Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Всех принимать буду и, как ранее, дарами же в ответ жаловать буду, особливо молодших. Но объявляй всем, что яз принимать буду токмо до обеда двадцать пятого, а с ночи отъеду на Москву.
– Значит, государь, дары для твоего жалованья приносить в переднюю?
– Прикажи о сем, Михайла Яковлич, как и ранее было. Яз же вборзе в переднюю выйду.
Три дня великий князь, не ведая отдыха, принимал дары и челобитья и сам отдаривал всех, по достоинству каждого, и дорогими одеждами, и камкой, и чарками золотыми, и кубками серебряными, и соболями, и конями.
К вечеру двадцать пятого января доложил дворецкий Ивану Васильевичу:
– Государь, одних самых драгоценных подарков набралось на тридцать больших возов с лишком.
Великий государь сухо рассмеялся и резко сказал:
– Мыслят они, яз им хан татарский! Мыслят казной да дарами богатыми откупиться. Невегласы![85] Того не разумеют, что мне не корысть надобна, а токмо Русь единая, сильная и вольная держава!
Января двадцать шестого рано утром выехал великий князь из Новгорода в Москву, и первую остановку сделал у Николы на Волоке.
День стоял ясный, морозный и веселый. Иван Васильевич радостно дышал свежим воздухом, а думы его как-то самовольно разбегались. На душе было спокойно, и хотелось в родную, с детства дорогую ему Москву. Великий князь отдыхал и был доволен успехами в делах своих, хотя предвидел, что много ему еще предстоит трудов и забот.
К обеду приехал владыка Феофил и преподнес Ивану Васильевичу на проводы бочку красного и бочку белого вина. С архиепископом приехали князь Василий Шуйский, посадник Василий Казимир с братом, Захарий Григорьев с братом же, Лука и Яков Федоровы и прочие посадники и бояре, привезя проводных каждый по бочке вина.
Великий князь пригласил всех к себе пить и есть и дал подарки владыке и князю Шуйскому.
Поезд великого князя тронулся из Волока после обеда, когда солнце уже стало склоняться к закату, а белые, словно застывшие в небе облака начали розоветь, бросая отсветы и на снеговые поля, окаймленные темными хвойными лесами.
Владыка Феофил, князь Шуйский и прочие проводили великого князя до самого возка его и стояли несколько поодаль. Владыка и все посадники, хотя были понуры и печальны, видимо, скрыто радовались отъезду грозного государя.
Василий Иванович Китай, почтительно усаживая великого князя в возок и поглядывая на новгородцев, шепнул Ивану Васильевичу со злорадством:
– Конец Великому Новугороду…
Великий князь слегка усмехнулся и поправил:
– Токмо еще начало конца.
Глава 16
Конец Новгороду
Февраля восьмого въехал князь великий в Москву утром, перед обедней. Было у него на душе так, что не хотелось ему заезжать в хоромы свои, и поехал он прямо к старой государыне. По всему родному, по московскому он соскучился, жаждал он поговорить с матерью свободно, по-русски, и пить и есть по-русски, а не ломать язык по-итальянски и тем самым мысли свои ломать, лопотать, как дите малое. Главное же – сыночек его, великий князь Иван Иванович, у бабки своей всегда завтракает, обедает и ужинает. Сыночка своего государь прежде всех хотел видеть.
На этот раз, после долгой разлуки, Ивану Васильевичу заметней было, как постарела Марья Ярославна. Пополнела очень, и все еще красивое лицо ее обрюзгло, исчертилось паутинками тонких морщинок. Под шестьдесят уже было Марье Ярославне, и глаза ее смотрели грустно, не светились, как ранее.
Нежная печаль шевельнулась в сердце великого князя, и, принимая материнское благословение, он поцеловал руку матери долгим поцелуем. Рука ее дрогнула. Скрывая навернувшиеся слезы, Марья Ярославна нежно поцеловала сына и тихо промолвила:
– Время-то, Иванушка, яко птица, летит…
Бурно и радостно обнимал и целовал отца молодой великий князь.
– Отец, – говорил он весело, – все мы тут изделали по воле твоей.
– Добре, добре, сыночек, – остановил его отец, – днесь у меня перед обедом думу будем думать с дьяками и воеводами, и ты нам все доложишь. – Потом, обратясь к матери, молвил почтительно и ласково: – Много яз подарков привез из Новагорода, хочу тобе дары дать по хотенью твоему: есть у меня и златые, и серебряные сосуды, и камни драгоценные, и поставы сукон ипских, и камки всякой.
Марья Ярославна слегка улыбнулась и молвила:
– Ныне, Иванушка, более яз уж о душе своей пекусь и о жизни будущей. Помоги лучше мне обитель Вознесенскую достроить – малое дело осталось. Токмо надобна мне помощь строителей твоих фряжских.
