Николай Никитин - Северная Аврора
«Неужели все?» – думал он, утирая рукавом ватника потное, горевшее, несмотря на мороз, лицо.
В деревне еще слышались крики бойцов. Люди обшаривали погреба, прикладами взламывали подполья, вылавливая прятавшихся там американских и английских солдат.
Вдруг Фролов увидел Соколова. Матрос шел, устало переваливаясь с карабином в руках. Завидев комиссара, он обрадовался и бросился к нему. Обрадовался и комиссар.
– Ты как сюда попал?
– За вами полз… Не заметили?
Матрос вынул что-то из кармана и подал комиссару.
– Ваша?
– Моя?… Да, моя. Спасибо, друг!.. – удивленно и растроганно проговорил комиссар, надевая найденную варежку.
– Не за что, – пробормотал Соколов.
– Ну, теперь пойдем наводить порядок, – сказал комиссар.
Повсюду были видны вспаханные снарядами остатки окопов, исковерканные пулеметные гнезда, поврежденные и разбитые орудия. Валялись трупы в маскировочных халатах, в брезентовых шубах.
Неожиданно в одном из блокгаузов опять затрещал пулемет. Проходившие мимо бойцы бросились на землю.
– Чего прячетесь? – крикнул им чей-то грубый голос. – Наши бьют. Не видите, что ли?
Это стрелял Сергунько. В уцелевшем блокгаузе на краю деревни он нашел исправный пулемет и обстреливал из него дорогу, по которой скакали упряжки канадской артиллерии. Он не отрывался от пулемета до тех пор, пока не кончились патроны. Тогда Валерий сел на пол и, поводя налитыми кровью глазами, сказал:
– Ну, отстрелялся… – Руки у него дрожали. – А комиссар жив?
– Жив, – отвечали ему бойцы.
Между тем Усть-Паденьга еще держалась. Явившийся из морского батальона связной сообщил, что бойцы лежат в снегу на опушке возле Удельного дома. Потери очень велики, ранен командир батальона Дерябин.
Командование принял Жилин. Они прислал связного, приказав ему во что бы то ни стало найти комиссара и доложить обстановку.
Разыскав в кармане клочок бумаги, Фролов торопливо написал: «Лукьяновская взята. В пять часов вечера будем штурмовать Усть-Паденьгу. А ты жми на Удельный дом, атакуй этот блокгауз и возьми его во что бы то ни стало. Это необходимо для штурма Усть-Паденьги».
Лицо связного было обморожено, он тяжело дышал.
– Быстро дойдешь? – спросил его комиссар, передавая записку.
– Через час буду, – ответил связной, становясь на лыжи.
– Давай! Сегодня снег должен гореть под ногами.
Комиссар лично руководил штурмом, то с одной, то с другой стороны подбрасывая к Усть-Паденьге атакующие группы, не давая противнику ни минуты передышки. Все огневые средства были пущены в ход. Саклинская артиллерия то стреляла по деревне, то переносила огонь на фланги и тылы противника, то вспахивала снарядами его круговую оборону и разрушала вражеские блиндажи.
Фролов знал, что гарнизон Усть-Паденьги очень силен, и ему хотелось создать впечатление, что наступающие значительно превосходят противника как в людях, так и в технике.
Когда комиссару доложили, что из окрестностей Шенкурска стреляют тяжелые орудия, он даже обрадовался.
– Прекрасно! Значит, испугались и запросили у своих подмоги. Расчет наш оправдался. Теперь не ослаблять нажима! Понадобится десять раз идти в атаку – пойдем десять! Двадцать – пойдем двадцать!..
Воздух дрожал, земля содрогалась от взрывов.
4
Известие о взятии Лукьяновской пришло в Архангельск около полудня девятнадцатого января. По старому стилю это был праздник крещенья. В Троицком соборе шла обедня, после которой на Двине должна была состояться церемония «водосвятия».
Солдат строем пригнали на берег, и они с унылым видом стояли на набережной, замерзая в своих подбитых ветром английских шинелях. Среди форменных офицерских пальто виднелись шубы купцов, чиновников, иностранных дипломатов.
Крестный ход вышел из собора и спустился на лед. Возле сделанной ночью проруби была поставлена парусиновая палатка. Место для церемонии оградили елками.
Возгласы архиерея в сверкающем сакосе и позолоченной митре сменились песнопениями хора. Затем архиерей взял в красные, мясистые руки золотой крест, унизанный драгоценными каменьями, и важно, со значительным лицом троекратно опустил его в прорубь. На Соборной площади сверкнули огни. Пехота выстрелила холостыми патронами.
