Генрих Четвертый и Генрих Пятый глазами Шекспира - Александра Маринина
– Его никто на свете не уважает, – с недоумением говорит валлиец, – а я сам видел, как храбро он нес службу.
Имя этого выдающегося воина – прапорщик Пистоль, но Гауэр такого не знает.
А тут как раз входит Пистоль и обращается к Флюэллену со слезным ходатайством: пощадить Бардольфа, который попался на краже распятия из церкви и теперь должен быть повешен. Флюэллен, как обычно, многословен и изъясняется с неуместной цветистостью, однако смысл его речей вполне ясен: в такой ситуации он даже за родного брата не стал бы просить, ибо «дисциплина прежде всего». Разгневанный Пистоль посылает офицеру проклятия и гордо уходит.
– Это отъявленный плут и негодяй, – говорит Гауэр. – Теперь я его припоминаю; сводник и карманник.
Ну может, и негодяй, но за друга-то заступился, и это делает ему честь.
Флюэллен огорчен и разочарован, ведь Пистоль ему так понравился, «он говорил такие славные слова, что прямо душа радовалась». Ну ничего, валлиец еще припомнит Пистолю оскорбительные слова, сказанные на прощание!
Гауэр произносит замечательный монолог с характеристикой Пистоля и ему подобным типам:
– Это болван, мошенник и шут, который время от времени отправляется на войну, чтобы, вернувшись в Лондон, красоваться в солдатской форме. Такие молодцы знают наизусть имена всех полководцев и отлично расскажут вам, какие где творились дела… Изложат во всех подробностях, да еще и пересыпая свою речь военными терминами, типа они крутые спецы. Представьте, какое впечатление они производят на окружающих! Вы должны научиться распознавать этих проходимцев, позорящих наш век, не то можете здорово попасть впросак.
– Да уж, он совсем не то, чем хочет казаться, – качает головой Флюэллен. – Ну, пусть только допустит хоть малейший косяк – получит от меня по самое не балуйся.
Раздается барабанный бой. Флюэллен собирается отчитаться королю об обстановке на мосту.
Под барабанный бой, с распущенными знаменами входят король Генрих, Глостер и солдаты.
Флюэллен докладывает Генриху о героизме герцога Эксетера, о славных смелых стычках, о том, что французы удрали и мост остался во власти англичан.
– Каковы наши потери? – спрашивает король.
– Потери противника очень серьезны, а с нашей стороны не потеряли ни одного человека, если не считать некоего Бардольфа, которого должны повесить за кражу в церкви.
Офицер довольно красочно и подробно описывает Бардольфа, не узнать его невозможно, но Генрих невозмутим, словно слышит это имя впервые.
– Всех таких мерзавцев надо беспощадно искоренять, – хладнокровно произносит он. – Я приказал, чтобы во время похода деревни не разоряли, местное население не обижали, ни у кого ничего не отнимали и за все платили.
Необычно для средневекового короля-воина, правда? Просто-таки крестовый поход в защиту гуманизма! Тем не менее А. Азимов подтверждает, что именно так все и было: «Генрих отдал строжайший приказ никого не грабить и ничего не разрушать. Это было не только гуманно, но и разумно. Английская армия должна была двигаться как можно быстрее, а грабежи, вошедшие в привычку, задержали бы ее продвижение. Более того, колонны на марше очень уязвимы, а если бы обиженные крестьяне начали мстить, вскоре вся армия была бы перебита»[27]. Вот, значит, в чем дело! Не в чрезмерном для воюющих монархов человеколюбии, а исключительно в трезвом расчете. Кроме того, если собираешься завоевать чужую землю, то глупо настраивать против себя местное население: это твои будущие подданные, тебе ими предстоит управлять, зачем же заранее делать из них пятую колонну?
Звучат сигнальные рожки. Входит Монжуа.
Он оглашает послание от короля Карла Шестого. Тон послания, прямо скажем, вызывающий. Мол, английский король скоро раскается в своем безумном решении воевать с Францией, потому что принял наше долготерпение за слабость, а это роковая ошибка. Мы не нападали не потому, что слабы, а потому, что такова наша хитрая тактика. Французы долго запрягают, зато едут быстро. Пусть Генрих подумает о выкупе (на самом деле – о репарациях), который будет соразмерен всему нанесенному Франции ущербу, как материальному, так и моральному, включая людские потери и страдания от оскорблений. Вот когда он как следует подумает, то поймет, что его казна слишком бедна, чтобы возместить причиненный ущерб.
– «А что касается наших обид, – продолжает герольд Монжуа зачитывать послание, – то если бы даже он самолично встал перед нами на колени, это было бы лишь слабым и ничтожным удовлетворением. Прибавь к этому наш вызов и, наконец, скажи ему, что он обманул своих соратников, смертный приговор которым подписан». Вот, я вам все прочитал, – завершает он.
– Ты прекрасно выполнил свое поручение, – говорит в ответ Генрих Пятый. – Возвращайся к королю и передай ему, что сейчас я бы не хотел сражаться и предпочел бы вернуться в Кале без лишних приключений. Конечно, глупо откровенничать с сильным и хитрым противником, но скажу честно: мои войска ослаблены, у меня много больных. Когда все были здоровы, я рассчитывал, что каждый мой боец равен трем вашим, но сейчас… Каюсь, я просчитался. Так что иди к королю и скажи, что силы и мощи у нас мало, но мы все равно пойдем вперед, даже если у нас на пути встанет не только французский король, но и еще кто-нибудь такой же сильный с ним на пару. Вот тебе за труды (дает ему кошелек) и предложи своему хозяину как следует подумать: если он нас пропустит – мы пройдем без шума и пыли; если же не пропустит – зальем всю землю вашей кровью. Мы в данный момент не ищем драки, но и избегать ее не станем. Так и передай.
– Передам. Благодарю вас, – говорит
