Евгений Анисимов - Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны
Пропустить бал или маскарад для приглашенных (как мы видим из указа, им присылали особые билеты) считалось невозможным — полиция за этим строго следила. За февраль 1748 года сохранился рапорт генерал-полицмейстера Алексея Татищева о прогульщиках и прогульщицах: «По именному Вашего императорского величества указу повелено нижеобъявленных дам спросить для чего оне 15-го числа февраля при дворе Вашего императорского величества на бале не были и впредь всем дозволенным в приезде ко двору… персонам подтвердить, дабы в случающиеся при дворе… торжества, балы и знатные свадьбы, и в прочие дни, когда повестка бывает, приезжали неотложно под опасением гнева Вашего императорского величества». Ниже был приложен список дам с указанием причин отсутствия на балу: «Вице-адмирала Головина дочь — ветром себя застудила и от той стужи около гортани явилась опухоль» и т. д.
Но и дисциплинированные дамы, явившиеся на бал, не могли быть спокойны. Дело в том, что угодить вкусам и пристрастиям императрицы было сложно. Дамы как не могли нарушать данные государыней именные указы о модах, так и не смели проявлять особого рвения и искусства одеваться. Входя в бальный зал, государыня ревниво оглядывала всех своих потенциальных соперниц на поприще красоты. Как писала потом в своих мемуарах Екатерина II, императрица «не очень-то любила, чтобы на этих балах появлялись в слишком нарядных туалетах». Однажды на балу, вспоминает Екатерина II, государыня подозвала к себе одну из дам и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе молодой женщины, «в другой раз она лично сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под тем предлогом, что не любит фасон прически, какой у них был». Потом «обе девицы уверяли, что Ее величество с волосами содрала и немножко кожи». В другой раз императрица передала жене наследника, чтобы она «никогда больше не являлась перед ней в таком платье и с такой прической». Это был верный признак «попадания в цель» — значит, молодая женщина оделась великолепно!
Какой-то особенно недобрый, ревнивый счет был у Елизаветы Петровны и к другой даме — Наталье Лопухиной, тогдашней отчаянной щеголихе. Как уже сказано выше, в 1743 году началось следственное дело ее сына Ивана Лопухина, и мать, светская львица, была втянута в расследование дела, наказана кнутом и с урезанием языка сослана в Сибирь. На деле лежит отпечаток пристрастного, ревнивого внимания Елизаветы к своей бальной сопернице, и кажется, что Лопухину подвергли опале не только за преступную болтовню, но и за кокетство, которым она досаждала на балах государыне. До самой своей кончины государыня хотела, чтобы все окружающие ее люди были вечным «китайским посольством» и всякий раз при ее появлении замирали в восхищении перед ее, казалось, немеркнущей красотой и грацией.
Вернемся к тому, с чего начали это отступление. Маскарады занимали особое место в политике Елизаветы — тирана моды. Они быстро укоренились в придворном быте императорского двора и вносили разнообразие в довольно скучные балы с неизменным набором церемонных танцев. Маскарады были теми событиями в жизни Елизаветы, ради которых она, казалось, и жила. И неспроста! Вот что писал Якоб Штелин: «Всему свету известно, что императрица Елизавета Петровна совершеннейшая была своего времени танцовщица, подававшая собою всему двору пример правильного и нежнейшего танцевания, она также чрезвычайно хорошо танцевала и природные русские танцы, которые хотя вообще и не употреблялись больше при дворе и в знатных домах, однакож иногда, а особливо во время придворных маскарадов их танцуют».
Устройство и организация маскарадов считались делом непростым: костюмы, танцы и музыка являлись далеко не единственными атрибутами этих увеселений. Гости приезжали уже в костюмах и масках согласно врученным им заранее билетам-приглашениям. Допускались и люди без масок. Их размещали в ложах, где они могли наблюдать за танцующими в партере и на сцене, но не более того. Для гостей-масок в отдельных помещениях выставлялись напитки и закуски, ставились карточные столы, на которых шла большая игра. Ставками были десятки золотых или небольшие бриллианты. Разыгрывались также различные забавные лотереи.
Было бы неправильно думать, что маскарад представлял собой этакий итальянский карнавал, снимавший обычные для сословного общества перегородки, олицетворявший стихию веселья, уравнивающего всех. Из описаний балов и маскарадов (правда, относящихся ко времени Екатерины II, но их можно отнести и ко времени царствования ее предшественницы Елизаветы Петровны) видно, что веселящиеся под одну и ту же музыку гости были разделены на две-три группы низкими решетками, отделявшими «особ высшего полета» от круга прочих приглашенных. Эта традиция (конечно, уже без заборчика) сохранилась и сейчас на придворных балах в Букингемском и иных королевских дворцах.