Именно в эту минуту на Соборную площадь приехал из штаба полковник Брагин. Ему волей-неволей пришлось ждать конца молебна. Улучив, наконец, подходящий момент, он подошел к Миллеру и на ухо, чтобы не слышали соседи, изложил содержание телеграмм, только что полученных с фронта.
Миллер выслушал его с невозмутимым видом. По мнению генерала, сейчас не следовало соваться в дела союзников.
– Уместнее выждать, – философски сказал он. – Ведь они командуют Важским участком.
Вечером Миллер встретил Айронсайда в клубе георгиевских кавалеров. Они обменялись двумя-тремя фразами. Из слов Айронсайда Миллер понял, что тот не придает действиям на Ваге Никакого значения.
– Большевики хотят отвлечь наше внимание от Восточного фронта. Вот они и устраивают маленькую ложную демонстрацию. А вы уж, наверное, испугались? – Айронсайд улыбнулся. – Вы, русские, страдаете преувеличениями. Вага – это болотный пузырь. Дайте только этой несчастной горсточке сумасшедших большевиков добраться до Высокой горы… Их там разнесут! Мы посылаем туда резервы. Все меры приняты. Шенкурск – это северный Верден. Мы заманиваем большевиков в ловушку. Ведь и Верден отдавал свои форты и все-таки оставался Верденом.
А до Высокой горы у нас есть еще такая совершенно неприступная зимой позиция, как Усть-Паденьга, – самоуверенно продолжал Айронсайд, – сильнейший форт, окруженный несколькими линиями прекрасно сделанных окопов, имеющий много блокгаузов и превосходную артиллерию…
Он еще не знал, что почти вся эта артиллерия вместе с боевым запасом уже досталась Фролову. Усть-Паденьга была взята центральной колонной в шесть часов вечера. Американцы и англичане отступили, ничего не успев вывезти.
…Обед накрыли в столовой клуба, помещавшейся в подвале. Стены подвала были украшены зеленью и флагами. Долговязый Айронсайд в мешковатом френче с отвислыми карманами сидел во главе стола и весело рассказывал о своих охотничьих похождениях в Южной Африке.
Неподалеку от него восседали генералы Миллер и Марушевский. Среди штатских были иностранные дипломаты, управляющий финансами князь Куракин, заведующий управлением торговли и промышленности доктор Мефодиев, юрист Городецкий, все члены «правительства». Присутствовали также члены кадетской партии, не занимающие правительственных должностей, вроде адвоката Абросимова.
На диване, у шампанского и вазы с фруктами, удобно расположился толстый Кыркалов, владелец десятка лесопильных заводов. Щурясь на всех и согревая в руке бокал с красным вином, он молча курил папиросу за папиросой.
Когда Айронсайд исчерпал, наконец, свои охотничьи рассказы, разговор зашел о Париже. Глава «правительства» Чайковский завтра уезжал туда на так называемое «политическое совещание» представителей всех белых «правительств» России. Все считали, что после этого «совещания» военное положение коренным образом изменится и что новый, 1919 год сулит присутствующим только одни радости. Миллер произнес тост за здоровье Колчака таким громким голосом, словно он обращался к эскадрону юнкеров.
Но успевший уже опьянеть Кыркалов как будто не слыхал этого тоста.
– Чего там дурака валять! – сказал он, поворачиваясь к Айронсайду всем своим тяжелым туловищем. – Вся надежда на вас, господа союзнички. Да, лучше сгореть всем моим заводам, лучше мне провалиться сквозь землю, чем что-нибудь отдать большевикам. Бейте их! Последней рубахи для вас не пожалею! Только бейте, господин Айронсайд!
Находившимся в этом обществе белым офицерам слова Кыркалова показались обидными. Назревал скандал. Положение спас Абросимов. Он мигом очутился возле Миллера и Айронсайда.
– За цивилизацию и порядок! – выкрикнул адвокат, поднимая бокал. – За белую Россию! За доблестную Британию, за героическую Францию и великую Америку! За их военные силы! За всеобщую встречу в Москве под звон кремлевских колоколов!.. Ура!..
Офицеры подхватили этот клич. Все потянулись к Айронсайду и Миллеру с рюмками и бокалами.
В конце обеда, когда за столом остались только избранные, опьяневший Айронсайд вдруг сказал:
– Если бы я был на месте Черчилля, я бы поступал по-другому… Я бы воевал без всяких планов. Ведь наступление на Вятку не вышло, теперь это ясно видно. Большевики всполошились и подняли на ноги все! Значит, уже нет надежды, что наши войска в этом районе соединятся с войсками Колчака. В этой стране нельзя воевать по плану.
– Потерпите, боевое счастье изменчиво, – осторожно заметил Миллер.
– Я бы предпочел, – в запале крикнул Айронсайд, – чтобы оно изменяло большевикам, черт возьми!
