Должники - Татьяна Лунина
-- Нормально. Я телефон поменяла. Обзвонилась тебе сегодня, никто не снимает трубку ни дома, ни на работе. Слушай, Вадим нарыл информацию о твоем Аренове, -- красный свет сменился оранжевым, в трубке появился треск.
-- Томочка, -- взмолилась Тоня, -- пожалуйста, говори громче! Плохо слышно. Какую информацию?
-- Я…хо…шо… шу, -- заквакала трубка. – Ты…
-- Что? Что ты сейчас сказала? – закричала Тоня, прикрывая рукой телефон. – Повтори, пожалуйста! – собравшаяся у перехода горстка людей потрусила через дорогу.
-- А ну кончай базар! И сама не идешь, и другим пройти не даешь. Отвали! – сзади кто-то толкнул в спину, подарок выпал на проезжую часть. Высокий парень со спортивной сумкой, больно ударившей по плечу, побежал на противоположную сторону улицы, к набережной. Тоня с ужасом поняла: сейчас ее мобильник превратится в лепешку под колесами проезжавших машин. Из трубки, валявшейся в метре от тротуарной бровки, что-то неразборчивое кричал женский голос. В два прыжка Антонина оказалась рядом, схватилась за телефон. Резко взвизгнули тормоза, стукнуло в бок, голову пронзила острая боль, вспыхнул ослепительно яркий свет, потом все провалилось в бездонную черную яму. Последним было удивление, откуда такая яркость в тумане…
х х х
Белый потолок, белые стены, окно с белой шелковой занавеской, за которым плыли белые облака. Неужели она в раю? Вряд ли, грешников туда не пускают. Тогда где? Попыталась шевельнуть рукой – безуспешно. Хотела крикнуть – даже толком выдохнуть не сумела. Разучилась жить. Дверь приоткрылась, в щель проскользнуло небесное существо в белой шапочке и белом халате. «Ангел, -- умилилась Тоня, -- сейчас в чистилище меня поведет». Тут же стала перебирать в памяти собственные грехи. Уныние, самоуничижение, лень – что еще? «Ангел» прошелестел рядом, склонился над головой, уперся взглядом в открытые чужие глаза, ахнул и совсем не по-ангельски выскочил обратно в неприкрытую дверь. «Много телодвижений, толку мало. Не ангел. А кто?» -- ответа не было. Как и не было больше сил размышлять. Усталость навалилась, мгновенно лишив способности думать. До смерти захотелось спать. Она закрыла глаза и в ту же секунду крепко заснула...
Разбудили мужские голоса. Один – негромкий, чуть хрипловатый, низкий, властный, с беспрекословными нотками, другой – не ограничивающий себя в силе звука, уверенный, с достоинством и уважительной интонацией к собеседнику.
-- Вы говорили, вчера она пришла в себя.
-- Совершенно верно.
-- Почему сегодня без сознания? Опять в коме?
-- Нет.
-- А в чем тогда дело?
-- Спит. Это глубокое погружение в сон.
-- Разве можно так спать? От вашего голоса и мертвый поднимется.
-- Был бы счастлив, если б умел воскрешать. Но, увы, способен только будить. Кстати, вы тоже можете разговаривать обычным тоном. Этим навредить ей нельзя.
-- А чем можно?
-- Не поверите, но за тридцать лет практики я пришел к выводу, что кроме врача рядом с больным, особенно в тяжелых случаях, стоит Господь Бог. Вот Он знает все. Потому что только Он решает: оставить человека людям или забрать с собой. Мы же с вами, кроме всего прочего, должны поблагодарить небеса за то, что позволили ей через месяц выйти из комы. Думаю, теперь наша больная пойдет на поправку, нужно лишь набраться терпения. Завтра сделаем томографию, тогда получим более точную картину.
-- Спасибо. Надеюсь, я в вас не ошибся. Если еще нужны какие-то средства, не стесняйтесь, скажите.
-- Пока такой нужды нет.
-- Если поставите ее на ноги…, -- короткая пауза. – Вы меня знаете, я благодарить умею.
-- Не стоит благодарности. Мы делаем все возможное.
-- Я бы хотел побыть с ней один.
-- Хорошо. У вас пятнадцать минут, -- звуки шагов и прикрываемой двери. Затем тишина.
Тоня почувствовала прикосновение чужих, чуть дрожащих пальцев к своей руке.
-- Эх, Антонина Романовна, что ж ты наделала, милая? Даже в страшном сне я не мог бы увидеть такую встречу, -- этот глуховатый голос что-то будил в памяти, был с чем-то связан, рождал какие-то ассоциации. Приглушенный тембр будто возникал из прошлого, заставляя вспомнить нечто очень важное. Стало трудно дышать, словно каменная глыба навалилась на грудь, заболела голова. Она непроизвольно застонала и с трудом разлепила веки.
Рядом, слегка наклонившись вперед, чтобы быть ближе, сидел Олег Антонович Боровик. Незадачливый экономист из таежной избушки, леший, спасший жизнь ей и сыну, крестный отец Ильи. Его бледное ухоженное лицо выражало, тревогу, волнение, озабоченность, страх – чувства, совсем не присущие сильному человеку, каким запомнился Боровик. Он постарел, похудел, поседел, но узнать его было легко. Те же глаза с ироничной смешинкой ( даже цвет их не потускнел), тот же голос, та же крупная, крепко посаженая голова – странный, удивительный человек, пообещавший когда-то, что они обязательно встретятся. Изумления от этой неожиданной встречи отчего-то не возникло.
Тоня попыталась поздороваться и улыбнуться, но опять ничего не вышло.
-- Лежи, милая, лежи, -- смешно засуетился Олег Антонович, -- тебе нельзя волноваться. Все хорошо, все уже позади. Может, водички? – он вдруг стал похожим на заботливую больничную санитарку из старых советских фильмов. – Черт, что я несу?! – вернулся в нынешнюю реальность. – Тебе же, наверняка, нельзя сейчас пить. Я лучше позову врача, а сам исчезну до завтра. Хочешь, чтобы я ушел? Если – да, закрой глаза, ладно? – она продолжала смотреть не мигая. – Хорошо, я пока посижу с тобой. Только помолчим оба. Тебе напрягаться абсолютно исключено, -- как будто она собралась петь и плясать. – Одно скажу:
у тебя, девочка моя, теперь все будет хорошо. Отлично будет, даю честное слово. Веришь? Если – да, закрой глаза, -- она моргнула. – Умница! Мы с тобой еще спляшем на свадьбе моего крестника, надеюсь, он еще не женат. А сейчас, милая, я, пожалуй, пойду. Все равно через пару минут выгонят. Заодно и доктора позову, договорились? – она довольно вздохнула и сомкнула уставшие веки. – Вот и молодчина, да завтра!
Этот день стал началом медленного, но верного выздоровления. Она училась всему заново: двигаться, говорить, улыбаться, пить, есть. Училась жить. И в отличие
