Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)
Он наспех прибрал своё очередное новое жилище и побежал на Старо-Горшечную. Около месяца не был на этой улице, в этом Латинском квартале казанского студенчества, где он завязывал интересные знакомства и доставал редкие книги. Студенты, наверно, уже съехались, а лекции ещё не начинались — самое время знакомиться. Надо было вернуться из Нолинска пораньше, да мать задержала, упросила пожить дома лишнюю недельку.
Он торопился, обгонял прохожих, задел какую-то даму локтем, но даже не оглянулся, не извинился, чего никогда себе не позволял. Только на кишащей Рыбнорядской он сбавил шаг и стал оглядывать людей, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых студентов. Нет, он хитрил, обманывал себя, что высматривает студентов, а в самом деле смотрел больше на девушек, потому что на Рыбнорядской жила Аня, и она могла оказаться на улице, как не раз оказывалась в начале лета, когда он ходил тут особенно часто — после того вальса, который свёл их на выпускном вечере в её гимназии. Да, она уже окончила гимназию и поступала нынче в повивальный институт при университете. Он же попадёт в этот университет только в будущем году.
Он шёл мимо торговых рядов и всё озирался, только изредка поглядывал в окна, чтобы увидеть за стеклом (её глазами) себя, подтянутого, элегантного, с красиво закинутыми назад волосами. Он любил свои белёсые мягкие волосы и летом иногда не надевал фуражки.
Ани на улице не оказалось. Он дошёл до кирпичного двухэтажного дома, остановился, посмотрел в её окно (оно было затянуто голубой шторой) и пошагал дальше. Спустился на квартал по Рыбнорядской, повернул налево, обождал, пока пронеслись одна за другой коляски, пересёк улицу и стал подниматься по Старо-Горшечной. Потом свернул направо, в Профессорский переулок, к лавке Деренкова.
Вот она, бакалейная лавка. Старенький осевший прирубок к дому. Деревянное, без перил, в две ступеньки крылечко. Низенькая дверь между двумя окошками. Почерневшие цельные ставни. Убогое заведеньице, но как всегда тянет туда, внутрь, в потайную глубину помещения!
Николай вошёл в лавку. Здесь кроме хозяина была одна старушка. Она стояла у прилавка, маленькая, сгорбившаяся. Деренков глянул через неё, потеребил свою светлую бородку, кивнул головой в сторону. Николай понял его. Продвинулся вдоль стены в проход за прилавком, прошёл в большую комнату, оттуда — в кухню, из кухни — в тёмные сени. Нащупал и открыл дверь. Ему навстречу шагнул обтрёпанный, по-азиатски чёрный студент Плетнёв.
— Здорово, вятич.
Николай подал ему руку и показал глазами на человека, который стоял у завешанной одеждой книжной полки.
— Свой, свой, — сказал Плетнёв. — Здесь чужих не бывает. Ягодкин. тебя, брат, заподозрили.
Ягодкин обернулся. У него оказалось красивое женственное лицо. И гоголевские волосы. И молоденькие усики.
— Познакомьтесь, — сказал Плетнёв. — Это Федосеев. Гимназист. Защитник царей. Не надо, говорит, убивать их.
— Любопытно, — сказал Ягодкин, держа в руках открытую книгу.
— А это студент ветеринарного института. Буйная головушка. Того и гляди рванёт в Петербург и бросит во дворец бомбу.
Ягодкин улыбнулся.
— Гурий вас пугает.
— Его не испугаешь. Советую познакомиться с ним поближе. Он скоро всех нас оттеснит. Скажет, подвиньтесь — я сяду.
— Никого оттеснять не собираюсь, — сказал Николай.
— Оттеснишь. Слышал, как ты спорил с березинцами.
— С березинцами трудно спорить. За ними Михайловский. Опираются на столичные авторитеты. И Нижний их поддерживает. Короленко, Каронин, Анненский. Большая сила.
— Ничего, не робей. За тобой Маркс. Тоже ведь фигура.
— Маркс у нас тут не действует, его не знают. Даже студенты с ним мало знакомы.
— Братцы, — сказал Плетнёв, — я был на днях в окружном суде. Судили бродяг и беглых крестьян. Среди них оказалась женщина с грудным ребёнком и пятилетней девочкой. Как она выла, как выла! Гнусная жизнь. Не прогуляться ли нам до университета? Там ребята собираются, оттуда двинутся на Проломную, в трактир. Хотят кутнуть перед лекциями.
— Можно и прогуляться, — согласился Ягодкин. Он захлопнул книгу, и Николай увидел её клеёнчатую обложку.
— Гектографическая?
— Нет, рукописная. «Царь-голод». Читали?
— Читал. А новенького ничего нет? — Николай подошёл к полке и, откидывая одёжины, стал осматривать книги.
— Новое всё на руках, — сказал Плетнёв. — Не ищи. Скажи Андрею Степановичу, что нужно тебе, он придержит.
