Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов
— Те, кто без цепей, — к якорю! Живо!
Это были наемные гребцы и те, которым была дарована эта льгота, равная разве что помилованию, — не быть прикованными к своим сиденьям. Они собрались вокруг надсмотрщика с большой поспешностью, несмотря на неимоверную усталость, и вслед за ним отправились к носу судна. Было видно, как они карабкались по трапу, ведущему на верхнюю палубу. Их товарищи поджидали их, склонив головы к рукоятям весел, хранившим еще тепло жаркого дня и прикосновений рук. Где-то сверху, в такт гортанному покрикиванию негра, скрипел вращающийся ворот. Снова щелкнули бичи. Два фонтана воды брызнули с той и с другой стороны тарана. Галера медленно повернулась вокруг своей оси и начала раскачиваться, проходя поперек волн, потом качка ослабла и сделалась мягкой. Вернулись те, что занимались якорем. Когда они расселись по местам, поднялся легкий ропот: каторжники требовали еды и питья, многие, впрочем, могли только тихо стонать.
Надсмотрщик возвратился, на сей раз в сопровождении рабов, готовящих пищу.
— Сегодня у вас будет вино, канальи! Подарок нашего славного принца Доримаса. Вы, правда, этого не заслужили!
Одобрительный шум и жалкие смешки раздались повсюду.
— Готовьте свои котелки! Живо!
Они засуетились, уселись на корточки в тень, которая спустилась на нижнюю палубу, повытаскивали свои кружки и деревянные ложки. Они хранили свой нехитрый скарб в маленьких рундучках под скамьями вместе с одеждой на случай непогоды — туникой с капюшоном и покрывалом для сна. Рабы, пришедшие с кухни, начали раздавать еду под присмотром негра.
— Двойную порцию тем, кто без цепей! Это приказ.
Он зажег фонарь, привешенный к основанию мачты. Чадящий масляный светильник едва позволял разглядеть изможденные лица, протянутые руки и красные доски палубного настила. За ним начиналось постепенно темнеющее море и тысячи огней далекого города. Вода плескалась, волны бились о корпус с каким-то сосущим звуком, похожим на звук поцелуев, и, казалось, сосновые волокна оживали и подрагивали так же, как дрожали они недавно под ночными ласками теплых ветров. Дерево что-то припоминало!
— Гальдар, ты спишь или мечтаешь? — спросил Ош.
— Нет, не сплю.
— Объясни мне, пожалуйста, почему они остановили галеру в такой близости от берега?
— Это распоряжение Посейдониса. Ни один корабль не должен входить в порт после захода солнца. Они перекрывают внешний канал железной решеткой. Корабли ждут восхода на рейде. Мы тут, не одни: видишь, вон сигнальные огни.
Они сидели в свете фонаря друг против друга недалеко от мачты. Ош выглядел очень старым, вернее, просто невозможно было определить его возраст. Его зрачки светились, как стеклянные бусины, среди морщин и волос, покрывавших его лицо. Веки его слезились. Белый пух на щеках несколько округлял продолговатый, вытянутый череп. Огромный нос с узкими ноздрями опускался к густым свисающим усам и беззубому рту. Гальдар был еще молод, высок и силен, его торс был обтянут мышцами, тонкие правильные черты лица носили следы пережитых несчастий, но не ожесточения до горечи. Русая борода окаймляла его широкий подбородок, волосы опускались на затылок, густая поросль покрывала и сильную грудь. Взгляд его глаз был живым, и цвет их, казалось, менялся так же, как море, на которое опускалась ночь.
— У тебя идет кровь, — прервал молчание старик. — Он и тебя не пропустил.
Гальдар пожал плечами.
— …Я знаю, этот удар предназначался мне. Ты закрыл меня своим телом.
Гальдар не отвечал.
— …Что ты там рассматриваешь, в конце концов?
— Огни Посейдониса.
— И что?
— Ты не можешь себе представить, что они значат для меня. Люди веселятся там, вдали, они поют, хмелеют. Это время отдыха!
— И тебя снедает зависть!
— Раззолоченный сброд покидает свои берлоги, заполняет улицы, площади, подножия памятников. Ты никогда не видел этого!
— И слава богу!
— Моряки, работники, трудяги засыпают спокойным сном. Но бездельники, а им несть числа — сердца их продаются, — они прогуливаются в своих красивых туниках. Несут свои тела, освеженные вечерним омовением и надушенные ароматами. Их волосы завиты щипцами и умащены дорогими благовониями…
— Не переживай так сильно.
— Девчонки из таверн обнажаются перед ними. Те, что гуляют по улицам, ведут их в свои комнаты, а другие танцуют перед ними под музыку в своих прозрачных покрывалах. Их губы ищут друг друга, их руки переплетаются…
— Ты никогда этого не знал и не мог узнать. Оставь же свои мечтания, они только попусту терзают тебя!
— Ты прав. Но ты, мой друг, ты-то ведь успел узнать что-то подобное?
— Нет. В моей стране ночи были долгие и холодные. Мы прижимались друг к другу возле огня, слушая, как ветер свистит над морем и волны разбиваются о рифы. Наши дома были построены из дерева и защищены от земной сырости сваями, сложенными из гальки. У нас не бывало праздников, кроме тех пиршеств, когда наши корабли возвращались из богатых земель… Но ты, Гальдар, совсем не рассказываешь о своей стране. Почему?
— Моя страна — эта галера и скамья, на которой мы сидим с тобой бок о бок.
— Ты атлант. Я должен был бы тебя ненавидеть, ибо твой народ поработил нас. Но стал мне дороже родителей, которых я потерял, друзей, перебитых или отправленных на другие галеры.
— Я не атлант. Я всего лишь гребец этого корабля.
— Ты хоть знаешь, кто ты на самом деле? В тебе есть какая-то тайна благородства, нетронутой чистоты и покорности судьбе.
— Я просто-напросто хороший гребец, вот и все.
— Ты похож на тех, кого мы называли «вождями людей», пока нас не разбили и не растерзали нашу свободу. В тот день, когда они получали наши воинские знаки, жрецы говорили им: «Ты познаешь день погибели и день бессильной ярости и тоски, но запомни навек, о вождь людей, что жизнь героя сама по себе таит счастье!» Это счастье героев, которое выше невзгод и лишений, ты хранишь в своем сердце.
— За что ты меня так сильно любишь? Я этого не заслуживаю. У меня никогда не было времени мечтать о подвигах. Я только гребу, ем, сплю…
— Нет, это не так. До того, как я узнал тебя, я пребывал в совершенном отчаянии. Хуже. Я соскребал красную краску и глотал ее, чтобы отравиться. Твое появление придало мне мужества, чтобы жить. Атланты, даже каторжники, обращались со мной, как с варваром. Но ты, ты единственный меня