– Не крушись о сем! – воскликнул Иван Васильевич. – Ванюшенька к тобе самого маэстро Альберти приведет, будет тобе знатным толмачом, добре разумеет он по-фряжски.
– Спаси Бог тя, сынок, за доброту твою и ласку, – продолжала Марья Ярославна, – чтишь ты и любишь матерь свою. Из прочего же подари мне постав сукна черного, токмо русского, московского для иноческого одеяния да жемчугу и самоцветов для украшения икон святых монастыря сего, в котором яз и дни живота своего окончу…
– Все исполню и днесь же все просимое тобой прикажу в хоромы твои принести…
Подали завтрак. Помолясь, все сели за стол.
– Ну, как, сынок, дела с Новымгородом? – спросила княгиня Марья Ярославна, разрезая на блюде горячий курник и подвигая куски его на блюдцах сыну и внуку. – Кушайте во здравие. У тобя, Иванушка, курник-то любимое кушанье, да и внучек его тоже любит.
– Какие днесь у тя дела, Иване? – спросил Иван Васильевич сына, не желая отвечать на вопрос матери.
– Сей часец после завтраку, – ответил Иван Иванович, – прием у меня: будут в передней моей Иван Юрьич да Федор Василич.
– Добре, – весело сказал великий князь и шутливо попросил: – Токмо молю, ты уж прием-то свой днесь отмени и сам вместе с Курицыным и Патрикеевым приходи ко мне думу думать, часа за два до обеда.
Когда молодой великий князь ушел после завтрака, Иван Васильевич заметил, что Марья Ярославна заволновалась, хотя и старалась скрыть это. Наконец, не выдержав, она заговорила с горечью:
– На что руку свою ты подымаешь, Иванушка? Владыка Геронтий сказывал, от святых обителей вотчины отторгаешь ты…
– Отторгаю, матушка, от излишков их, – почтительно и спокойно ответил Иван Васильевич. – Государству сие надобно. Монастырям же государство – защита от разорений татарских и еретических настроений.
Старая государыня только глубоко вздохнула, но ничего не ответила. Помолчав, она спросила:
– А у Софьюшки был?
– Нет, еще не был. Тобя ранее видеть хотел да сыночка. Сей часец иду к ней…
Иван Васильевич встал из-за стола и простился с матерью.
Когда великий князь вступил в хоромы супруги своей, Софья Фоминична, хотя и отяжелела еще больше, все же выбежала ему навстречу с обеими дочками. Она радостно улыбалась, и лицо ее загорелось румянцем.
– Ah! Che piacere![86] – воскликнула она. – Che piacere!
Иван Васильевич обнял ее и трижды поцеловал, потом приласкал дочек и понес их обеих на руках, следуя за женой в трапезную.
Здесь встретил его дворецкий Данила Константинович и, здороваясь с государем, почтительно поцеловал его руку.
– Данилушка, – молвил великий князь, – Русалка Михаил Яковлич здесь?
– У казначея твоего, государь, – ответил дворецкий, – подарки новгородские твои на хранение ему сдает по описи.
– Сходи к нему со слугой государыни, попроси от моего имени небольшой короб один, он ведает какой, да принеси его сюды.
– Что ты велишь нести Даниль? – спросила Софья Фоминична, сияя улыбкой и догадываясь, что это подарки.
– Сей часец увидишь, – смеясь, ответил великий князь и налил чарку заморского вина себе и жене.
Когда великая княгиня взяла свою чарку, Иван Васильевич чокнулся с ней, молвил:
– Твое здоровье!
– И твой здорофь! – ответила она и, обняв мужа, снова трижды поцеловала его.
Вошел дворецкий, а следом за ним слуга с лубяным коробом. Сорвав с короба крышку, Иван Васильевич достал из сена большой золотой ковш весом две гривенки, украшенный самоцветами, потом большую серебряную мису весом двенадцать гривенок, а в ней – золотые обручи, перстни и серьги с алмазами, изумрудами, яхонтами и жемчугом. Были в коробе и золотые чарки и кубки.
Каждую вещь Софья Фоминична встречала с восторгом и радостью, восклицая, как всегда, по-итальянски:
– Grazia, mio sovrano! Non capisco in me della giora![87]
Когда все было извлечено из сена, а дворецкий и слуга ушли, унося пустой короб, великая княгиня, восхищаясь подарками, стала расставлять посуду на полки поставцов, а серьги, перстни и обручи укладывать в ларцы.
Иван Васильевич, довольный искренней радостью жены, подошел к ней и сказал:
– Мне надобно думу думать пред обедом в моей трапезной. – Увидя, что Софья Фоминична огорчилась и нахмурилась, добавил ласково: – Яз отдыхать после обеда приду в твою опочивальню.
