Гиви Карбелашвили - Пламенем испепеленные сердца
Когда шах Аббас умер, Хосро-Мирза, отпрыск картлийских Багратиони, всех опередил — в Мазандаранский дворец, окруженный шахскими гвардейцами — кули, ввел не достигшего еще двадцати лет Саам-Мирзу и огласил завещание Аббаса, написанное им собственноручно…
Пока зачитывали завещание, я украдкой поглядел на брата, он и бровью не повел, но я сразу понял, о чем он думает: начиналось гонение на нас обоих — явное, открытое… Никто не проронил ни слова. Грузины выступили на стороне Хосро-Мирзы, ибо знали, что он давно метит на картлийский престол… Они на это надеются и по сей день.
— А на что ты надеешься? — повторил свой вопрос Теймураз, хотя и без того хорошо понял далеко идущие цели братьев Ундиладзе.
— Погоди чуток… я все скажу… мальчишка жесток и вероломен, но дело сделано — его нарекли шахом Сефи…
С тех пор прошло не так много времени…
Корчибаш Иса-хан, с трудом оправившийся после Марабдинской битвы (он приходился шаху Аббасу зятем, так как был женат на его дочери, тетке молодого шаха; она считалась первой женой, солнцем его гарема), устроил роскошный пир в своем Исфаганском дворце в честь молодого шаха… Однако сам шах Сефи на пир не явился, хотя там был весь меджлис, кроме меня и брата. Мы-?? наверняка знали, что шах Сефи не жалует сыновей корчибаша.
Тот самый звездочет, который предрек Саам-Мирзе недолгое царствование, испив ширазского вина, сболтнул лишнее: что за сопляка, говорит, мы посадили на престол, когда сын нашего корчибаша молодец хоть куда и таким же кровным внуком шаху Аббасу доводится?
Хосро-Мирза в ту же ночь донес шаху Сефи о болтовне звездочета. Шах наутро вызвал к себе старика и расспросил о давешнем пире. Звездочет обо всем подробно рассказал, скрыв, разумеется, главное — то, что интересовало молодого шаха. «Боле я ничего не помню», — клялся старик. Шах криво усмехнулся и велел тотчас отсечь негодную голову старику, который наутро забыл то, о чем болтал ночью.
Не лучшая участь постигла и сына корчибаша, которого расхваливал злополучный звездочет, — и ему, и его брату, по велению шаха Сефи, снесли с плеч головы и отправили их матери, родной тетке нового шаха. Истинная дочь Аббаса, получив головы своих сыновей, нахмурила брови и сказала: воля шаха Сефи — воля аллаха и воля великого отца моего. А сам корчибаш явился к шаху с поклоном и чуть ли не взмолился — надо было позволить мне самому собственноручно исполнить твое повеление, о солнце солнц!
Шах Сефи впал в неистовство: как, дескать, этот осел старый посмел усомниться в правоте моего повеления и советы мне свои давать! И самому корчибашу, таким образом, тоже снесли голову…
— Снесенными при шахском дворе головами ты меня не удивишь, — вставил слово Теймураз, — лучше ответь, какую пользу ты получишь от союза со мной?
— А такую, что в борьбе с шахом Сефи и его названым отцом буду не одинок. Мы оба выигрываем, если заключим союз, и шах Сефи вынужден будет с нами считаться. Конечно, мы проиграем, если шах все-таки поладит с султаном, но не надо забывать и о том, что решимость и смелость — залог успеха, а страх от смерти не спасает, да и в сомнениях правды не найдем ни ты, ни я.
Теймураз улыбнулся, в глазах загорелись лукавые огоньки, он потер лоб своим привычным жестом:
— Но, если мы проиграем, потомки мне не простят, скажут, лучше бы Теймураз нашел общий язык с шахом Сефи, тогда Картли и Кахети сохранили бы свое единство и дела их пошли бы на лад.
— Такое могут сказать лишь глупцы да ослы, не посвященные в тайны Исфаганского двора, ибо будь то шах Сефи или другой правитель, он все равно будет соблюдать завет Аббаса: Грузия либо должна принять их веру, либо будет уничтожена. А принять чужую веру, государь, — поспешно добавил Дауд-хан, так как почувствовал, что Теймураз понимает главную его мысль и заботу, — для Грузии равно гибели. Шах Сефи не должен добиться того, чего не добился благодаря тебе и матери твоей его дед шах Аббас, поистине великий тиран Востока.
— Но разве ты хуже стал оттого, что принял ислам? — поддел собеседника царь.
— Ислам принял наш отец, потому что иного пути у него не было. Сегодня меня и брата моего удерживает дом, семья, дети, иначе мы… Хотя ислам тут ни при чем. Учти и то, государь, что мой приезд сюда, мои старания, мои интересы продиктованы моим и твоим родственным, а не чужеродным духом. Дух и плоть же неделимы вовеки, ибо только дух предков кипит в крови внуков.