Изредка Елизавета устраивала маскарады с переодеваниями. Указ о таком маскараде предписывал: «Быть в платье дамам — в кавалерском, а кавалерам — в дамском, у какого какое имеется: в самарах, кафтанах или шлафорах дамских; а обер-гофмейстерине госпоже Голицыной объявлено, что ей быть в маскарадном мужском платье — в домино, в парике и шляпе». Видно, Голицына чем-то прогневала государыню, за что ей и велено было вырядиться отлично от других. Как вспоминает Екатерина II, все общество выглядело ужасно неуклюже и жалко: «Нет ничего безобразнее и в то же время забавнее, как множество мужчин, столь нескладно наряженных, и ничего более жалкого, как фигуры женщин, одетых мужчинами; вполне хороша была только сама императрица, к которой мужское платье отлично шло, она была очень хороша в этих костюмах», для чего, собственно, и устраивались такие маскарады. «На этих маскарадах мужчины были вообще злы как собаки, а женщины постоянно рисковали тем, что их опрокинут эти чудовищные колоссы, которые очень неловко справлялись со своими громадными фижмами и непрестанно нас задевали, ибо стоило только немного забыться, чтобы очутиться между ними, так как по обыкновению дам тянуло невольно к фижмам». Такие маскарады с переодеванием были нужны Елизавете прежде всего для того, чтобы продемонстрировать свои длинные и изящные ноги. Иного способа прилюдно это сделать, одеваясь в платья с фижмами, не существовало. Впрочем, и сама Екатерина II, став императрицей, иногда устраивала такие же маскарады и была на них — особенно в начале своего царствования — совсем недурна. Вообще, этот «философ на троне» была тоже большой модницей и многие десятилетия спустя, на склоне лет, с удовольствием описывала в мемуарах свои эффектные прически и «победные костюмы», изящество которых злило государыню Елизавету. Ясно, что Елизавета не могла подозвать к себе жену наследника престола и публично срезать ножницами не в меру эффектный бант с ее головы.
Особенно красивы были маскарады с кадрилями в разноцветных домино. Екатерина вспоминала: «Первая кадриль была великого князя в розовом с серебром, вторая в белом с золотом, третья — моей матери в бледно-голубом с серебром, четвертая — в желтом с серебром». В каждой кадрили танцевало по двенадцать пар необыкновенной красоты. Моду на маскарады в России подхватили. Предприимчивый антрепренер итальянец Локателли устраивал публичные, «вольные» маскарады (преимущественно — в Москве) и одним из первых стал развешивать афиши, призывающие любителей спешить на эти увеселения, называемые «Локателев маскарад». Афиша извещала, что вход на маскарад стоит три рубля с персоны и билеты можно купить с утра. Если же «кто-то пожелает ужинать, также кофе, чаю и питья, оные будут получать в том же доме за особливую плату». Предполагалось начинать маскарад с концерта, «пока съедутся столько масок, чтоб бал зачать можно было и от сего времени съезд в маскарад имеет быть всякое воскресенье в седьмом часу пополудни, а без маскарадного платья, також и подлые люди никто впущены не будут».
Локателли стремился создать полную иллюзию «верхних», то есть придворных маскарадов — предварительно давал уроки бальных танцев, следил, как и при дворе, чтобы не впускали людей «в самых подлых масках». Во время маскарада устраивались буфеты, в соседних с главным залом комнатах шла карточная игра, в которую желающие могли «веселиться». Можно было поиграть и в лотерею — за вечер продавалось до тысячи билетов ценою по 25 копеек. За этот пустяк можно было собственноручно вытащить из ящичка свое счастье ценой до 200 рублей.
* * *Но вернемся во дворец. Когда за окнами окончательно темнело, из окон дворца становилась видна иллюминация — праздничное световое украшение улиц и домов города. Иллюминация не требовала особой изощренности от специалистов огненной потехи. Это были попросту зажженные глиняные плошки, наполненные говяжьим салом, — на вечер отпускалось со складов не меньше ста пятидесяти пудов. Сколько шло масла у обывателей, никто не интересовался — они были обязаны украшать плошками свои дома за свой же счет. Несколько тысяч плошек, расставленных на земле, вдоль оград домов и на бастионах обеих петербургских крепостей, подчеркивали архитектуру города, преображали его пространство. Зимой из плошек под разноцветными стеклянными колпаками на льду Невы составлялись аллегорические фигуры, выписывались вензеля. Летом для подобных целей использовали широкие, стоящие вдоль берегов Невы плоты. Для десятков дворцовых служителей и солдат время фейерверков становилось временем таскания на крыши сотен ведер воды — угроза пожаров от иллюминаций и особенно фейерверков была вполне реальна. Особенно красивы были иллюминации в Петергофе («кругом фонтана была иллюминация, також по прешпекту и кашкаду были зажжены плошки»), да еще под «итальянскую голосную и инструментальную музыку».