— Да, попросите хозяина, — сказал Ягодкин. — Идёмте, что ли?
Они прошли через сени и кухню в комнату, приоткрыли дверь, в лавке никого не было, и они вышли.
Андрей Степанович насыпал им на прилавок мелких сушек.
— Погрызите. Что, ничего не подобрали?
— Завтра зайдём, — сказал Плетнёв. — Юноше вот надо…
В лавку вошёл старенький мужичок в новых, белых лаптях.
— Тоже мне покупатели, — проворчал Деренков и убрал с прилавка сушки. — Порылись, а ничего не взяли. Что угодно, дедушка? Гостинцев внучатам?
За стариком вошла в лавку женщина, за женщиной — девочка.
— Айда, — сказал Плетнёв. — Айда на Воскресенскую.
Около университета, у белых его колонн, уже толпились студенты. Некоторые из них были в фуражках, форменных куртках и ботинках, другие (старшие, поступившие ещё до нового университетского устава) — в широкополых шляпах и: высоких сапогах.
Плетнёв, сразу втиснувшись в кучку, здоровался с друзьями, кому-то тряс руку, кого-то трепал по плечу, с кем-то обнимался. Ягодкин тоже нашёл знакомых. А Николай остался один, и ему стало неловко, лишнему возле этой галдящей, смеющейся дружной компании. Но Плетнёв скоро вернулся к нему.
— Гурий, — сказал Федосеев, — а Чирикова здесь нет?
— Евгения Чирикова? Поэта? — Плетнёв осмотрелся. — Вот он, на крыльце.
На крыльце у колонны стояли трое, но Николай догадался, что Чириков — вон тот, без шляпы, длинноволосый, тонколицый.
— Слышал о нём? — спросил Гурий.
— Слышал. И стихи читал. В «Волжском вестнике».
— А рассказ? Тоже в газете был напечатан.
— Читал и рассказ, не понравился. Слезливый. Но автор, кажется, талантлив, когда-нибудь станет настоящим писателем.
— Познакомить?
— Нет, сам подойду.
— Давай, давай. Ты с ними смелее, ребята хорошие.
Николай подошёл к крыльцу и отозвал Чирикова в сторону.
— С вами говорил мой товарищ, Волков. Насчёт каталога.
— Да, да, приходил ваш товарищ. Вы Федосеев?
— Да, Федосеев.
— У вас что, кружок?
— Нет, мы хотим подобрать библиотеку.
— Ничем не могу помочь. Я же советовал вашему товарищу обратиться к Мотовилову. Это студент ветеринарного института.
— Товарищ говорил с ним.
— И что же?
— Мотовилов хочет встретиться лично со мной.
— А вы его опасаетесь? Не опасайтесь, это надёжный человек, и он вам будет полезен.
— Хорошо, поговорим с ним.
— На меня не обижаетесь?
— Нет, что вы!
— Не обижайтесь. — Чириков пожал ему руку л поспешил к своим друзьям.
Николай опять оказался один.
От компании отделился и направился к нему студент в широкополой шляпе. Он не остановился и, проходя мимо, быстро, негромко проговорил:
— Завтра в полночь, место то же, где весной, только в саду.
Николай не совсем понял студента. Что значит «место то же»? Весной приходилось бывать во многих местах. Этот студент, кажется, из кружка Березина.
Да, наверно, березинец. В апреле один из березинских кружков собирался у Арского поля, за духовной академией. Значит, и завтра там же. «В саду». Во флигеле, наверно. Что же, надо будет сходить.
Он влез в тёмное окно, на кого-то наткнулся и попросил посветить. Вспыхнула спичка, и он увидел людей, знакомых и незнакомых, сидящих у стен на скамьях и прямо на полу, среди них оказались и Ягодкин, и вчерашний студент-вестовой. Спичка погасла, кто-то услужливо зажёг вторую. Николай стал искать глазами места. Скамьи, нет, доски, положенные на ящики, были уже заняты, и он сел на подоконник.
Почему никакой мебели? — сказал кто-то в темноте.
— Зачем она здесь? Дом-то пустой.
— Неужели не могли найти жилого?
— Пустой надёжнее.
— Кого ждём?
— Лаврова нет.
— Давайте начинать.
— Подождём.
Послышался стук. Человек, сидевший у окна, оттолкнул ставень.
— Кто?
— От Якова.
— Влезайте.
В окно влезли двое. Их осветили спичкой. Один по-свойски втиснулся в ряд сидевших, другой, молодой здоровый парень, растерянно стоял посреди комнаты. Это был Пешков. Николай видел его однажды у Деренкова, который много рассказывал о странном своём булочнике.
— Все? — спросил кто-то.
— Да, все.
Занавесили окна, чтобы ставни не просвечивали. Зажгли лампу, поставили её в угол на высокий ящик. Пешков шагнул к стене и опустился на корточки около Николая. К ящику, на котором горела лампа, подошёл бородатый человек. Он вынул из внутреннего кармана сложенную вдвое книжечку.