Теймураз тяжело вздохнул, и это был вздох — как стон, горечь кипящей души, ибо казалось, будто душа при этом расставалась с телом.
— Об этом мы еще подумаем, а пока расскажи мне, как привыкают наши переселенцы к новым условиям? Много ли народу гибнет?
— И гибнут многие, и еще многие погибнут, но есть и такие, которые в чужую веру переходят… Даже в свите царицы цариц Кетеван такое случалось… Людям трудно, в этом вся причина… Кто знает, может, наш отец из-за этого только от Христа и отрекся…
— Что известно тебе о сестрах алавердского священнослужителя?
— Он год находился в плену, но потом бежал.
— Это я знаю. Я о сестрах его спрашиваю.
— Сестрам, как я слышал от своего брата, помогал один итальянец… некто по имени Пьетро… Уж очень они там нуждались и в конце концов, если не ошибаюсь, умерли от голода, хотя вначале и были окружены почестями… По просьбе несчастных женщин этот итальянец призрел еще и одну из многих девчонок-сироток из Грузии… Жена итальянца, умирая, взяла с него клятву, что он не бросит ребенка. Девочке в ту пору было всего двенадцать лет, ее часто приводили к царице цариц Кетеван, Имам-Кули-хан знает все подробности…
— Это, должно быть, тот самый Пьетро делла Валле, который мне и Хорешан подарки из Рима прислал… — прищурив слегка глаза, сказал Теймураз.
— Так вот этот итальянец Пьетро… часто посылал девочку к царице цариц Кетеван, которая всегда была ей рада… Однажды в присутствии царицы случилась такая история… В Грузии девочку звали Тинатин, а приемные родители дали ей имя на итальянский лад — Маричча… К свите царицы присоединились молодые брат с сестрой, то ли ферейданцы, то ли дочь и сын кого-то из местной прислуги… Девушке было лет пятнадцать, и она отличалась удивительной красотой. Мать ее настояла, чтобы она приняла ислам, и просватала ее за сотника Имам-Кули-хана Гусейна, сына одного из грузин, воспитанника нашего отца. Девочка была еще мала, а потому царица попросила оставить ее хоть ненадолго при ней. Брат ее Важика приходился царице крестником, он отказался в чужую веру переходить, сохранял верность тебе, государь, и матери твоей… Так вот, брат с сестрой жили недружно, как кошка с собакой, часто ссорились. При одной из таких перепалок присутствовала Маричча, она взяла сторону юноши и стала насмехаться над вероотступницей. Царица Кетеван проявила и тут свойственную ей мудрость. Отвела Мариччу в сторону и сказала ей: «Ты уже не маленькая… Видишь, в каком положении я сама нахожусь, но вынуждена молчать при этом. И тебе надлежит быть осторожнее…» Девочка послушалась совета Кетеван и с тех пор проявляла большую предусмотрительность, не давая волю своим сокровенным думам. Это я к тому говорю, что трудно там нашим приходится. Сила, недаром сказано, и гору вспашет…
— А какова участь Мариччи? — спросил заинтересованный историей девочки Теймураз.
— Пьетро делла Валле увез ее в Рим и женился на ней. Теперь у них четверо детей.
— А ты откуда такие подробности знаешь?
— Знаю… Имам-Кули-хан поддерживает самые тесные связи с иностранцами. В его руках все внешние дела Парса, потому шах Аббас и не мог с братьями Ундиладзе расправиться… Так вот, перед отъездом Маричча пришла к царице за советом. Государыня благословила ее: они, говорит, тоже христиане, и другого пути к спасению твоему я не вижу… Вот так обстоят дела с грузинами в Персии — или отрекайся от своей веры, или умирай, таково повеление каждого шаха. Ты решил не подчиняться этому повелению и должен стоять на своем до конца, государь… Спастись смогут лишь немногие, те, кому удастся бежать, если ты не учтешь всего с дальновидностью, только тебе присущей.
Они еще долго беседовали в ту ночь, совещались, обсуждали, судили-рядили, прикидывали, соизмеряли и наконец решили снова встретиться на следующий день: утро вечера мудренее.
Уж третьи петухи прокричали, когда Теймураз разделся и лег.
Едва положил голову на подушку — заснул глубоким сном.
Что-что, а уж сон был по-молодому крепкий у многострадального сына замученной царицы.
* * *На следующее утро Теймураз встал бодрым, вымылся до пояса студеной водой Азнаура и, приведя себя в порядок, был готов к приему Дауд-хана. Ундиладзе тоже не заставил себя ждать. Позавтракав, они вновь уединились.
Еще во время вчерашней беседы Теймураз понял, что Дауд-хан резко настроен против молодого хана, взошедшего на престол согласно воле Аббаса. Причем Дауд-хан, по наблюдению царя, старался скрыть истинную, главную причину своей неприязни, обходя ее вокруг да около.
