамена, ровным строем двинулись к стенам Тулы.
— Аллах акбар!
С холма крымский хан продолжал наблюдать за тем, как янычары, рассыпавшись по полю, преодолели глубокий ров, заполненный позеленевшей мутной водой. Первые из них уже закинули крюки и с проворностью обезьян стали карабкаться на отвесные стены. На головы штурмующих полилась горящая смола, полетели камни, стволы деревьев.
— Назад! — кричал в отчаянии паша Рашид, увидев, как лучшие воины срывались с крепостных стен. Первая атака была отбита. Девлет-Гирей ухватил рукоятку нагайки обеими руками, и та, жалобно затрещав, переломилась. Хан отшвырнул обломки, и они затерялись в густой конопле.
Остаток дня проходил в тревожном ожидании. В лагере крымских татар опять никто не спал. Как и в прошлую ночь, в диком бое надрывались барабаны, устрашая жителей полусожженного града и ободряя воинство Девлет-Гирея. Правоверные молились всю ночь, кто во спасение заблудшей души, кто прося отпущения грехов. А утром, воздав дань Аллаху, крымские татары побрили головы и повязали чалмы. Настал черед джигитов крымского хана.
Солнце, едва взобравшись на небосвод, растопило утренний туман. Его белесые обрывки долго парили над стенами, а потом растаяли и они. Взорам предстали маковки соборов, крыши теремов. Костры успели погаснуть, и только красные уголья вспыхивали иной раз на сильном утреннем ветру да серый пепел стелился по лугам.
